Единственное, за что можно зацепиться, – все трое были мужчинами старше тридцати лет. А для общего знаменателя этого слишком мало. В остальном между убитыми не было ровным счетом ничего общего. Жан Виар никогда не вкалывал в пригороде за гроши, как Лорьон. Он был из богатой семьи, имел диплом инженера-программиста, его жена была адвокатом. У Франсуа Клерка была менее завидная судьба, он был тяжел и широкоплеч и работал в отделе доставки у крупной фирмы, торговавшей вином.

Стоя по-прежнему у стены, Адамберг позвонил медэксперту, который работал с телом Виара. Пока за ним ходили, комиссар успел посмотреть у себя в блокноте фамилию врача. Ромен.

– Ромен, это Адамберг. Простите, что отрываю. Вы подтверждаете, что жертва была задушена?

– В этом никаких сомнений. Убийца пользуется толстым шнурком, возможно, толстой капроновой бечевкой. На затылке жертвы хорошо виден след удара. Возможно, убийца пользовался скользящей петлей. В этом случае ему достаточно только дернуть вправо, здесь большой силы не требуется. Кроме того, он придумал верное средство, чтобы легче справляться с более сильными жертвами: оба убитых получили хорошую дозу слезоточивого газа. Пока они были беспомощны, убийца успел набросить петлю. Быстрый и верный способ.

– У Лорьона были укусы насекомых на теле?

– Господи, я забыл упомянуть о них в рапорте! Сначала я не придал этому значения. У него были довольно свежие блошиные укусы в паху. У Виара то же самое на внутренней стороне бедра и шее, но укусы более давние. Последнего я еще не успел осмотреть.

– Блохи могут кусать мертвецов?

– Нет, Адамберг, ни в коем случае. Они убегают сразу, как только тело начинает остывать.

– Спасибо, Ромен. На всякий случай проверьте на наличие чумной бациллы, как и Лорьона. Мало ли что.

Адамберг спрятал телефон в карман и потер пальцами глаза. Значит, он ошибся. Убийца подбрасывал конверт с блохами заранее. Между появлением блох и убийством прошло время, раз насекомые успели укусить. А в случае с Виаром времени прошло даже довольно много, потому что врач сказал, что укусы были давнишними.

Он прошелся по комнате, заложив руки за спину. Сеятель вел себя очень странно. Сначала подбросил вскрытый конверт под дверь своей будущей добычи, чуть погодя вернулся, взломал замок, задушил жертву и вымазал углем. Он работал в два захода. Сначала блохи, потом убийство. Не говоря уже об этих дьявольских четверках и объявлениях. Адамберг все сильнее чувствовал свою беспомощность. Все путалось, нить ускользала, убийца и его ритуал выглядели нелепо, их невозможно было понять. Подчиняясь внезапному импульсу, он набрал телефон Камиллы и через полчаса уже лежал на кровати голый под одеждой, а потом и голый без одежды. Камилла легла сверху, и он закрыл глаза. В эту минуту он забыл, что двадцать семь человек из уголовного розыска патрулировали улицы или стучали по клавиатуре компьютеров.

Через два с половиной часа он уже был на площади Эдгар-Кине, примиренный с самим собой, окутанный и почти защищенный блаженной истомой, с легкой дрожью в ногах.

– Я собирался вам звонить, комиссар, – сказал Декамбре, шедший ему навстречу от дверей своего дома. – Вчера ничего не было, зато сегодня одно пришло.

– Не заметили, кто положил его в урну? – спросил Адамберг.

– Письмо пришло по почте. Он сменил тактику и теперь не рискует приносить письма сам. Он их отсылает.

– На чей адрес?

– Прямо сюда, на имя Жосса Ле Герна.

– Значит, он знает имя чтеца?

– Его многие знают.

Адамберг последовал за Декамбре в его берлогу и открыл конверт.

Внезапно прошел слух, который вскоре подтвердился, что в городе появилась чума на двух улицах сразу. Говорили, что у двоих (…) были обнаружены все явные признаки болезни.

– Ле Герн огласил это?

– Да, в полдень. Вы ведь велели продолжать.

– Теперь, когда он взялся за дело, послания более понятны. Как реагируют люди?

– Волнуются, расспрашивают друг друга, а в «Викинге» только об этом и говорят. Мне кажется, у нас побывал журналист. Он задавал много вопросов Жоссу и остальным. Не знаю, откуда он взялся.

