Елец, Чернигов, Стародуб, Белгород поверили ему. Встали за него и северские города, за ними Рязань и Тула. Всколыхнулось все Поволжье. Оставалось мятежникам только найти такого человека, который сыграл бы роль лжецаря. И такой человек нашелся. Его отыскал холоп князя Телятевского. Холоп этот, находившийся в плену у турок и бежавший оттуда на Украину, был некто Болотников. Болотников проследовал к Шаховскому и, соединившись с ним, пошел против Шуйского, разбивая по пути посланные им навстречу войска и всюду распространяя слух о новом Самозванце. К ним присоединились рязанские дружины, во главе с братьями, дворянами Прокопием и Захаром Ляпуновыми, и Тульская земля, с боярским сыном Истомою Пашковым, недовольные правлением Шуйского.

Но скоро дворянское ополчение разошлось с болотниковскими шайками и принесло повинную царю. Болотников и Шаховской после ряда неудач заперлись в Туле. Сам царь Василий во главе огромного войска осадил и взял город, выморив голодом мятежников. Последних из них сослали и казнили, а царь торжественно вернулся в Москву, радуясь победе. Но преждевременной оказалась эта радость. В Стародубе-Северском из одного порубежного литовского городка появился новый Самозванец, получивший впоследствии название «Тушинского вора».

Собрав отряд из поляков, казаков и всяких проходимцев, он разбил при Волхове царское войско и подступил к Москве, основав в двенадцати верстах от нее в селе Тушино свой лагерь. К нему пришли на помощь польские дружины, во главе с князем Рожинским, лихим наездником, разбойником Лисовским и Яном Сапе-гою. Сапега разбил войско брата царя, князя Ивана Шуйского, и осадил Троицкую лавру в 1608 году.

В то же время король Сигизмунд, рассерженный тем, что московское правительство заключило союз с его врагами — шведами против тушинского вора, а племянник царский, князь Михаил Скопин-Шуйский, соединившись со шведским генералом Делагарди, действовал с ним против тушинцев, разорвал мир с Москвою и осадил Смоленск, где воеводою был в то время смелый и доблестный Шеин. Князь Михаил Скопин-Шуйский, в свою очередь, соединившись со шведами, после нескольких сражений с воровскими войсками подступил к Тушину. Но Тушино, прежде нежели они взяли его, распалось, и сам вор бежал в Калугу. Поляки частью ушли под Смоленск, частью разбрелись шайками по окрестностям Москвы, грабя и сжигая на своем пути все, что только было возможно.

Еще во время самого разгара торжества тушинского вора, когда города один за другим вставали под власть Самозванца, дружины его подступили к Ростову, отважно державшему сторону законного царя.

Филарет Никитич, митрополит Ростовский, заперся с горожанами в соборе, убеждая их умереть, но не изменять царю.

Воровские войска взломали двери храма, напали на митрополита, сорвали с него облачение и на простой телеге, оборванного, в татарской шапке, нахлобученной ему на голову, отправили в Тушино. Однако Самозванец принял его с почетом и, назвав патриархом, оставил в Тушине как бы в плену.

Только с падением Тушина удалось вернуть в Москву Филарета.

В то же время многие московские бояре, недовольные правлением Шуйского и переходившие от него на службу к тушинскому царю, тайно послали просить Сигизмунда дать им его сына, королевича Владислава, в московские цари, поставив, однако, королевичу непременным условием принять православную веру.

Началась смута. К довершению несчастия, спаситель Москвы от вора, Михаил Скопин-Шуйский, неожиданно умер, как говорилось в народе, от яда, поднесенного ему его завистником дядей, братом царя Василия, Димитрием Шуйским, умер после целого ряда побед над врагами царя. Вместо него, назначенного уже царем в поход против поляков, к Смоленску был послан Димитрий Шуйский.

Гетман Жолкевский разбил этого воеводу наголову под Клушином. Последнее обстоятельство больше всего подняло против царя Шуйского народ. Состоялся заговор, и 7 июля 1610 года Шуйский был свергнут с престола и насильно пострижен в монахи, а Москва присягнула боярской думе, поручив ей выбрать достойного царя. Дума вошла в сношения с гетманом Жолкевским, прося его помощи против тушинского вора, снова подкрепившегося в Калуге и подступившего к Москве, и обещала свое содействие в избрании королевича Владислава.

