– Я бы не сказал, что окружной комиссар подавлен горем. Скорее он готов раздавить других.

– Могу себе представить. Я через это прошел, всегда нужен козел отпущения. Вы боитесь потерять место?

– Посмотрим. Что вы поняли из сегодняшнего послания?

– Что оно длинное. А длинное оно потому, что преследует двойную цель: усугубить страх людей, объясняя, что власти сами перепуганы, и объявить о будущих смертях. И предсказать их подробно. Я смутно догадываюсь, о чем речь, Адамберг, но уверенности у меня нет, мне нужно навести справки. Я ведь не специалист.

– Вокруг Ле Герна много народу?

– Еще больше, чем вчера вечером. Во время его сеансов уже трудно найти свободный уголок.

– Пора бы взимать с Ле Герна плату за место. По крайней мере, хоть кому-то будет от этого польза.

– Поосторожнее, комиссар. Не шутите так в присутствии бретонца. Потому что Ле Герны, может, и неотесанные мужланы, но они не разбойники.

– Серьезно?

– Во всяком случае, так говорит покойный прапрадедушка Жосса, который его время от времени навещает. Жалует он к нам не часто, зато регулярно.

– Декамбре, вы нарисовали четверку у себя на дверях?

– За кого вы меня принимаете? Если на свете останется хоть один человек, способный противостоять губительному суеверию, им буду я, слово бретонца. Я и Ле Герн. А еще Лизбета. И если пожелаете присоединиться, добро пожаловать в нашу компанию.

– Я подумаю об этом.

– Суеверный человек всегда легковерен, – возбужденно продолжал Декамбре. – Легковерным просто манипулировать, а от манипуляций до катастрофы один шаг. Суеверие – настоящая язва человечества, от нее погибло больше народу, чем от всех эпидемий чумы вместе взятых. Постарайтесь поймать этого сеятеля, пока он не лишил вас работы, комиссар. Не знаю, понимает ли он, что творит, но напрасно он так заносится и ни во что не ставит парижан.

Адамберг положил трубку, задумчиво улыбаясь. «Понимает ли он, что творит». Декамбре затронул то, что тревожило его со вчерашнего дня, он уже начал потихоньку распутывать этот клубок. Держа перед глазами листок со «странным» посланием, он перезвонил Вандузлеру. Тут в дверях появился Жюстен, он же Вуазене, и жестами дал понять, что количество домов с четверками достигло семисот. Адамберг едва заметно кивнул, понимая, что до наступления вечера число домов дойдет до тысячи.

– Вандузлер? Это снова Адамберг. Хочу прочитать вам «странное» послание, полученное сегодня утром, у вас есть время? Это не долго.

– Давайте.

Марк внимательно слушал, пока Адамберг неторопливо читал о неминуемом бедствии, готовом обрушиться на город в лице молодого Эйсалена.

– Что скажете? – закончив чтение, осведомился Адамберг, словно заглядывая в словарь. Ему казалось невозможным, чтобы запас знаний Вандузлера не помог ему разгадать эту тайну.

– Марсель, – уверенно заявил Марк. – Чумы надо ждать в Марселе.

Адамберг ожидал услышать что-то о сеятеле, потому что послание звучало по-новому, но ему и в голову не приходило, что история выйдет за пределы Парижа.

– Вы уверены, Вандузлер?

– Совершенно уверен. Речь идет о прибытии корабля «Святой Антоний» 25 мая 1720 года к причалам замка Иф. Он плавал к берегам Сирии и Кипра и вез на борту зараженный шелк. У экипажа уже проявились признаки болезни. Недостающие в тексте имена врачей – отец и сын Пейсонели, которые забили тревогу. Это очень известный текст, и эпидемия тоже. Болезнь тогда опустошила город наполовину.

– А вам известно, где жил этот Эйсален, которого пришли осмотреть врачи?

– На площади Линча, сейчас это площадь Ленча, за северной пристанью старого порта. Основной очаг эпидемии находился на улице Эскаль, но этой улицы уже не существует.

– Ошибки быть не может?

– Нет. Это Марсель. Могу прислать копию оригинального текста, если вам необходимо подтверждение моих слов.

– Не стоит, Вандузлер. Благодарю вас.

Адамберг в смятении покинул свой кабинет и пошел к Данглару, который вместе с остальными тридцатью сотрудниками пытался справиться со шквалом телефонных звонков и оценить размах всколыхнувшегося людского суеверия. В зале пахло пивом, но еще больше потом.

– В городе скоро раскупят всю краску, – сказал Данглар, кладя трубку и записывая цифру.

На лбу у него выступил пот, он поднял глаза на Адамберга.

