— Хотите чаю, голубушка? — сказала мать. — Я думала чуть попозже сделать все как следует. — Она стояла, сжав руки, и смотрела на Маргарет сквозь очки. Линзы отражали свет, скрывая выражение ее лица.

— Очень, — сказала Маргарет и добавила: — Если разрешите, я сама. — И пошла с чайником к раковине. Отец, поправлявший галстук, растерянно посторонился, а она налила воды, посмотрела, где плита, увидела, что плиты нет, пошла к очагу и поставила чайник у самого огня.

— Мы на днях установим газовую плиту, — сказала мать, которую это расстроило так, как давно уже ничто не расстраивало, и торопливо нагнулась к очагу, чтобы поставить чайник как следует.

— Вы так на открытом огне и готовите, миссис Сэвилл? — спросила Маргарет.

— Так и готовлю. И это уже сколько лет, Гарри? — сказала мать.

— Да, мы тут порядочное время живем, — сказал отец, не желая подсчитывать. Он не отрывал взгляда от Маргарет.

— Двадцать лет, если не больше, — добавила мать и посмотрела на Колина. Он было привстал, когда Маргарет взяла чайник, но потом снова сел и только отодвигал ноги, чтобы не мешать братьям, которые, уже забыв о Маргарет, снова затеяли игру на полу.

— Да, без малого четверть века, — сказал отец. — А ведь будто только вчера сюда переехали. Совсем налегке, можете мне поверить. Сначала мы жили дальше по улице. Только потом те дома снесли и построили новый ряд.

— Ну, нам особенно жаловаться нечего, — сказала мать, присаживаясь к столу, словно хотела отвлечь отца. — Многие живут куда хуже, уж поверьте.

— Что так, то так, — сказал отец.

— А вы где живете, Маргарет? — добавила мать. — В городе или за городом?

— На самом краю города, миссис Сэвилл, — сказала Маргарет и посмотрела на Колина.

— Да, в предместье, — сказал он.

— И вы полную среднюю школу кончаете? — сказал отец.

— Да, — сказала она и добавила: — Хотя это, конечно, не многого стоит.

— Ну уж нет, это многого стоит, — сказал отец. — Без образования куда пойдешь, — добавил он. — И на что ты годен? Кому-кому, а уж мне вы можете поверить.

— Полно тебе, Гарри, — сказала мать. — Ты многого добился, сам знаешь.

— Угу. Но если б мне образование, так еще неизвестно, чего бы я достиг, — сказал отец. — Вот тут молодежи вроде вас с Колином очень повезло.

Отцу было почти пятьдесят, в его волосах пробивалась седина. Он давно сбрил усы. Кожа у него стала морщинистой, он весь ссохся и казался изможденным. Хотя, разговаривая с Маргарет, он очень оживился, его движения оставались скованными, а голос медлительным, точно он не мог избавиться от власти страшного сна или видения.

— Ну, да мы все кое-чего добились, — добавил он в заключение, как будто решил стряхнуть с себя этот дурман.

Немного погодя они пошли погулять, пока мать собирала на стол. Маргарет предложила помочь ей, но мать отослала их гулять.

— Ведь не могу же я допустить вас до всех моих секретов, не правда ли? — сказала она чопорно, словно отстраняя какую-то угрозу.

Некоторое время они шли молча. Колин повел ее в сторону Парка. Поселок выглядел унылым и заброшенным. Над шахтой висела тишина, и доносилось только еле слышное гудение электромотора. Была глубокая осень, и вся зелень давно пожухла.

— Можно пойти посмотреть церковь. Больше тут ничего интересного нет.

Он свернул на дорогу, ведущую к темному каменному зданию. Ветер нанес под живую изгородь кучи сухих листьев. Дверь церкви оказалась запертой.

— Ты все еще ходишь в церковь? — спросила Маргарет.

— Иногда. — Он пожал плечами.

По заросшей дорожке они пошли к господскому дому. С конца войны там уже не было сторожа. Дом разрушился еще больше. У парадных дверей валялись камни, обвалившиеся с фасада. Окна зияли пустыми проемами.

— Странно, но я не могу представить себе, что ты живешь здесь, — сказала она, указывая на поселок внизу. Над терриконом висела желтоватая мгла. Дома выглядели безжизненными, только кое-где над трубами курился дымок. Воздух был неподвижен.

