«Что ждет меня в ближайшие месяцы? — спрашивала себя Катарина, глядя на богато украшенный балдахин, хотя в полумраке спальни трудно было разглядеть все его великолепие. — А Томас Сеймур, временно изгнанный из страны за то, что осмелился с вожделением посмотреть на женщину, которую король решил сделать своей женой! Как ему там живется, в ссылке? Подданные короля, — думалось Катарине, — это фигурки, которые он передвигает ради собственного удовольствия. Стоит кому-то на какое-то время порадовать его, как король тут же возносит его и держит при себе до тех пор, пока не найдется другой человек, который доставит ему больше удовольствия; тогда тот, кто еще педелю назад радовал его, удаляется, и если строгие понятия подсказывают королю, что вчерашнего фаворита надо казнить, то его совесть тут же требует, чтобы он был казнен. Ибо совесть короля всегда должна быть спокойной, и не важно, сколько крови прольется, чтобы этот своенравный похотливый человек пришел в согласие со своей совестью».
И Катарина молилась в ночной тишине, чтобы Бог даровал мужество, которое — она знала — ей понадобится. Она часто думала и о своей подруге, к которой была привязана еще до своего возвращения ко двору. Это была Анна Эскью, сторонница реформатской веры, так же как и она, выданная замуж за нелюбимого; она вспоминала мужество и решительность, присущие Анне, и мечтала стать похожей на нее.
«Но ведь я трусиха, — думала Катарина. — Меня приводит в ужас одна мысль о тюремной камере и о звоне колоколов, возвещающих о казни. Даже мысль о том, что я могу оказаться на лужайке в Тауэре, где меня будет ждать топор палача, невыносима».
Однако молитвы о даровании ей мужества не остались без ответа, поскольку со временем ее страх немного утих, и она почувствовала, что в ней постепенно развивается новая черта, которая поможет ей вовремя заметить подкрадывающуюся опасность и даст ей спокойствие, которое необходимо, чтобы противостоять ей.
Некоторые люди ненавидят обязанности, наложенные на них. Каждый день Катарине приходилось обмывать королевскую ногу и выслушивать крики ярости, когда эта нога причиняла ему боль; но странным образом, вместо отвращения, эта работа пробудила в ней жалость к Генриху: грустно было видеть этого всемогущего владыку столь беспомощным перед ужасным недугом. Однажды он взглянул на Катарину и увидел в ее глазах слезы. Он тут же растаял.
— Слезы, Кейт! У тебя в глазах слезы?
— Вы так сильно страдаете. И тогда эти маленькие глазки, бывающие порой столь жестокими, тоже наполнились слезами, и жирная рука, унизанная сверкающими камнями, похлопала ее по плечу.
— Ты добрая женщина, Кейт, — произнес король. — Я, кажется, правильно сделал, что женился на тебе.
Катарина попросила, чтобы ее сестра Анна, леди Херберт, стала ее постельничей, а Маргарет Невиль, единственная дочь лорда Латимера, — одной из фрейлин.
— Поступай как знаешь, Кейт, — ответил король, когда Катарина обратилась к нему с этой просьбой, — ты добрая женщина и к тому же очень мудрая. И ты подберешь слуг под стать себе.
Итак, король был доволен. Он не испытывал к своей новой жене той испепеляющей страсти, какую вызывали у него Анна Болейн и Екатерина; Ховард, но это было даже хорошо.
«Я сделал, — говорил он себе, — мудрый выбор — выбор холодного и трезвого рассудка».
Были еще его дети. Король дал понять Катарине, что желает видеть ее в роли второй матери для них, и она была благодарна ему за это. Она ужасно страдала, что у нее нет своих детей, и ее сильный материнский инстинкт находил удовлетворение в заботе о приемных. Что ж, дело привычное — забота о детях, оставшихся без матери, не приносила ей ничего, кроме радости.
Королевские дети были столь же отзывчивы, что и дети других ее мужей. Как счастлива была Катарина, получив теплый прием в покоях принца и принцесс! Бедные дети, у них уже сменилось несколько мачех, и они успели привыкнуть, что те постоянно меняются.
Когда она впервые пришла к ним как новая мачеха, они собрались, чтобы церемонно приветствовать ее.
