Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Эти ловчие обучали искусству ловли непривычную к людям и домашней жизни птицу тем, что сажали ее в темное место, истощали ее силы, томили и изнуряли голодом, потом давали корм, выносили и мало-помалу приучали преследовать ту или другую породу дичи, на охоте сокола спускали с руки. Он бил птицу на лету, для чего сперва подтекал под нее, взгонял ее, потом сам выныривал позади вверх и внезапно ударял в птицу стрелой под левое крыло, всаживая большой отлетный коготь, и порол ее, словно ножом. Птица падала, сокол опускался на нее, перерезал горло и пил кровь. Ястреб птицу щиплет где ни попало, а кречет никогда не берет добычи с земли, не хватает ее и на полете. За это и за то, что он бьет сверху, — кречет считается самою ценною из всех ловчих птиц.

Бегая легким способом по лесным сугробам на лыжах, северные русские успели изобрести и иные способы пользоваться лесными богатствами, о присутствии которых лесные инородцы еще до сих пор не подозревают. Если все эти способы первобытны и самым решительным образом ведут на полное истребление лесов, тем не менее ими занято такое множество рук и сыто столько желудков, что нельзя пройти мимо них, не сказавши ни слова. В этом отношении особенная услуга оказывается сосною — самым господствующим деревом наших северных глухих лесов.

В начале весны, когда дерево начинает наполняться свежими соками, какой-нибудь шенкургский «ваган» сдирает кору до корня от того места, сколько позволит рост и достанет рука с топором. А так как крупные деревья повывелись, стало жаль остальных, то с мелких деревьев дерут кору с головы до пят, то есть с того места, где начинаются ветви, и до самых корней. Оставляется на створе ремень из коры только с северной стороны, от которой всегда ожидает тамошний человек всяких бед для себя. На этот раз север подсушит засоченное дерево — и весь труд пропал, незачем было и промокать до последней нитки на мокрых весенних прогалинах. «Засочка» кончается, когда кончаются взятые из дома съестные припасы и стало ломить плечи и спину. Ваган кладет свое клеймо. И еще не родился в тех местах тот человек, который смел бы не уважить чужой заметки, дерзнул был очищать чужой путик с надавленными рябчиками и куропатками, даже прикоснуться к той веревке, на которой нанизываются беличьи шкурки, забытые или оставленные до благоприятного случая в лесной кушне. Оставят там лодку и при ней шест — значит, чужая и нужная, проходи мимо. Подле одной такой лодки с сетями стояло весло, и незнающий человек захотел на него облокотиться — все прочие бросились его удерживать и все уверяли с клятвою, что примешь за это и грех и болезнь — стрелье в бок. В одной избушке все охотники перемерли от цинги, не успевши донести до дома довольно богатого мехового промысла и разных мелких вещей. Одиночки проходили мимо, грелись в избе — не трогали из оставленного ни пушинки и решились прийти сюда целой артелью. Она пересчитала все счетом до мелочи, оглядела со всех сторон и все изъяны и все, до последней крохи и шерстинки, доставила наследникам. Но довольно, чтобы не заговориться на этом свойстве северных русских людей, мимо которого, однако же, и пройти невозможно, к тому же, стало оно теперь мало-помалу становиться редким.

Засоченные деревья должны стоять на корню 2, 3 и 4 года, то есть чем дольше, тем прибыльнее, потому что каждый год заливаются новой серой, которая спускается из-под коры вниз по осочке и тут засыхает. В таком готовом состоянии деревья отрубаются от ветвей и корней и свозятся на место, называемое майданом. Здесь просмолившиеся чурки раскалывают и расщепляют на поленья, называемые смольем, которые и складывают в костры. Между тем готова яма около четырех аршин глубиною, и на дне ее стоит деревянный плотный ларь или дщан вышиной в полтора аршина. На края его плотно настилаются толстые доски, а посередине их вырубается круглое отверстие, к которому набрасывают и утаптывают покато землю и застилают сырой еловой корой, чтобы предохранить смолу от утечки. Когда эта застилка получит форму беструбной воронки, среднее отверстие покрывают двумя или тремя нетолстыми чурочками, на которые кладут круглый камень. Коль скоро огонь при сгорании костра дойдет до его подошвы и сожжет чурочки, камень падает на отверстие, запирает его и, стало быть, не допускает огня в ларь. Костер смолы от 10 до 20 маховых сажен курится в земляной печке 5–7 дней. Простуженную в ларе смолу разливают в продолговатые бездонные бочки, самими же сделанные из той же сосны, но узаконенного начальством размера вместимости. Хотя в торговле у архангельского порта ямной смоле предпочитается печная, за то, что первая жиже, но она тем хороша, что доступна для сидки всякому желающему, всякому крайнему бедняку (особенно в артелях). Есть топор и лопата — и довольно. Печная выкурка требует особенной печи, выгодной лишь там, где лес под руками, а ямы можно рыть на всяком месте, где удалось подсочить деревья.