— Но почему? — Он поднялся на парадное крыльцо, приглашая ее заглянуть внутрь.

— Не знаю, — сказала она, покачав головой, потом пошла дальше и скрылась за углом. Через секунду он пошел за ней.

Она стояла на заросшем заднем дворе. Под бурьяном еле проглядывали каменные плиты и булыжник.

— Здесь был штаб местной обороны, и мой отец участвовал в учениях, — сказал он, кивнув в сторону уже лишившегося крыши амбара, где тогда стояли столы и стулья и хранилась амуниция. С ветки дерева еще свисала веревка, которой был привязан мешок для отработки приемов штыкового боя. Но лестница, которая вела с черного хода на второй этаж, рухнула. — Я привозил сюда Стивена в коляске, ставил ее под деревом, а сам лазал по дому.

— Вы никогда не думали переехать из этого дома? — спросила она.

— Думали, — сказал он. — Мы включены в список. За поселком должны построить новый район. Только работа еще и не начата, — добавил он. — Впрочем, по сравнению с некоторыми нам жаловаться не приходится.

Они пошли назад к шоссе. Он рассказывал ей про их игры, показал со склона Долинку. Потом они вышли к Парку. По косогору тянулись голые темные деревья, качели и карусели на детской площадке изъела ржавчина. Два-три столба упали.

— И тебя не тяготит ваша бедность? — спросила она.

— Тяготит, конечно, — сказал он. — Но она настолько привычна, что по большей части ее не замечаешь. — Он добавил: — И мы жили лучше большинства. Вот что я осознавал в первую очередь.

Некоторое время они сидели на скамье над откосом. Им больше никуда не хотелось идти. Внизу тянулись голые поля, и по одному из них медленно ползал взад и вперед трактор с плугом. По насыпи прошел паровоз без вагонов и скрылся в выемке перед станцией.

— Все-таки тебе повезло, что ты отсюда выбрался, — сказала она. — Я имею в виду — в город, в школу, подальше от всего этого.

— Я думаю, что выберусь отсюда навсегда, — сказал он. — Собственно говоря, меня здесь ничто не удерживает. То есть прочно.

Она посмотрела на него.

— Видишь ли, когда я начну работать, мне нужно будет помогать семье, — сказал он. — Пока Стивен и Ричард не встанут на ноги. А это еще не слишком скоро будет, — добавил он уже безнадежным тоном и отвел глаза.

— Одна тирания заменяется другой, — сказала она.

— Ты так считаешь? Не слишком ли это упрощенно?

— Научить птицу летать, а потом требовать, чтобы она сидела на ветке! — После паузы она добавила: — И у тебя не возникает желания изменить все это?

— А как? — спросил он.

— Ну, чтобы людям вроде тебя не приходилось жить, вот так.

— Я так жить не буду.

— Ты думаешь? — сказала она и добавила: — Но другие будут.

— Да, — сказал он, глядя на деревья внизу. — Однако положение улучшается.

— Неужели?

Внезапно весь тон их разговора стал ироничным, как тогда в лесу.

— Почему ты все время читаешь мне лекции? — сказал он.

— А потому, что ты такой самодовольный, — сказала она. — Такой закоснелый.

— Я бы себя самодовольным не назвал, — сказал он.

— Разумеется. — Она засмеялась. — Это ты из-за самодовольства так думаешь. — После паузы она добавила: — Разве ты не чувствуешь никакой ответственности перед своим классом?

— Каким классом? — сказал он.

— Этим.

Она указала на поселок.

— Ни малейшей.

Она промолчала.

— А что, я обязан ее чувствовать?

— Чувствуют ведь не потому, что обязаны или должны, — сказала она.

— Да, — сказал он. — Но ты-то хотела услышать другое. — Помолчав, он добавил: — Ответственность, которую я чувствую, словами не опишешь.

Несколько минут спустя, ничего больше не сказав, они встали со скамьи и пошли к шоссе.

В поселке мимо них медленно проехал на велосипеде Блетчли в шортах и спортивной куртке. Когда они подошли к дому, он стоял у крыльца, что-то подвинчивая под седлом. По вечерам в воскресенье они иногда еще ходили вместе в церковь, по только по старой привычке.