Маленький Эдуард выглядел таким слабеньким, что ей захотелось взять его на руки и заплакать. Но вместе с жалостью он вызывал у нее и страх. Ведь это единственный наследник короля по мужской линии, и он хотел, чтобы она родила ему других.
Принц вложил свои ручки в ее руки, и, повинуясь неожиданному импульсу, а не просто соблюдая требование этикета по отношению к наследнику престола, она преклонила колени и поцеловала его, и, следуя ее примеру, он обвил ручонками ее шею.
— Здравствуй, милая мама, — произнес принц, и в его голосе она уловила тоску маленького ребенка по материнской ласке, которой он был лишен, ребенка, на чьи детские удовольствия накладывали печать утомительные обязанности наследника престола.
— Мы полюбим друг друга, — сказала она.
— Я так рад, что нашей мачехой стала ты, — ответил принц.
Леди Мария преклонила перед ней колени. Бедная Мария, такая же хворая, как и Эдуард. Она всегда скрупулезно выполняла требования этикета, и это была очень торжественная минута для Марии — встреча с новой королевой Англии. Раньше леди Латимер должна была преклонять колени перед леди Марией, теперь они поменялись местами, и, хотя они были близкими подругами, Мария никогда не забывала о требованиях этикета.
— Поднимись, дорогая Мария, — сказала Катарина и поцеловала подругу, которая была ненамного моложе ее. — Здравствуй, дорогая мама, — произнесла Мария. — Я очень рада приветствовать тебя здесь.
После нее подошла Елизавета, сделав изящный реверанс и подняв свои сверкающие глаза на мачеху.
— Я тоже очень рада, — сказала она, и, когда ее новая мачеха поцеловала ее, она, словно повинуясь мгновенному импульсу, последовала примеру своего брата и, обвив шею Катарины руками, поцеловала ее в ответ.
Маленькая Джейн Грей, которая вместе с сестрой ждала своей очереди приветствовать королеву, подумала, что Елизавета, судя по ее виду, больше всех рада видеть Катарину Парр. Маленькая Джейн замечала гораздо больше, чем думали люди, ибо она никогда никому, даже своему любимому Эдуарду, не рассказывала о том, что видела. Она догадывалась, что Елизавета не испытывала такого же восторга от свидания с мачехой, как Эдуард и Мария, хотя Катарина и нравилась ей. (Да и кому бы не понравилась такая мягкая, очаровательная леди, как новая королева?) Просто Елизавета могла продемонстрировать и огромное удовольствие, и огромное горе — в зависимости от того, что было нужно, — это давалось ей гораздо легче, чем другим, поскольку ни одно из этих чувств не затрагивало глубин ее души, и она всегда контролировала себя.
Елизавета отступила назад, давая королеве возможность приветствовать сестер Грей, и, когда Джейн стояла, преклонив колени, а королева целовала ее, она подумала, что Елизавета радовалась не тому, что король женился на такой хорошей женщине, а тому, что эту женщину можно будет легко уговорить, а Елизавета хотела убедить ее обратиться к королю с просьбой дать ей то, о чем она столько мечтала, — положение, которое она считала своим по праву. Она хотела быть принятой при дворе, но не как леди Елизавета, незаконнорожденная дочь короля, а как принцесса, и еще она хотела иметь доход, который позволял бы ей покупать красивые наряды, она хотела иметь драгоценности, чтобы украсить себя.
Приветствуя Катарину Парр, Джейн была уверена, что Елизавета думала именно об этом.
И когда они покончили с церемониями и принялись весело болтать, насколько позволяло присутствие Марии, Джейн заметила, что королеве больше место нравилась веселая болтовня Елизаветы.
Эдуард держался поближе к Джейн, время от времени брал ее за руку и смотрел на нее с нежностью. Он думал, что его отец, должно быть, был очень счастлив заполучить себе такую женщину, как эта новая мачеха, и что эта жена будет ему хорошей помощницей.
Потом он вдруг страшно обрадовался, что Джейн, спокойная, мягкая и очень умная, была похожа на новую мачеху, ибо Эдуард знал, что королева Катарина — спокойная, мягкая и образованная женщина.
