Он замолчал, с благоговением подняв глаза к потолку, как будто был уверен, что Бог слушает и одобряет его речь.

— Милорд король, — сказала Катарина, — когда ваше всемилостивейшее величество говорит «обсуждается», неужели ваше величество хочет сказать, что обсуждение друг с другом содержания Евангелия противоречит закону?

— Я полагал, что очень четко выразил свое мнение, — ответил король с неприкрытой угрозой и голосе. — Что это с вами, мадам? Уж не собираетесь ли вы обсуждать решения моих министров?

— Никогда, милорд, но... но...

— Что «но»? — угрожающе вскричал король. — Значит, вы собираетесь обсуждать мои решения?

— Я не собираюсь делать этого, ваше величество, — быстро ответила Катарина, — ибо мне это не подобает. Я только молю вашу милость, чтобы вы не запрещали людям пользоваться разрешенным вами раньше переводом Библии.

Король уже не сдерживал свой гнев. Он рвал и метал. Он устал от жены и хотел выместить на ней всю свою злобу. Пылая гневом, он представлял себе соблазнительную фигуру герцогини Саффолкской.

— Клянусь верой! — орал он. — Я требую от своих подданных подчинения, а моя жена такая же подданная, как и все, несмотря на то что она мне жена. Мадам, когда я говорю, что запрещаю использовать этот перевод, это значит, что им пользоваться нельзя!

— Милорд, — сказала Катарина, трепеща от страха при виде грозы, которую вызвали ее слова, - ваше слово — закон, но этот перевод способствовал истинному...

— Я не желаю больше ничего слушать, — проревел король, — я даю свое согласие на то, чтобы вы избавили меня от своего присутствия!

Катарина склонила перед ним колени, но отмахнул рукой, чтобы она удалилась.

— Давайте-ка займемся лучше государственными делами, — сказал король, повернувшись к Гардинеру.

Когда Катарина ушла, лицо короля снова побагровело от гнева.

— Скажите пожалуйста, какими грамотными стали теперь женщины, — проворчал он. — И какое утешение для меня — жена вздумала учить меня, старика!

Глаза Гардинера блестели от удовольствия; он облизал пересохшие губы.

— Ваше величество, дозволено ли мне будет обсудить с вами одно очень серьезное дело?

Проницательные глазки короля оценивающе уставились на епископа. Он знал, в чем заключается дело, — именно это ему и хотелось сейчас обсудить.

— Я позволяю вам.

— Ваше величество сказали, что, если кто-нибудь нарушит ваши законы, не важно, какого положения будет этот человек... святая обязанность...

— Да, да, — нетерпеливо перебил его король, — я помню свои слова. Нет нужды повторять их.

— Есть секретное дело, ваше величество, о котором я давно искал возможность сообщить вам... но поскольку оно касается королевы...

— Что? — вскричал король. — Ну, говори, говори.

— Ваше величество превосходит своими познаниями всех государей нашего времени и прошлых лет, а также всех докторов богословия. А потому ми одному из подданных вашего величества не подобает противоречить вам и спорить с вами с таком дерзостью, с какой спорила королева. Мне, как члену вашего Совета, было очень прискорбно слышать это.

— Вы правы, епископ. В этом вы совершенно правы.

Гардинер понизил голос:

- Ваше величество, я бы узнал много ценного, если бы мне не мешала партия королевы.

Король свирепо взглянул на епископа, но удовольствие, которое доставили ему эти слова, было написано на его лице, и Гардинер понял, что настал момент, которого он так долго ждал. И он бы не достиг столь высокого положения при дворе, если бы не умел пользоваться предоставлявшимися ему возможностями.

Охваченная тревогой, Нэн бродила по саду Хэмптон-Корта. Притворяться, что она ничего не боится, бесполезно. Всякий раз, когда в покои входил посланец, она начинала трястись от страха.

Она слышала о том, какая ужасная судьба постигла Анну Эскью в Тауэре. Она была на Смитфилдской площади и видела, как бедную, изуродованную пытками Анну вынесли на стуле. Нэн не могла смотреть, как ее сжигают; она опустилась на колени прямо на камни площади и принялась молиться, в то время как дым от костра поднимался к небу.

