Литмир - Электронная Библиотека
A
A

— Молчать! — заорал Гардинер. — Вас привели сюда, женщина, чтобы вы защищали свою жизнь, а не проповедовали ересь!

Судьи посовещались и, признав ее виновной, приговорили к смерти через сожжение на костре.

Анну отвезли назад в темницу Тауэра.

Умереть смертью мученицы!

Хватит ли у нее мужества? Она представляла как пламя охватывает ее тело, она чувствовала запах горящих дров, слышала их потрескивание. Сможет ли она вытерпеть невыносимую боль? Она видела себя окруженную пламенем, с крестом в руке. Сможет ли она вынести это с достоинством и стойкостью?

— О Боже, — молилась она. — Дай мне мужество. Помоги мне вынести боль, вспомнив о том, кик страдал Твой сын, Иисус Христос. Помоги мне, Боже, во имя Иисуса.

Она всю ночь простояла на коленях. Перед глазами проходили сцены из ее прошлого. Она видела себя в отцовском саду, где они с сестрой кормили павлинов; вот она замужем за мистером Каймом, вот она в его объятиях, с трудом терпя их; пот ее везут в лодке в тюрьму; вот она стоит перед судьями в ратуше.

Наконец, измученная долгим стоянием на коленях, она легла на пол камеры.

Но с наступлением утра она пришла в себя и подумала: «Как легко было раньше думать о смерти — когда я не знала, что умру очень скоро».

* * *

Во дворце обсуждали поведение Анны Эскью на допросе.

Как вызывающе она себя вела перед судьями! Ну и дура! Беспросветная дура!

— Это только начало, — шептались придворные.

Люди, читавшие запретные книги и интересовавшиеся новым учением, испугались, что могут лишиться жизни, и называли свое увлечение данью моде.

— Это было лишь интеллектуальное упражнение, ничего больше.

— Это не ересь... не та вера, за которую можно умереть.

Королева слегла — она заболела от страха. Анну — ее хрупкую Анну — приговорили к со жжению на костре! Этого нельзя было допустить. Но что она могла сделать? Разве у нее была какая-нибудь реальная власть?

Король был недоволен ею; на собраниях двора он делал вид, что не замечает ее. Раз он решил предпочесть ей герцогиню Саффолкскую или Ричмондскую, то найдет способ избавиться от нее.

Пришла сестра королевы и опустилась у ее ложа на колени. Они молчали; глаза леди Херберт были затуманены слезами. Она пришла чтобы попросить сестру спасти Анну, но в то же время она молча молила королеву ничего не предпринимать.

Маленькая Джейн Грей тихо ходила по комнате. Она знала, что происходит во дворце. Госпожу Анну Эскью сожгут на костре, и никто не сможет сделать ничего для ее спасения.

У девочки было живое воображение, и ей казалось, что все, что происходит с Анной, происходит и с ней. Она представляла себя на месте Анны в ледяной затхлой камере Тауэра и перед судьями в зале ратуши.

Этой ночью ей приснилось, что она стоит на Смитфилдской площади, и у ее ног складывают вязанки дров.

Джейн была у принца, когда к нему пришла принцесса Елизавета.

Елизавете уже исполнилось тринадцать лет, она выглядела совсем взрослой леди. В ее глазах была, тайна; она носила платья, оттенявшие цвет ее волос, и кольца, подчеркивающие красоту ее рук. Когда она смотрела на мужчин — так, по крайней мере, казалось Джейн, — ее интересовало одно — восхищаются ли они ею или нет. Она хотела, чтобы ею восхищались даже ее учителя. Несомненно, госпоже Катарине Эшли, считавшей принцессу самым лучшим человеком на свете, приходилось с ней нелегко.

Все, даже Елизавета, были расстроены приговором, вынесенным Анне Эскью. Елизавете, как и Джейн, пришлась по душе новая вера, правда, она воспринимала ее совсем по-другому. Эта вера нравилась Елизавете, но она с легкостью откажется от нее, если того потребуют обстоятельства. Джейн же знала, что никогда этого не сделает. «Я хотела бы быть такой, как Анна Эскью», — думала Джейн.

— Надо что-то сделать, чтобы спасти ее! — скапала Джейн.

Эдуард вопросительно посмотрел на Елизавету, ибо ее голова всегда была полна разных замыслов. Если можно сделать хоть что-то, Елизавета всегда знает, что именно.

