– Я сам буду жаловаться в домоуправление! – пристукнул палкой Иван Иванович.
– Дядя Дервоед, а вы сказали: «Чур, моё!»? – сунул я нос в разговор взрослых.
– Брысь! – замахнулся на меня профессор.
Кто-то засмеялся. Сразу заговорили несколько человек.
Но о чём шёл разговор, я не знаю.
Появилась внезапно бабушка, вытащила меня за рукав из толпы.
– Умываться надо, есть надо, а он ворон считает!
Бабушка почти бегом тянула меня. Если б я мог оторваться от земли, полетел бы, как планер. И зачем так спешить?
Мне совсем не хотелось домой. Во дворе так интересно!
Да разве может хотеться домой, если надо отдавать записку от Марии Сергеевны, учительницы. Будет родительское собрание в шесть часов. А ещё в записке приписано снизу: «Поговорим и о поведении вашего Жени». Я всё разобрал, всё прочитал – потом уже, когда из школы выскочил. А сначала стоял, зажав записку в кулаке, и слушал, как стыдила меня учительница. Что я такой и сякой и что она будто бы не верит, что я этакий…
«Поговорим о поведении…» А что я плохого сделал, чтобы говорить о моём поведении на родительском собрании? Ну, не писал на первом уроке, рассказывал соседу, что вступил в «Артек». А он: «Куда, куда ты поступил?!» И тут я опомнился и шепчу: «Нигде, никогда, никому и ни за что…» Четыре «ни». Он вытаращил глаза, покрутил пальцем у моего виска, а учительница пересадила меня к Зине Изотовой с Надречной улицы.
На втором уроке я никому не мешал, сидел тихо-тихо, как мышь. Правда, я не писал и не слушал, о чём говорила учительница, и опять попался. Я думал о том, чем бы на перемене удивить Жору и товарищей, чтобы и в классе все поверили в мой чудесный дар отгадчика.
И за это – «поговорим о поведении»?
Бабушка сначала взяла записку, а потом взялась за сердце.
– О, боже! Что ты там натворил? Ой, да ведь я уже опаздываю на собрание!.. – засуетилась она. – А Марина из садика не приведена, не накормлена. А он разинул рот, забаву во дворе нашёл! Ему, видите, хоть трава не расти!
– Бабушка! Я приведу и накормлю!
Подумаешь, важность. Я уже однажды её приводил. А покормить – тоже раз плюнуть.
– Да-да, приведи, Женик. Ты уже большой, и здесь близко. – Бабушка начала перед зеркалом рисовать себе губы помоложе. – Кашу я сварила, остывает… Вот тебе ключ от квартиры, не потеряй, смотри…
Бабушка схватила сумку и – за дверь.
Я вышел за ней во двор. Около электробудки уже не было ни машин, ни людей, стоял только один «Москвич». Женя с отцом подсыпали землю к стенкам своего гаража, притаптывали её ногами. У соседнего дома что-то горячо доказывал незнакомым тётям профессор Дервоед, чертил палкой на асфальтированной дорожке.
В садике я сразу оглох и обалдел. Гам, грохот ложек о тарелки, чашки. Дети ужинали, и такие, как Марина, по три годика, и постарше. За своим столиком верховодила Марина, визжала во всё горло: «Ти-иш-ше!!!»
Из-за столика малыши встали по команде, а бросились из столовой без команды: из передней уже заглядывали к ним папы и мамы.
Маринка скомандовала мне: «Марш умываться!» – и повела за палец в умывальник. Как будто она меня забирала из садика, а не я её. Пришлось показать пример, помыть руки с мылом.
На всех шкафчиках в умывальнике были наклеены картинки. Марина дёрнула ту дверку, что с вишнями. Полотенца на крючке не было! Рванула соседнюю, с яблочком, – есть. Быстренько перевесила на крючок в свой шкафчик и деловито вытерла руки.
В передней опять повела к вишням.
– Когда я была большая, а ты маленький, я тебе всегда помогала обуваться… – начала договариваться она.
– Ладно, не ной – помогу.
Я знал, как она обувает ботинки: час пыхтит над одним, час – над другим. А зашнуровывает – то узел сделает, зубами не разгрызёшь, то палец привяжет к ботинку да ещё и кричит: «Что, так и буду ходить в три погибели, привязнутая?» А то разозлится, сбросит ботинки – «Пойду босяками!»
Только дяди, тёти и старшеклассники забирают из садика детей, один я из второго класса. Галдёж – как в школе на перерыве!
