Проснулись они в пять утра от жуткого холода. Павлов попытался встать, но влажные с вечера волосы (ешь – потей, работай – мерзни!) примерзли к подушке. Рядом стучал зубами Николай, все тело его содрогалось крупной дрожью.
– П-п-по жрать бы! – Заикаясь, простучал он зубами. – Сваливать надо отсюда, здесь даже печки нет! На улице было минус десять как минимум. Они опять заварили чагу, попили горячий отвар и погрузились в лодку, выбив ее из ледяных заберегов.
– Я в десяти километрах отсюда знаю знатную избушку, можно всю зиму жить. Печка русская, еды навалом. Но туда только по реке можно добраться, болота кругом.
Орудуя двумя шестами, они по течению действительно к вечеру добрались до избушки, окруженной болотистым лесом. Печка, хоть и не русская, присутствовала. А харчей – ноль! Коля попытался приготовить застреленную на берегу ворону. Но когда он ощипал ее, понял, откуда пошла легенда о синей птице счастья. Ворона без перьев была синего цвета! Даже Койра брезгливо отвернулась.
– Оказывается, птицы счастья стаями летают, мы просто о них не догадываемся, – начал свою философию Веденеев.
Растопили печку, попили традиционный отвар чаги. Койра, пока растапливалась печка, куда то смоталась, но вскоре вернулась, непрерывно облизываясь и воняя.
– Говна наелась! – констатировал хозяин. Вскоре все провалились в глубокий, как яма сон. К полуночи тепло из избушки выдуло, пришлось просыпаться и заново растапливать печь. Но в целом рейнджеры провели ночь довольно комфортно.
Утром Иван проснулся от выстрелов, очередями раздававшихся за избушкой.
– Кто с пятизарядки палит? У Коляна вроде вертикалка.
Выскочил и успел заметить огромного, жирного глухаря, плавно, кренясь на левый борт, уходящего к земле метров за триста от охотников.
– Койра, сука, ищи, разорву! – заорал Веденеев. Но собаку не требовалось учить, она сама ломанулась сквозь кусты в поисках добычи. Коля рванул следом.
– Постой, Койра принесет, ученая собака, мать ее за ногу, породистая! Ты чё это очередями стрелял, я от тебя такой скорострельности не ожидал!
– Ну, это самое, ну это, как его, – начал Коля. Эта фраза – паразит привязалась к нему еще со вчерашнего вечера, очевидно от голода, и он теперь вставлял её во все свои речи. Я только посрать сел, глянул вверх: он сидит. А ружье в десяти метрах. Я как был, с голой задницей, тихонько к ружью. И стал, ну это самое, ну это, как его, палить, чтоб уже наверняка. А то опять чагу есть не хочется. Пойду, зад помою, нехорошо как-то.
Через час вернулась Койра. Шла она как-то боком, с трудом волоча раздувшийся живот и что-то держа в зубах. Оказалось – голову глухаря. Добрая собачка, остальное она сожрала сама. Поделила не поровну, но по честному. Бросив глухариную голову у ног ошарашенного хозяина, она предусмотрительно шмыгнула в лес, опасаясь репрессий.
Павловские крики:
– Сука! Глухаря сожрала!!! – стряхнули иней с ближайших деревьев. Он решительно схватил ружье и рванул в лес. Через пять минут и несколько выстрелов, довольный Ваня вернулся, неся двух дроздов – рябинников. Вдвоем с Колей они тщательно ощипали маленькие тушки, добавили глухариную голову и немного травы и заварили супчик. Но даже с помощью Колиных приправ не удалось отбить горький рябиновый привкус. Однако съели с аппетитом.
Мороз крепчал, река покрылась тонким слоем льда: ни пешком, ни на лодке не пробиться. Слава богу, дров кругом пока хватало.
– Ну это самое, ну это, как его. Я слежу за печкой до трех ночи, потом бужу тебя, сам спать ложусь. Иван согласился и лег спать. Жрать хотелось страшно, отвар чаги стал традиционным напитком. Он, правда, сперва приглушал голод, но затем стимулировал аппетит. К ночи пришла Койра, повиляла хвостом, и Коля ее простил, пустил в избу спать.
Наутро Веденеев вышел в лес и понял, что что-то в его жизни изменилось. Он стал чувствовать запахи, как зверь. Он понял, что пахнет белкой. Она где-то рядом. Позвал собаку и пошел в лес. Первую белку Койра облаяла метров через сорок. Точный выстрел – и наполовину рыжая еще, в летней шубе, белка, падает в подставленную вовремя рыжую собачью пасть. И исчезает в ней мгновенно! Мистика. Опасаясь разборок, Койра степенно удалилась в сторону избушки. Она позавтракала.