– Все из-за слухов, Декамбре. Это неизбежно. «Странные» письма в последние дни, смерть во вторник утром и официальное обращение вечером в новостях – все это посеяло слухи, иначе и быть не могло. Возможно, пресса получила письмо от самого сеятеля, так все и закрутилось.

– Это весьма вероятно.

– Отправлено вчера, – сказал Адамберг, рассматривая конверт, – из Первого округа.

– Объявлены две смерти, – заметил Декамбре.

– Это уже случилось, – ответил Адамберг, глядя на него. – Вечером услышите в новостях. Двоих мужчин, голых и вымазанных углем, выбросили на мостовую, как мешки.

– Двоих сразу, – глухо произнес Декамбре.

Его рот исказила гримаса, бледная кожа покрылась сеткой морщин.

– Как по-вашему, Декамбре, тела зараженных чумой чернеют?

Бывший учитель нахмурился.

– Я плохо в этом разбираюсь, комиссар, история медицины не мой конек. Поэтому я так долго добирался до смысла «странных» писем. Но могу вас заверить, что врачи той эпохи ни разу не упоминают этот цвет. Язвы, пятна, бубоны, волдыри – да, но не чернота. Этот образ укрепился в головах людей гораздо позже. Все дело в семантике, понимаете?

– Да.

– Это не важно, потому что ошибка прижилась, и чуму называют «черной смертью». А эти слова, несомненно, очень важны для убийцы, потому что они сеют страх. Он хочет ошеломить, поразить умы людей жуткими образами, не важно, настоящими или ложными. А слова «черная смерть» оглушают, как пушечный выстрел.

Адамберг сел за столик в «Викинге», где в этот вечер было довольно тихо, и попросил у верзилы Бертена чашку кофе. В окно ему хорошо была видна вся площадь. Через четверть часа позвонил Данглар.

– Я в «Викинге», – сказал Адамберг.

– Будьте осторожны с тамошним кальвадосом, – предостерег Данглар. – Он весьма специфический. Одним махом все мысли из головы выметает.

– У меня и без того пустая голова, Данглар. Не знаю, что и делать. Мне кажется, он одурманил меня, сбил с толку. Околпачил.

– Кальвадос?

– Нет, сеятель чумы. Этот С.Т. Кстати, можете больше не искать подходящие инициалы.

– А как же Себастьян Тавеньо?

– Оставьте его в покое, – сказал Адамберг, открывая блокнот на странице, исписанной Марком. – Это всего лишь наречия «cito» и «tarde».

Адамберг ждал, что ответит заместитель, но тот молчал. Видно, и у него гудела голова, а его светлый ум затуманился.

– «Cito, longe, tarde», – прочитал Адамберг. – «Уйди скорей и не спеши обратно».

– Черт! – наконец проговорил Данглар. – «Cito, longe fugeas et tarde redeas». Как же я не подумал!

– У нас у всех голова кругом, и у вас в том числе. Он хочет нас подавить.

– Кто вам рассказал про буквы?

– Марк Вандузлер.

– Я навел о нем справки, как вы просили.

– Его тоже оставьте в покое. Он вне подозрений.

– Вы знали, что его дядя – бывший полицейский и что его выгнали перед самой пенсией?

– Да. Когда-то мы с ним вместе осьминога ели.

– Надо же. А вы знали, что Марк знаком с полицией?

– Какой-нибудь криминал?

– Да, но он помогал расследованию. Парень далеко не дурак.

– Я это заметил.

– Я звоню насчет четверых специалистов по чуме. Все чисты как стеклышко. У каждого семья и железное алиби.

– Не повезло.

– Да уж. Больше нам не за кого зацепиться.

– И я перестал что-либо понимать. Я ничего не чувствую, старина.

Данглар мог позлорадствовать, что Адамбергу изменила его интуиция. Однако ему, напротив, стало жаль комиссара и очень захотелось его подбодрить, потому что он сам хорошо знал, каково это – отчаяться.

– Бросьте, – твердо сказал он, – вы наверняка что-то чувствуете. Хоть что-нибудь.

– Только одно, – помолчав, медленно произнес Адамберг. – То же, что и раньше.

– И что именно?

Адамберг окинул взглядом площадь. Там потихоньку собирался народ, люди выходили из бара, все ждали вечернего сеанса. Под высоким платаном заключались пари о погибших и спасшихся в кораблекрушении.