– Носка одного нет! – захныкала Марина.
Я обыскал шкафчик, заглянул в соседние, ощупал рукава и карманы пальто, проверил ботинки – нет!
– Пойдёшь в одном, подумаешь… – говорю я. – Тебе лишь бы похныкать.
– У-у-у… Как я буду жить с одной ногой!
На ногу без носка ботинок обулся легко. А вторую, наверно, целый час обували. На лбу и носу у нас повисли капли пота… И хоть бы уж Марина молчала, а то: «Ой, нога хрустнула! Ой, нога покрошилась!»
Надевали пальто – бант развязался.
– Не хочу ходить махлатая! – затопала ногами Марина.
Не стал завязывать бант – оторвал совсем, немножко с волосами. Спрятал в карман. Без банта дойдёт, принцесса такая…
Марина шла и хромала, как инвалид войны. Но шла – начал накрапывать дождь, и все дети попрятались в подъезд. Один Вася шлёпал по лужам, расплёскивая сандалетами воду на асфальте. На крыльцо и первый этаж я нёс Марину. Если б имел ещё две руки, зажал бы ей ноги, а то колотила меня ботинками по коленкам.
Ух!.. Наконец-то мы дома…
Раздел, снимаю ботинки… Что такое? На правой ноге два носка. Сунул Марине под нос оба.
– Видела? «Носка-а-а нет…» Если б десять было, тоже на одну ногу напялила?
– А я не виновата, они оба правые.
– Правые, левые… Скажу маме, чтоб в ясли тебя отдала, а не в сад.
Осталось только одно – покормить.
Чтоб не гоняться за ней с ложкой по квартире, я усадил Марину на подоконник. Будем смотреть, с какими зонтиками ходят тёти, и кормиться.
– Синий… Красный… Чёрный… – называла Марина.
Ложку с манной кашей увидела уже у самого рта. Круть! На щеке начертилась белая полоса, а ухо манка замуровала ровно с краями.
– Ой, ухо сварится!
– Каша не горячая, не ври! А будешь вертеться, то и другое залеплю.
– Да-а, не горячая! Если б сам был залепнутый, то знал бы… Что, я так и буду с вареным ухом жить?
На щёку и на ухо я израсходовал две мои промокашки – из письма и из математики. Принёс ещё и папины «качели». Есть у него такие, из пластмассы, снизу, наверно, сто промокашек нацеплено.
– Ой, я оглохнутая!
А-а, ещё и в ухе каша осталась. Ну, это пустяк. Найти бы только булавку. У мамы, кажется, где-то была…
Выбрасываю из маминого шкафа платья, ощупываю их. На некоторых остаются белые пятна от каши… Ура, есть!
Всё… Порядок… Можно набирать вторую ложку. Марина зажимает рот руками, наклоняется.
– Разогнись, а то в волосы накапает.
– Не в волосы, а за воротник. Постуди!
Стужу, дую на кашу. Не поворачивается ко мне.
– Ой, ракета летит! – кричу я.
– Где? – вскинулась Марина.
Р-раз! – кашу в рот. Попал!..
Марина не глотает, держит кашу за щекой, как обезьяна, стучит ногами по подоконнику. Подношу третью ложку…
– У-у-у-м-м… – вертит она головой.
– Что ты мяукаешь, как кошка? Раскрывай рот, некогда мне с тобой возиться.
– Я не клошка… У меня не-э-ту хлоста. И улши, видишь, где? А у клошков сверлху…
Пока говорила, каши во рту стало меньше. Ем сам, показываю пример, причмокиваю.
– Ах, как вкусно! Съем всё сам.
– Не воспитывай у ребёнка жадность.
– Я не воспитываю, ешь быстрее!
– Сам ешь, поправляйся. А то кожа да кости.
– А ты почему не хочешь?
– Потому что круглая земля…
– Кто тебя научил так отвечать?
– Сама научилась. В садике воспицацальница Ольга Петровна так говорит.
Забыла про ложку Марина… Я р-раз! – четвёртую. Под нос!
Марина вытаращила глаза, разинула, задыхаясь, рот. Н-на! Сунул и пятую…
– Чхри! – чихнула Марина. – У-у, чуть язык не откусила! – завыла она.
Каша заляпала стекло, подоконник, Маринины ноги, чёрный лакированный стол и мне глаза.
Схватился за глаза, а кружку с кашей – на окно. Бренк! Мимо, наверно, поставил… Ещё два раза по полу перекатилась кружка.
