Не отвергала церковь и другую разновидность рабства — холопство. Появление холопов было вызвано глубинными процессами, происходившими в восточнославянском обществе, процессами распада родового строя. Холопы, несомненно, тоже рабы, но из среды соплеменников. Люди становились холопами в результате самопродажи, женитьбы на рабе «без ряду» (договора), «тиунства» (хозяйственной службы) «без ряду», бегства «закупа» (полусвободного) от господина.
Местное происхождение холопов заметно сказалось на их положении в древнерусском обществе. Холопы, в отличие от челяди, были наделены элементами правоспособности и дееспособности. В отдельных случаях они выступали «послухами» (свидетелями) в суде, заключали различные сделки по торговле и кредиту, имели собственное имущество и могли передавать его по наследству.
Такой статус холопов на Руси в XI–XII веках выдающийся русский историк В. О. Ключевский объяснял влиянием церкви на общество. «Церковь, — писал он, — произвела в положении русского холопства такой решительный перелом, которого одного было бы достаточно, чтобы причислить ее к главным силам, созидавшим древнерусское общество»[125]. Говорить так — значит чрезмерно преувеличивать возможности церкви, которой предстояло сперва окрепнуть, чтобы производить «решительный перелом» в социальных отношениях. Ни в XI, ни в XII столетии русская церковь не имела сил для столь проникающего воздействия на древнерусское общество, которое усваивало еще азы христианства. Церковь сама нуждалась в серьезной поддержке и более приспосабливалась к общественному строю Руси, нежели созидала его.
Причины своеобразия положения холопов заключались не в политике церкви, а в условиях возникновения холопства, в местном происхождении этой категории зависимого населения Древней Руси, наложившем особый отпечаток на стиль отношения к холопам в древнерусском обществе.
Владельцами холопов были и сановники церкви, и монахи. Русская Правда как о явлении обычном говорит о «чернецких» холопах, то есть о холопах, принадлежащих монастырям. Холопами окружали себя высшие иерархи. Относились «отцы церкви» к своим рабам не лучшим образом. Это толкало их на крайние поступки. В 1068 году новгородского епископа Стефана, приехавшего в Киев, «свои холопи удавиша». Академик М. Н. Тихомиров справедливо по этому поводу замечал: «Обстоятельства смерти новгородского епископа, погибшего от рук собственных холопов, вскрывают перед нами одну из мрачных картин русской церковной действительности XI века. Ожесточенные холопы убивают своего господина в отместку за издевательства над ними, которые были столь характерны для высших церковных иерархов, становившихся порой настоящими тиранами по отношению к подвластным людям»[126]. Холопы ненавидели своих церковных хозяев, стараясь навредить им при малейшем удобном случае. Новгородский летописец рассказывает о том, что «клевета бысть на епископа Луку от своего холопа Дудикы, и изиде из Новагорода и иде Кыеву, и осуди митрополит Ефрим, и пребысть тамо 3 леты» (НПЛ, с. 183). Донос Дудики, как видим, оказался не пустым: новгородский епископ Лука был вызван по этому доносу в Киев и наказан митрополитом.
Русская Правда предусматривала случаи воровства со стороны холопов. Среди «татей» она называет и «чернецких» холопов. Едва ли от хорошей жизни занимались воровством монастырские холопы.
Церковные наставники вразумляли тех, кто обременял рабов своих непосильным трудом («делом насиляа»). Но, как явствует из Жития Феодосия, на рабах Печерского монастыря лежала самая тяжелая и черная работа: они заготавливали дрова, мололи зерно ручными жерновами, носили воду, готовили монахам пищу. Так слово духовных пастырей расходилось с делом.
Помимо челяди и холопов в руки духовенства попадали и смерды. В селе Витославиц, которое князь Изяслав Мстиславич, как мы знаем, «испрошал» у Новгорода Пантелеймонову монастырю, жили смерды. С передачей села смерды поступали в ведение монастыря. В письменных источниках сохранились также сведения о смердах, выполнявших различные «потуги» (повинности) в пользу новгородского епископа.
Вопрос о древнерусских смердах принадлежит к числу самых спорных в социально-экономической истории Киевской Руси, Слишком скудны данные о смердах, чтобы на их основании молено было делать уверенные выводы. Какое предположение о смердах является наиболее вероятным? Видимо, правы те историки, которые усматривают в смердах зависимый разряд сельского населения Руси XI–XII веков. Формировался он из пленников, посаженных на государственные земли. Не случайно в летописях примерно с XI века, со времени появления в источниках термина «смерд», повествуется о массовых перегонах пленников русскими князьями. Выходцы из пленников, смерды близко стояли к челяди и во многом напоминали рабов. Но полного тождества между челядью и смердами все-таки не было. Положение челяди, находившейся в частных руках, и смердов, сидящих на государственных землях, несколько различалось. Смерды вели собственное хозяйство, при наличии сыновей завещали им свое имущество. Они платили князю «продажу» (судебный штраф), что выделяло их из остальной массы рабов.
Наделение смердов некоторыми преимуществами по сравнению с обычной челядью находит объяснение прежде всего в их обязанностях. Смердов-пленников древнерусские князья использовали для защиты границ. Смерды поставляли лошадей, необходимых для организации походов против кочевников. Они, наконец, платили дань, вливавшуюся в государственный бюджет. Вот почему переселение пленников воспринималось как событие государственного значения.
Смерды в своем первоначальном значении — государственные рабы. Со временем князья, как представители государственной власти, стали передавать их частным владельцам и духовным корпорациям, иллюстрацией чего и служит грамота Изяслава Мстиславича Пантелеймонову монастырю. Так возникала группа частновладельческих (в нашем примере — монастырских и церковных) смердов, которые постепенно превращались в феодально-зависимых. Но переход смердов из рабства в феодальную неволю не являлся следствием какой-то особой экономической политики древнерусской церкви, а объяснялся конкретными обстоятельствами. К тому же превращение смердов в феодально-зависимых в XII веке только началось.
В церковных уставах Владимира и Всеволода есть статьи, где называются церковные люди, в том числе несвободные: пущенники, задушные люди, прощенники, а также изгои. Устав Всеволода указывает на источники изгойства: «попов сын грамоте не умееть, холоп из холопства выкупится, купец одолжает… князь осиротееть». Оставим в стороне князя-сироту, лишенного стола вследствие ранней смерти отца, разорившегося купца, неграмотного поповича, то есть людей, оказавшихся на житейской мели, но не вкусивших горечи «работного ярма», и обратимся к изгою, вышедшему из холопства.
Для понимания сущности изгойства очень важны этимологические разыскания лингвистов. По их наблюдениям, термин «изгой» восходит к слову «гоить», означавшему «жить, давать жить, устроить, приютить». Изгой, следовательно, это человек «изжитый», выбитый из привычной колеи, выпавший из прежнего своего состояния. Таким «изжитым» из рабства и являлся выкупившийся на волю холоп.
Выкуп рабов на свободу (вольноотпущенничество) широко бытовал в варварских обществах. И везде, не исключая Руси, освобожденный раб не обрывал полностью связи с господином. Становясь вольноотпущенником, он из раба превращался в полусвободного. Положение вольноотпущенника не было временным состоянием — в нем жили и умирали. Вольноотпущенничество — особый социальный институт, характерный для древних народов.
Причины зависимости вольноотпущенника от своего недавнего хозяина коренились в социальных условиях варварского общества. Человек тогда мог сохранить свой общественный статус, находясь лишь в той или иной социальной группе. В противном случае он как бы выпадал из системы социальных связей и переставал считаться человеческим существом, становясь легкой добычей сильного[127].