"Гонка" дегтя, как и «сидка» смолы, обусловливается также весенним скоплением соков в березе, когда и снимается с деревьев береста. Собранная береста в количестве двух с половиной — трех пудов набивается в кубы и от действия огня разлагается, а деготь выделяется в виде паров, которые охлаждаются в трубах, пропущенных сквозь холодильник, наполненный водой. Деготь вместе с водой стекает в корыто или ушаты через трубы, которые для дегтя делаются из листового железа (для смолы из сырой осины). Вода отстает от чистого дегтя, устаиваясь нанизу. Всплывший товар, столь пригодный для сапогов и колес, бывает самого лучшего качества. Его предпочитают всем другим сортам и в Рыбинске, и на Ростовской ярмарке, он уходит отсюда и в такую даль, какова нижняя Волга.

Сидкой смолы занимается почти все крестьянское население в бывших удельных имениях Шенкурского уезда (Архангельской губернии) в северной его части, называемой Троичиной. К тому и другому промыслу в тех и других местностях, конечно, приурочивается заветный артельный труд, без которого на севере ни рыбы, ни зверя, ни птицы не ловят, и даже на рубку в лесах бревен зимою по найму выходят такими же артелями (сплоченными для продовольствия себя съестными припасами).

В круговой поруке и в последовательном сцеплении одного с другим промысла примыкают к сейчас описанным столь же для них необходимые и в свою очередь от них независимые иные лесные промыслы. Между ними самые незамысловатые, но самые трудные — рубка и сплав леса на места требований, особенно по Двине к Архангельску: здесь существуют лесопильные заводы, устроенные по новейшим образцам и указаниям технической науки. Распиленный лес в досках и брусьях издавна уже грузится на корабли и отправляется в такие дальние страны, как остров Мадера, и на надобности таких городов, как Севилья в Испании. Здесь работа идет с подряду. Работает ловкий парень на купеческое имя и на его деньги в качестве приказчика и наемщика. Выбирает он ту зимнюю. пору, когда у крестьян подошел хлеб и надобятся деньги на подати. При задатках наличными наем облегчается: идут задешево на сплавы обыкновенно в марте, на лесную рубку — в декабре под предводительством этих же приказчиков, бойких на слова, умеющих, что называется, заговаривать зубы. По пояс в снегу на лесной рубке, по самые плечи в холодной воде на сшивке плотов на сплавах отправляют беднейшие из лесных жителей такие работы, которые по всей справедливости принадлежат к самым тяжелым и опасным для здоровья и жизни. На большом плоту, который так красиво плывет по широкой Двине, много принято горя и притом в два приема: первый раз, когда звонил топор и стонало дерево, порубаемое под корень, во второй раз, когда оно, будучи поставлено на берег и спущено на воду, не слушалось сплавщика, ныряло и врывалось в рыхлый берег, капризничало и упиралось. Натрудившему руки, плечи и спину приходилось отдыхать в наскоро слаженном шалаше и на лучший конец в угарной лесной избушке, прямо на полу и на сквозном ветру из выветрившихся щелей. Намокнувшим в воде и продрогнувшим на холодном ветре при сшивке плотов не всегда приводилось отогреваться в четырехстенном строении, а чаще всего на свежем воздухе у костра или в шалаше из хвороста и соломы на самом плоту — один бок греется, другой стынет, а то и оба вместе продувает в одно и то же время. Без простудных болезней, без ревматизмов (называемых на севере "стрельем") сплавщики плотов домой не приходят. Этот, значит, отлежался: железные мускулы выдержали, другой провалялся в грязи и сырости и помер в соседней деревушке у сердобольной старушки-вдовы. Да и то еще не радость и далеко не веселье, что плот вышел на середину реки и несет от бед и напастей смоленые дегтярные бочки: может он навалить на берег или сесть на мель, надломиться и рассыпаться или застрять так, что не сдвинешь с места никаким способом. Ручных усилий недостаточно, выхаживали и на трубку (или ворот), и песни при этом пели, и много всяких песен пропели. Прибрежный край плота заело, береговой грунт «закусил» плот, один несчастный человек сорвался с вертлявого бревна и ушел под плот так, что его там и не сыскать, если не выплывет сам бездыханным трупом. Прибегали и к последней мере; рубили на речных берегах таловые прутья, вязали в пучки и затем с плеча и во все руки и несколько часов кряду наивно секли, как провинившегося преступника, непослушный и упрямый плот или судно.

11
{"b":"199148","o":1}