Жолкевский прогнал вора, заставив его снова бежать в Калугу, убедил бояр впустить поляков в Москву и, очутившись в стенах ее, начал переговоры с Сигизмундом, посылая гонцов под Смоленск. Наконец, он сам ускакал туда же, оставив начальствование над польским войском в Москве второму гетману, Гонсевскому.

Между тем, решив дело избрания в цари московские королевича Владислава, боярская дума, во главе со старым князем Мстиславским, пожелала послать для решения этого дела почетное посольство к Сигизмунду под Смоленск.

Во главе этого посольства стояли Ростовский митрополит Филарет Никитич, князь Василий Васильевич Голицын, келарь Троице-Сергиевской лавры Авраамий Палицын и другие. Им было поручено просить королевича на царство. Но король Сигизмунд, сам задумавший сесть на московский престол, после долгих и томительных переговоров с послами, велел заключить их под стражу и отправил с Сапегою в Польшу в качестве пленников.

К этому времени был убит тушинский вор одним из своих приближенных. Между тем поляки хозяйничали в Москве как дома, всячески притесняя русских. Постоянные стычки с ними и пожары свирепствовали теперь на Москве. Кощунства со стороны многих поляков над православною верою и ее обычаями глубоко возмущали народ. Не по дням, а по часам росла смута… Патриарх Гермоген, Казанский митрополит, выбранный еще при царе Шуйском во владыки московские, всячески радея о православной вере, слал грамоты во все города земли русской, призывая истинных христиан постоять за православие и родину.

И вот первая за честь отечества и святую веру встала Рязань. Прокопий Ляпунов двинулся к Москве. К нему присоединились муромская, суздальская и поволжская дружины. Присоединилось после гибели вора и тушинское казачество, с Трубецким и Заруцким во главе… Готовился кровавый пир полякам… А смута в Москве росла и росла, и грозная туча надвигалась над столицей.

Наступил кровавый и жуткий 1611 год.

Об этой-то смуте и говорила Настасья Никитична с Таней, сидя на женской половине терема романовского подворья.

Стояла Страстная неделя. Медленно таял снег на улицах… Апрельское солнце ласково пригревало землю. На Москве особенно суетливо и буйно проходили эти дни. Русское земское ополчение тесно со всех сторон обложило столицу. На Сретенке стоял уже князь Пожарский со своими полками. Поляки деятельно готовились к защите. Они приказали втаскивать пушки и снаряды на стены, подвозить провиант. Шумом, сутолокою и бранью наполнились московские улицы. Этот шум доходил и до палат романовского подворья в Кремле.

Молоденькая княгиня Татьяна Федоровна Кофырева-Ростовская то и дело вздрагивала, прислушиваясь к долетавшим до терема крикам, и пугливо жалась к любимой тетке.

— Настя! Настюшка! Да что же это такое? Чего же шумят они? Жутко, страшно мне, Настя! Хошь бы дядя Иван из думы приехал скореича, разузнать от него, либо хошь Мишу-брата бы отпустили! Авось узнаю от них про соколика желанного моего.

— Нельзя, лапушка. Миша, сама ведаешь, с той поры, как назвал его в стольники ныне развенчанный царь Василий, должен во время думы боярской в кремлевских палатах службу нести и с другими молодыми стольниками охранять покои Грановитой палаты, где ноне бояре-правители дела вершают… Дай срок, вернется Миша с дядей Иваном, все разузнаем, разведаем, — утешала племянницу Настя.

— И про наших узнаем? — немного оживилась юная княгинюшка.

— И про наших, понятно! Недалече они, в Ляпунову дружину оба ушли биться против ляхов поганых.

— И про батюшку? — робко заикнулась было Таня. Настя быстро вскинула на нее глаза.

— Нешто можно што про брата Филарета Никитича узнать? Томится снова в плену твой батюшка, Таня… В Тушине у вора проклятого томился ране, нынче в Маренбурге [12]дальнем, в Литовщине. За правду страдает отец твой, храни его Господь!