— Умоляю, зовите меня Анной Эскью, ваше количество, как звали прежде, ибо я хочу носить свою девичью фамилию.

Катарина, заметив следы невзгод на лице своей подруги, отпустила слуг, за исключением маленькой Джейн, которую она отослала в дальний угол комнаты и велела заняться вышивкой.

— Что с тобой случилось? — спросила Катарина.

— Я ушла от мужа. Или, правильнее было бы сказать, он отослал меня.

— Он выгнал тебя из дому?

— Боюсь, что да, ваше величество. — Анна безрадостно рассмеялась.

— Мне очень жаль тебя, Анна, — сказала Катарина.

— Не жалейте меня, ваше величество. Для меня это не такое уж и горе. Меня выдали замуж за мистера Кайма, как вы знаете, потому, что он самый богатый человек в Линкольншире. Он должен был жениться на моей старшей сестре, но она умерла до того, как истек срок брачного контракта. И тогда мой отец отдал ему в жены меня. Я не собиралась выходить за него замуж... я вообще не собиралась замуж.

— Увы, — ответила Катарина, — нас выдали замуж против нашей воли. Нас даже никто не спросил.

Она подумала о трех своих браках, особенно о последнем.

— А теперь, — продолжила она, — он выгнал тебя из дому?

— Да, ваше величество. Меня принудили выйти за него замуж, но заставить меня отказаться от моей веры не сможет никто.

— Значит, Анна, он узнал, какую религию ты исповедуешь?

— А разве я могла это скрыть? — Она стояла перед королевой, сжав кулаки; голубые глаза ее горели. — Ваше величество, есть только одна истинная религия, только одна. Я много прочла за последние несколько лет и знаю, что у Англии только один путь спасения — принять истинную религию, религию Мартина Лютера.

— Тише, Анна! Тише!

Катарина со страхом оглянулась — маленькая девочка в углу еще ниже наклонила голову над своей вышивкой.

— Временами мне становится совершенно безразлично, что будет со мной, — сказала Анна.

— Люди расставались с жизнью, заявляя то, что ты сказала сейчас, — строго напомнила ей королева.

— Ваше величество донесет на меня?

— Анна, как ты могла такое сказать! Я твой друг и сочувствую тебе. Мне тоже нравится новая религия. Но умоляю, будь осторожней. В Тауэре тех, кто так говорит, подвергают ужасным пыткам. Неужели ты никогда не слышала воплей несчастных, сжигаемых на Смитфилдской площади? Ведь совсем недавно сожгли трех джентльменов из Виндзора.

— Эти вопли, — заявила Анна, — не что иное, как торжествующие крики мучеников.

— Да, воистину мучеников, мне их так жаль! — сказала Катарина. — И мне кажется, что кто-то из нас тоже рожден для мученического венца. Но не будем спешить, дорогая Анна. Ты пришла ко мне потому, что тебе некуда идти, раз твой муж выгнал тебя из дому, верно?

— Отдаю себя под защиту вашего величества.

— Будь уверена, моя дорогая подруга, что я сделаю все, что в моей власти, чтобы помочь тебе. Ты останешься здесь, но, Анна, будь осторожна. Мы окружены врагами. За всеми твоими действиями будут следить. Мы окружены шпионами. О, Анна, будь осторожна.

Анна преклонила колени и поцеловала руки королевы.

Катарину охватила тревога. Горячая любовь к новой религии у Анны Эскью граничила с фанатизмом. Королева догадалась, что неудачное замужество только усилило эту любовь. Анну не следовало насильно выдавать замуж за мистера Кайма, ей вообще не надо было выходить замуж. Она не была рождена для брака — у нее отсутствовало стремление к плотской любви.

Катарине очень хотелось помочь Анне. Она решила дать ей место при дворе и сделать так, чтобы у нее был досуг для чтения и учебы. Но прежде всего надо было внушить Анне, чтобы она следила за своими словами и поступками.

Вскоре Катарина поняла, что отсутствие короля порождает у нее новые страхи.

