Автобус выехал из поселка. Из-под двери сильно дуло, и в проходе взлетали и падали старые билеты. Темнело, небо за окнами сливалось с полями и деревьями. Внутри автобуса загорелись тусклые синие лампочки.

По небу ползли низкие серые тучи. Кто-то на заднем сиденье запел.

Миссис Блетчли ждала на автобусной остановке с миссис Риген.

— Что же это вы так долго, мистер? — сказала она шоферу.

— Разве по таким дорогам быстро поедешь, хозяйка, — сказал он, закурил сигарету и, притоптывая по асфальту, положил руки на пробку радиатора, чтобы согреть их.

— Ну, как ты, сдал, Йен? — спросила она у Блетчли, затянула ему шарф потуже и застегнула верхнюю пуговицу его пальто. — Ты насмерть простудишься. Ну, и как же это было?

— Очень легко, — сказал он. — Риген написал сочинение про санитарок.

— Про санитарку, — сказал Риген матери на всякий случай.

— Ну что же. Это очень хорошо, — сказала миссис Блетчли. — Идем скорее домой, тебе надо съесть чего-нибудь горячего.

Они пошли по улице все вместе. Блетчли вытащил из ранца листок и начал в темноте показывать матери вопросы. Она посветила на листок фонариком и сказала не глядя:

— У тебя все отлично, Йен, я вижу.

Миссис Риген вела Ригена за руку и несла его ранец.

— Льготы льготами, но, наверное, можно было бы устраивать проверку полегче.

— Наверное, — сказала миссис Блетчли, похлопывая ладонями руку Блетчли в перчатке, чтобы согреть ее.

У парадных дверей своих домов они пожелали друг другу спокойной ночи и вошли, а Колин пошел вокруг, чувствуя, что торжественный день кончился и ему снова положено довольствоваться черным ходом.

В кухне на развернутой газете стоял вверх колесами отцовский велосипед, с заднего колеса свисала цепь. Рядом, присев на корточки, что-то ковырял отец. Дед спал у очага.

— Ну, как ты, справился? — сказал отец, не поднимая головы. — А мы уже думали идти за тобой к автобусной остановке.

— Ничего, — сказал он.

— А какие были вопросы?

— Ну… — сказал он, — ничего. — И пожал плечами.

Отец несколько секунд внимательно смотрел на него, потом отвел глаза.

— У меня цепь лопнула, — сказал он. — А мне через час на работу. Ты не видел, тут на полу звено не валялось?

— Нет, — сказал он.

— Утром не видел?

— Нет, — сказал он и помотал головой.

Отец еще поискал на полу, под буфетом, под столом и поднялся на ноги.

— Ну ладно, — сказал он. — Покажи-ка.

Колин достал из кармана листки и положил на стол, потом снял пальто.

— А чай есть? — спросил он.

— Есть, есть, — сказал отец, нагибаясь над столом и разглядывая листки. Он боялся запачкать их грязными руками и попросил: — Ну-ка, переверни вот этот. Тридцать четвертый. По-моему, легкий.

По лестнице спускалась мать. Она прикрикнула на Стивена, которого только что уложила, закрыла за собой дверь и сказала:

— Мне так и показалось, что это ты. Ну как? Трудно было? — Она взяла чайник, налила его и поставила на огонь.

— Он тут с собой кое-чего принес, — сказал отец, кивая, посмеиваясь. Дед у очага открыл покрасневшие слезящиеся глаза и тупо поглядел в потолок, зевнул, наклонился вперед и провел ладонью по лицу.

— О-хо-хо, — сказал он. — Подкинула бы ты угля в огонь, Элин. Я совсем замерз. — Потом поднял голову и спросил: — Ну, так как же, правильно ты отвечал?

— А в двенадцатом что у тебя получилось? — сказал отец, взял листок, свой красный карандаш и начал вычислять, стараясь не касаться клеенки замасленными руками.

— Не помню, — сказал он.

— Один фунт три шиллинга шесть пенсов, — сказал отец, глядя на листок, потом зачеркнул результат и начал снова. — Тут какая-то загвоздка. Ты-то ее хоть заметил?

— Ну, а теперь освободи стол, дай ему выпить чаю, — сказала мать.

Велосипеда отец так и не починил. Он пошел попросить велосипед у мистера Шоу, а когда вернулся, сказал:

— Ничего тут не трогайте. Утром я разберусь.