И вот теперь эти негодяи, погубившие Анну, подбираются к королеве.

Нэн наблюдала за пчелой, которая летала от цветка к цветку, собирая пыльцу. Она завидовала ей — та ничего не знала о дворцовых интригах, о страхе и о тех ужасных страданиях, которым могут подвергнуть хорошую, добродетельную женщину, хотевшую только одного — чтобы ей разрешили думать самостоятельно.

«А что дальше?» — спрашивала себя Нэн.

Она жила в постоянном страхе, что ее саму отвезут в Тауэр. А вдруг ее тоже подвергнут пытке? Она боялась не столько боли, сколько того, что она окажется недостаточно сильной, чтобы сохранить молчание и не выдать королеву.

Каких только трагедий не видел этот сад! Нэн казалось, что напряжением и ужасом наполнен сам воздух этого места, — столь многие страдали здесь, столь многие ходили по этому саду, предчувствуя свою гибель.

И теперь придворные говорят, что дни Катарины Парр сочтены.

Король рыскал своими глазками повсюду - повторялась история с Анной Болейн.

«Я готова умереть за нее! — думала Нэн, ибо умереть было легко. — И я молюсь, чтобы я не стала причиной ее гибели».

Но надо идти. Она должна, вместе с другими дамами, прислуживать королеве в ее покоях. В покоях королевы... Неужели в них скоро поселится другая женщина, которая придет на смену Катарине Парр?

Нэн уже собиралась было пересечь обширный двор, как вдруг увидела человека, торопливо шедшего по нему. Это он скинул плащ, чтобы самолично поворачивать дыбу и усилить и без того неимоверные страдания Анны Эскью. Нэн подалась назад и спряталась за арку.

Сэр Томас Райотесли, лорд-канцлер, улыбался, и Нэн подумала, что никогда еще не видела его таким довольным.

Что это значит? Какую еще гадость он задумал?

Он в большой спешке пересекал двор, и вдруг из его рукава по какому-то чудесному стечению обстоятельств выпал свиток и остался лежать на камнях, которыми вымощен двор. Нэн думала, что он поднимет его, но Райотесли даже не заметил пропажи.

Он скрылся во дворце.

С бешено бьющимся сердцем Нэн выбежала из укрытия и быстро подняла свиток. Она понимала, что это очень важные документы, но не стала задерживаться, чтобы прочитать их, а засунула за корсаж и со всех ног бросилась в покои королевы. Ее интуиция подсказывала, что самодовольная улыбка на лице канцлера имела прямое отношение к этому свитку.

Очутившись в небольшой прихожей, она вытащила документы из-за корсажа и стала рассматривать один из них. Она увидела печать и подпись короля и с ужасом поняла, что это был приказ об аресте.

Потеряв дар речи, она не могла оторвать от него глаз — никогда еще в своей жизни она не испытывала такого ужаса.

— Что же мне делать? — прошептала она. — Что делать?

Она закрыла глаза и прочитала короткую молитву, прося, чтобы Бог помог ей и подсказал, как лучше поступить. Затем она снова засунула документы за корсаж и бросилась разыскивать королеву.

Королева сидела в своей комнате вдвоем с сестрой. Она не могла заставить себя взяться за вышивание, которое лежало на скамье у окна.

Катарина чувствовала приближение беды - все придворные тоже ощущали это. Она заметила быстрые взгляды, которые король время от времени бросал на нее. Все дамы и кавалеры двора тоже их замечали. И они ждали, с некоторой долей фатализма, повторения событий прошлых лет.

Леди Херберт, так же как и другие, ощущала напряженность, разлитую в воздухе. Но она боялась не только за сестру, но и за мужа, лорда Херберта, который, как и она, был ярым сторонником новой веры. Да, могущественные Сеймуры принадлежали к их партии, но все прекрасно понимали, зная живость их ума, что при первых же признаках грозы они сумеют ловко вывернуться и оставят своих друзей на произвол судьбы.