– Марсель, – объявил Адамберг, кладя перед ним текст письма. – Сеятель отправился в путешествие. Нам тоже пора, Данглар.

– Бог мой, – воскликнул Данглар, пробегая текст глазами. – Прибытие «Святого Антония»!

– Вам знакома эта история?

– Теперь, когда вы сказали, я вспомнил. Но сам я бы вряд ли догадался.

– Этот случай известен лучше других?

– Конечно! Это последняя эпидемия во Франции, но она была самой свирепой.

– Нет, не последняя, – возразил Адамберг, протягивая ему статью о «болезни № 9». – Прочтите это, и вы поймете, что к вечеру не останется ни одного парижанина, который бы верил полиции.

Данглар прочел и покачал головой.

– Это катастрофа, – сказал он.

– Умоляю, не произносите больше это слово, Данглар. Соедините меня с коллегами из Марселя, район Старый порт.

– Старый порт… Старый порт… это Масена, – проговорил Данглар, который знал фамилии окружных и старших комиссаров всей страны, а также главные города всех округов. – Он знает свое дело и совсем не похож на предшественника, тот был просто зверь. Кончилось тем, что его понизили в чине за рукоприкладство, издевался над арабами. На его место назначили Масена, он приличный человек.

– Тем лучше, – ответил Адамберг, – потому что нам предстоит действовать заодно.

В пять минут седьмого Адамберг стоял на площади Эдгар-Кине в ожидании вечерних новостей чтеца, но ничего нового не услышал. С тех пор как сеятелю пришлось посылать письма по почте, «странные» послания стали появляться реже. Адамберг знал это, он пришел понаблюдать за лицами слушателей. Толпа теперь была гораздо плотнее, и многие вытягивали шею, чтобы разглядеть этого «глашатая», возвестившего появление чумы. Двое полицейских, постоянно дежурившие на площади, получили приказ охранять Ле Герна в случае, если во время чтения возникнут беспорядки.

Адамберг стоял под деревом недалеко от эстрады, слушая пояснения Декамбре. Тот уже составил список из сорока человек, которых разделил на три колонки – завсегдатаи, частые и случайные слушатели, с краткими приметами, к тому прилагающимися, как выражался Ле Герн. Красной чертой он подчеркнул тех, кто слушал «Страничку французской истории» и заключал пари о судьбе пострадавших от кораблекрушения у берегов Финистера, синей – тех, кто спешил на работу и уходил сразу после чтения, желтой – зевак, которые оставались на площади посудачить или отправлялись в «Викинг», фиолетовой – завсегдатаев, не пропускавших ни одного выпуска. Все аккуратно и ясно. Держа в руке листок, Декамбре незаметно указывал комиссару на людей из списка.

– «Кармелла», трехмачтовое австрийское судно водоизмещением 405 тонн, груженное балластом, вышло из Бордо в Кардифф и затонуло у берегов Гак-ар-Вилер. Четырнадцать членов экипажа спасены, – закончил Жосс, спрыгивая с эстрады.

– Скорее смотрите, – сказал Декамбре. – Те, у кого вид недоуменный, кто хмурит брови, ничего не понимая, – это новенькие.

– Синие, значит, – кивнул Адамберг.

– Точно. А те, кто обсуждает, качает головой, жестикулирует, – это бывалые.

Декамбре отправился помогать Лизбете чистить стручковую фасоль, несколько ящиков которой купил по дешевке, а комиссар зашел в «Викинг», протиснулся под нос драккара и уселся за столик, который уже считал своим. Заключившие пари об исходе кораблекрушения шумно толпились в баре, выигранные деньги переходили из рук в руки. Все ставки были записаны Бертеном, чтобы не было жульничества. Памятуя о божественных предках хозяина заведения, люди считали его человеком надежным и неподкупным.

Адамберг заказал кофе и загляделся на профиль Мари-Бель, она сидела за соседним столиком и очень старательно писала письмо. Это была нежная и хрупкая девушка, и ее можно было бы назвать восхитительной, будь ее губы очерчены более четко. Как и у брата, у нее были густые, вьющиеся, спадающие на плечи волосы, только в отличие от волос Дамаса они были чистые и светлые. Улыбнувшись комиссару, она вновь принялась за свое занятие. Сидевшая рядом молодая женщина по имени Ева пыталась ей помогать. Она казалась менее хорошенькой, видимо, оттого, что ей не хватало живости, у нее было гладкое серьезное лицо и синеватые круги под глазами. Именно такой Адамберг представлял себе какую-нибудь героиню девятнадцатого века, запертую в провинциальной глуши, в доме, обшитом деревянными панелями.