Стол был завален листками с расчетами. Некоторые были смяты.

— Если в одиннадцатом ответ не тридцать ярдов, так уж и не знаю, что тут делать. Спрошу у Тёрнера. Он разберется.

Когда он задергивал занавески, ложась спать, то увидел, что идет снег. Крупные хлопья неслись из темноты и прилипали к стеклу. Огород уже побелел, заметнее стали все ямы, а в дальнем конце у забора тянулась темная полоса.

Утром отец вернулся весь облепленный снегом. Ледяные корочки слетали с его пальто и кепки, шипели на очаге, растекались лужицами по полу.

— Ну ладно, — сказал он. — Куда ты убрала примеры? Он похлопывал руками в рыжих перчатках и вытирал ноги о половик. Снег намерз на его бровях и тонкой корочкой окружал губы.

Снег лежал несколько дней. Во дворах виднелись только бугры бомбоубежищ и верх штакетника.

На второе утро отец Колина вернулся на час позже. За спиной у него была связка досок и две металлические полосы.

— Я их с фургона снял, — сказал он, развязывая доски на пороге.

Снег налип на его башмаки — он оббил их о стену снаружи — и на брюки до самых колен. Пальто на спине у него обмерзло.

— Пришлось-таки покрутить педали, — сказал он и стукнул велосипед о стену, чтобы стряхнуть застрявший между спицами снег. Доски были одинаковой длины, а в заржавленных железных полосах были просверлены дыры.

— Мне Гаррис все подогнал на работе, — сказал он. — Осталось только собрать их, я за минуту управлюсь.

Когда Колин пришел из школы обедать, в кухне у стены стояли сани, собранные только наполовину. Они были длинными и низкими. У очага лежали две металлические полосы и молоток. Одна из полос была погнута.

— Он их старается согнуть так, чтобы приладить вот сюда, — сказала мать, показывая на узкие деревянные бруски, к которым предстояло привинтить полозья.

— В жизни не слыхивал такой ругани, — сказал дед. — То есть в одном доме от одного человека за одно утро. Непонятно, как еще стены не покраснели.

Когда он вернулся домой к чаю, сани были готовы. На полу еще валялись обрезки досок и щепки, а отец, перевернув сани, чистил полозья.

— Сойдет, — сказал он. — Три пары очков надеть надо, чтобы что-нибудь заметить.

Спереди в досках были прожжены два отверстия и к ним привязана толстая веревка.

— Пей скорее чай, — сказал он, — и пошли.

Отец одел Стивена и ждал снаружи, двигая сани взад и вперед, чтобы счистить остатки ржавчины с полозьев. Когда он повез их, за ними по снегу протянулись два бурых следа.

— Нет-нет, ты сиди, — сказал отец, пристраивая Стивена у него между колен. — Чем больше их нагрузить, тем лучше.

Отец надел веревку на плечи и потащил сани, наклоняясь вперед. Шляпки гвоздей в подошвах его тяжелых шахтерских башмаков посверкивали, снег налипал на шнурки и сразу отваливался. Он хрустел под полозьями, сани подпрыгивали и скрипели. Уже начинало смеркаться, и, проходя мимо окон, отец окликал приятелей, иногда стучал в стекло и говорил:

— Гоните его вон, хозяйка. Гоните его вон. Пусть подышит свежим воздухом.

У склона, поднимающегося к Парку, отец сказал:

— Теперь слезай, Колин, — и добавил, когда они начали взбираться на холм: — Хочешь, повези немножко. Со Стивеном они легче пушинки.

В Парке на фоне снега виднелись темные фигуры, и, когда они подошли ближе, он узнал Батти, Стрингера и мистера Стрингера. Батти тащил вверх по склону санки, на которых сидел Стрингер, и болтал ногами.

— Что это у тебя, Гарри? — сказал мистер Стрингер.

— Тобогган, — сказал отец.

— Какой еще тобогган? — Мистер Стрингер подошел к ним. — И пяти минут не выдержит, — сказал он.

— Я тебя единым духом обгоню, — сказал отец.

— Ладно, — сказал мистер Стрингер. — Сейчас посмотрим.

В сумеречном свете можно было разглядеть утрамбованный спуск, уводивший к заснеженным клумбам и декоративному пруду.

— Э-эй, пошевеливайся, Малькольм, — сказал мистер Стрингер. — Тащи сюда санки. Мы на спор пошли.