Дальше Коля шел сам, руководствуясь запахами и обострившимся зрением. Вот что значит – звериные инстинкты здорового, голодного мужика. Через три часа он добыл пять белок. Увидев добычу, Ваня сглотнул слюну, мгновенно заполнившую рот, и забегал, засуетился.
– Ну, ты молодец, ну ты герой! Это ж белка, понимать надо! Из них старинное охотничье блюдо готовят, только хвосты для эстетики отрезают, говорил Иван, разводя костер.
– Ну, это самое, ну это как его, мы хвосты отрезать не будем, навару больше!
– Понимаю, Коленька, понимаю, – как больного, успокоил его Павлов.
Койра лежала в избе и через приоткрытую дверь с интересом наблюдала за рейнджерами. Меньше, чем через час, вкусный, наваристый беличий суп был подан к столу. Еще через пять минут его не стало. Кости, которые можно было съесть съели, несъедобные благородно отдали собаке. На десерт для разнообразия жизни заварили брусничный лист. Ночевали сытые.
В последующие дни, воодушевленные успехом, они трое рыскали по лесу. Но дичь куда-то подевалась. Спали в обнимку с заряженными ружьями, в туалет тоже их таскали. Утром восьмого дня Коля обнаружил, что знаменитый Павловский жировик на щеке исчез. Рассосался. Это ему было понятно, – организм стал использовать резервные запасы жира.
А вот организм подлой финской суки выглядел так же упитанно, и худеть не собирался. Друзья вышли на крылечко, Коля держал в одной руке ружье, в другой – рюкзачок с патронами – и остолбенели. Прямо на лужайке перед избушкой, метрах в ста от них, стоял огромный лось. Как бойцы по команде, они одновременно принялись палить из двух стволов. Некоторые патроны были заряжены дымным порохом, и когда все они кончились, а дым рассеялся, лежащего на земле лося не обнаружилось.
– Ну, это самое, ну это как его, мираж, – только и смог сказать Коля.
Головы у обоих были ясные и светлые, в обоих звенела одна и та же мысль:
– Вот теперь звиздец! Они расстреляли все патроны. Еды не было. Скоро кончатся дрова, и они замерзнут на этом сраном болоте, рейнджеры долбанные.
Коля, словно сумасшедший, стал топить печь, как топку паровоза. Вскоре в трубе ревело. В избушке стало нестерпимо жарко, и они смогли забыться странным сном. Обоим в эту ночь снилась ехидная толстая Койрина морда, с жирным телом на тоненьких ножках, и завитым в два витка хвостом. Который ни в коем случае нельзя отрезать, иначе навару будет меньше. Разбудил Веденеева одинокий выстрел. Иван Петрович Павлов нашел завалившийся за матрас дробовой патрон, посчитал это знаком судьбы и, не мешкая, выстрелил в затылок тершейся у ног собаке. Та умерла мгновенно, не ожидая от хозяина такой подлости.
– Вот умеют хирурги избавить пациента от мучений, когда захотят.
– Ну это самое, ну это как его, – сказал хмурый Коля Ивану, разделывавшему молча свою собаку, – надо бы на несколько порций разделить, неизвестно, сколько нам еще здесь куковать. Но голод – не тетка, а отец родной! Сварили бедную собачку и съели в этот вечер почти половину. Мясо было вкусное и жирное, совершенно не пахло псиной, а наоборот – травами. Хрящики приятно хрустели на зубах. Нормальная, упитанная домашняя собака.
Остальное оставили на утро, и забылись сном, едва отползли от стола. Будущее было туманным и зыбким. Сами они выбраться не могли, пока река хорошенько не замерзнет. А до этого надо было еще дожить. На другой день есть не хотелось совсем.
Они попили опротивевшей чаги, и пошли хоронить останки любимой собаки. Завернули обглоданные косточки в рыжую шкурку, закопали под сосной. Ваня разыскал под нарами высушенную огромную оскаленную щучью голову, и прибил над могилой. Коля внес свою лепту, приколотив над щукой старые лосиные рога. Монумент верной собаке от благодарных людей. В минуту молчания они услышали отдаленный шум двигателя. Но наступил какой – то ступор, и они молча ушли в избу и легли у холодной печки.