Но она покачала головой:

— Сделать ничего нельзя. И лучше всего вообще помалкивать.

— Но нельзя же позволить, чтобы ее сожгли! — воскликнула Джейн.

— Это не наше дело. Нас даже слушать не станут.

— Но мы можем попросить, чтобы ее помиловали, правда ведь?

— Кого это ты собираешься просить?

— Короля.

— И ты осмелишься обратиться к нему с такой просьбой? А ты, Эдуард, осмелишься?

— Тогда, может быть, лучше обратиться к приближенным короля?

— К кому же? К Гардинеру? Или, может быть, к канцлеру? — с сарказмом спросила принцесса. — Нет, конечно, не к ним.

— Тогда, наверное, к Кранмеру? Ха! Он слишком умен. Он еще не забыл, как совсем недавно сам был на волосок от гибели. Он и пальцем не пошевелит, чтобы спасти Анну. Пусть все идет своим чередом и поскорее забудется. Это и нам совет.

— Но ведь Анна — наша любимая Анна Эскью — умрет!

— Наша безмозглая Анна Эскью, лучше сказать. Она осмелилась встать и заявить, что святой хлеб — вовсе не плоть Иисуса Христа.

— Но ведь мы знаем, что это правда.

— Знаем? — Елизавета широко открыла глаза. — Мы читали об этом, но так ли это на самом деле, не знает никто.

— Но если она верит...

— Говорю тебе, она глупа. А при дворе... да и во всем мире... нет места глупцам, поверь мне.

— Но ведь ты... так же, как и мы...

— Ты сама не знаешь, что говоришь.

— Значит, ты осуждаешь Анну, а с ней и нашу мачеху? Значит, ты на стороне Гардинера?

— Я ни на чьей стороне и никого не осуждаю, — ответила принцесса. — Я... сама по себе.

— Может быть, дядя Томас попросит отца помиловать Анну, — сказал Эдуард. — Он умеет убеждать, и отец любит его. Дядя Томас знает, что надо сделать.

— Это правда, — заявила Елизавета. — Он знает, что надо делать, и он поступит точно так же, как и я.

Она улыбнулась и неожиданно раскраснелась; Джейн поняла, что Елизавета подумала не о несчастной Анне Эскью, а о беспечном Томасе Сеймуре.

Королю было весело. Окруженный придворными, он слушал молодого музыканта — прекрасного юношу, который играл на лютне и пел таким красивым голосом, что мысли короля унеслись далеко. В песне говорилось о любви, о любви же думал и король.

Он решил взять в жены леди Саффолк. Она родит ему сыновей. Он представил себе ее белое тело и волосы, посыпанные светло-желтой пудрой, с помощью которой многие дамы добивались, чтобы их волосы приобрели золотистый отлив. Она была дородной, пышущей здоровьем женщиной.

Ее взгляды говорили ему, что он ей тоже не безразличен. Она нравилась ему еще и потому, что была вдовой Чарльза Брэндона, с которым он был очень дружен. Поэтому-то он так быстро простил Чарльза, когда тот поспешил жениться на его сестре Марии Тюдор после смерти старого Людовика. Вспомнив юность, Генрих усмехнулся, и ему вдруг мучительно захотелось вернуть те дни.

Но он еще не стар — ему всего пятьдесят пять. Разве это старость?

«Нет, — решил он, — разозлившись, я чувствую себя старым, потому что у меня нет жены, которая ублажила бы меня. Почему, — подумал он, — Катарина не может родить мне сына?»

Он знал почему. Бог был недоволен ею. А почему он ею недоволен? Она не распутничала — король был вынужден признать это, — как его прежние жены. Нет, у нее был другой грех — она была еретичка, как и ее подруга Анна Эскью. А эту женщину признали виновной и приговорили к костру. Генрих облизал губы. А разве вина его жены меньше, чем той, которую приговорили, к смерти?

«Но я не хочу, чтобы Катарина умерла такой ужасной смертью, — подумал король. — Я милосерден; по разве это справедливо, чтобы одна умерла в наказание за свои грехи, а другая, не меньше ее согрешившая, оставалась на свободе?»

Ходили неприятные слухи, что герцогиня Саффолкская тоже была замечена в ереси. Он не хотел проверять сейчас эти слухи. Он отказывался в это верить. Просто ее враги, увидев его интерес к ней, решили очернить ее в его глазах. Нет, не надо, думать об этом... пока.

38
{"b":"199047","o":1}