Лето выдалось очень жарким. От выгребных ям и рытвин на дорогах, полных разлагающихся отбросов, исходило зловоние. В узких улочках, застроенных домами с высокими остроконечными крышами и нависающими друг над другом этажами, застаивался спертый воздух, а солнце почти не проникало сюда. Лачуги бедняков, построенные из дерева и глины, кишели паразитами. Пол в них был устлан тростником, каждый новый слой которого клали поверх предыдущего, пока он не поднимался до середины стены, и только тогда его убирали и настилали свежий. Неудивительно, что эта подстилка кишела вшами; тут же спали собаки; в нижних слоях тростника гнили кости и хрящи, которыми они питались. И только когда вонь, к которой обитатели этих лачуг давным-давно привыкли, становилась совершенно невыносимой, предпринимались попытки «освежить» воздух. Окна были маленькими и никогда не открывались, и больные лежали рядом со здоровыми на зловонном тростнике.

Однажды человек, шедший по дороге, соединявшей Стрэнд с деревней Чаринг, упал и остался лежать на месте; когда его нашли, лицо человека было покрыто пятнами и приобрело темно-багровый оттенок. Люди, увидевшие его, узнали симптомы болезни и, дрожа от ужаса, бросились прочь. Ему уже ничем нельзя было помочь — жить человеку оставалось всего несколько часов.

Позже, в тот же день, еще одно тело с такими же пятнами было найдено у церкви Святого Клемента Дейнса, и другое — на Грейз-Инн-Лейн; несколько трупов лежали на мощеной дорожке, которая вела от Олгейт до церкви Уайтчепел.

Весть об этом мгновенно облетела город. В Лондон снова пришла чума.

Когда Катарина узнала об этом, ее первая мысль была о маленьком принце. Ужас охватил ее. Он был таким слабеньким, что мог стать жертвой любой болезни, охватившей город.

Она внимательно наблюдала за Эдуардом — он казался вялым, а головные боли стали еще сильнее, чем прежде.

Что лучше — запереть мальчика во дворцовых покоях, запретив приближаться к нему и надеясь, что болезнь обойдет его стороной, или пойти на риск и, проехав по зараженным чумой улицам, увезти его куда-нибудь подальше, куда еще не добралась страшная болезнь?

Катарина не знала, что выбрать. Представляя себе, что сделает с ней король, если его бесценный наследник заболеет, она обхватывала руками шею и дрожала от ужаса. Она ведь не из того теста, из которого делают мучеников. Она не Анна Эскью. Катарина хотела жить, пусть даже запрещая себе думать о человеке, которого она любила, и постоянно остерегаясь происков своих врагов.

В отсутствие короля она вела себя очень осмотрительно. Кранмер и Хертфорд, без советов которых она не предпринимала ни шагу, были очень ею довольны, восхищаясь ее спокойной рассудительностью. Катарина регулярно писала королю, составляя свои письма с таким расчетом, чтобы они ему понравились. Наверное, кому-то эти послания покажутся слишком лицемерными. Она восхваляла его величие, говоря о нем так, как будто он был не королем, а Богом, и подчеркивала свою благодарность за честь, которую он ей оказал, посадив на трон. Что оставалось делать бедной женщине, любой неосторожный шаг которой мог привести ее на эшафот. И не лучше ли заставить себя поверить, что она польщена и благодарна, и попытаться увидеть себя глазами короля, чем искушать судьбу? Это присутствие Анны Эскью заставляло ее презирать себя. Анна никогда бы не опустилась до лицемерия, она всегда говорила только правду и ничего, кроме правды. Она бы скорее умерла, чем написала лживое письмо или стала притворяться. Но как же они были непохожи! Анна не дорожила своей жизнью, а Катарине хотелось жить, отчаянно хотелось.

В глубине души она знала, почему ей этого хочется. Король был больным человеком, он был на много лет старше ее... старше сэра Томаса Сеймура. Томас как-то сказал ей:

— Будущее за нами.

Катарина не могла не мечтать о будущем, выполняя свои обязанности жены короля и стараясь смириться с жестокой судьбой, выпавшей на ее долю. Она пыталась также сохранить свое лицо и обрести мужество, и вера в то, что этот кошмар когда-нибудь кончится, очень ей помогала.

Катарине не хотелось умирать, и, если для того, чтобы выжить, нужно было писать эти лживые письма и льстить чудовищу, которое одним росчерком пера могло лишить ее головы, она будет их писать. Она будет бороться за свою жизнь.