Свет устремился в дыру, осветив пыль на площадке, так что стало казаться, что воздух полон светляков.

Далеко внизу, дерево взорвало стены своей ухоженной бетонной тюрьмы и поднялось вверх, как поезд-экспресс. Джейми никогда не осознавал, что деревья издают звук, вырастая, и никто этого не осознавал, потому что звук издается тысячи лет на частоте, двадцать четыре часа, от пика до пика волны.

Ускорьте его, и получите издаваемый деревом звук «вруууум».

Джейми наблюдал, как оно к нему приближается, как зеленое грибовидное облако. Пар вздымался из-под его корней.

Балки никак такого выдержать не могли. Остаток купола взмыл вверх, как пинг-понговый шарик на водяных брызгах.

То же самое происходило и по всему городу, вот только города больше не было видно. Видно было только зеленое покрывало. Оно раскинулось от горизонта до горизонта.

Джейми сидел на своей скамейке, уцепившись за лиану, и смеялся, смеялся, смеялся…

Вскоре пошел дождь.

«Каппамаки», китолов, обычно занимающийся поиском китов, в настоящий момент искал ответ на вопрос «Сколько китов можно увидеть за неделю?».

Вот только сегодня китов вообще не было. Команда глядела на экраны гидролокаторов, которые благодаря применению изобретательной технологии могли найти что-либо, по размеру большее сардины, и рассчитать его цену на международном рынке жира, и видела, что они пусты. Время от времени появляющаяся на них рыба мчалась сквозь воду, словно очень спешила куда-то отсюда убраться.

Капитан барабанил пальцами по пульту управления. Он боялся, что ему вскоре придется на практике заниматься собственным проектом-исследованием, чтобы найти ответ на вопрос, что происходит со статистически малой частью капитанов китоловов, что возвращались домой с пустыми трюмами. Он думал, что с ними делают. Может, запирают в комнате с ружьем или с гарпуном и ждут, что пока запертый совершит благородный поступок.

Это было невероятно. Должно же было быть хоть что-то.

Штурман ударил по карте и уставился на нее.

– Достопочтенный сэр? – проговорил он.

– Что? – отозвался капитан раздраженно.

– У нас, похоже, отказал эхолот. Дно в этом районе должно быть на двухстах метрах.

– И что?

– Говорит 15000 метров, достопочтенный сэр. И глубина все увеличивается.

– Глупости. Такой глубины не существует.

Капитан злобно уставился на сверхсовременную технологию ценой в несколько миллионов йен и пнул ее.

Штурман нервно улыбнулся.

– О, сэр, – проговорил он, – уже мельче.

«Под громами поверхности воды», – знали и Азирафаил, и Теннисон, – «глубоко, глубоко в бездне морской Кракен спит».

А теперь он просыпался.

Миллионы тонн тины с глубины океана стекают с его боков, пока он поднимается.

– Видите, – сказал штурман. – Уже три тысячи метров.

У кракена нет глаз. Никогда не было чего-либо, на что ему надо было смотреть. Но пока он поднимается вверх сквозь ледяную воду, он принимает микроволновый шум моря, грустный писк и посвист китовой песни.

– Э-э-э, – проговорил штурман, – тысяча метров.

Кракену окружающее не нравится.

– Пятьсот метров?

Китобойное судно качается на неожиданном волнении.

– Сто метров?

Над ним малюсенькая металлическая вещь. Кракен шевелится.

И миллионы едоков суши кричат, требуя мести.

Окна домика взорвались, и обломки упали внутрь. Это была не буря, это была война. Обрывки жасмина кружились по комнате, смешавшись с дождем карточек из картотеки.

Ньют и Анафема ухватились друг за друга в пространстве между перевернутым столом и стеной.

– Давай, – пробормотал Ньют. – Скажи мне, что Агнес это предвидела.

– Она сказала, что Он бурю начинает, – указала Анафема.

– Это не буря, это ураган проклятый. Он сказал, что дальше должно произойти?

– 2315 связано с 3477.

– Ты в такое время детали помнишь?

– Да, раз уж спросил, – отозвалась она и протянула карточку.

Ньют еще раз прочитал текст.

Снаружи раздался звук, похожий на издаваемый листом волнистого железа, катящегося по саду, собственно, так и было.

– Это что, должно означать? – проговорил он медленно. – Что мы должны стать, стать парой? Что за шутница эта Агнес.

Ухаживать всегда трудно, когда у той, за которой ухаживают, дома живет старый родственник; они любят бормотать, кудахтающе хохотать, сигареты выхватывать или, в худшем случае, доставать семейный фотоальбом, акт агрессии в сексуальной войне, который надо запретить Женевской Конвенцией. Гораздо хуже, когда родственник уже триста лет помер. Ньют и вправду имел кое-какие мысли насчет Анафемы, да и не только имел, еще и регулярно драил и чинил их, хорошенько подкрашивал и подчищал. Но идею об Агнес, ее взгляд которой врезался в его затылок, обливал его либидо ведром холодной воды.

Он даже обдумывал идею пригласить ее на обед, но он ненавидел мысль о какой-то там ведьме времен Кромвеля, сидящей в своем домике за триста лет до того и смотрящей, как он ест.

Он был в том настроении, в котором люди жгли ведьм. Его жизнь была и без того достаточно сложна, чтобы какая-то сумасшедшая старая женщина манипулировала ею сквозь века.

Стук в каминной решетке прозвучал как звук падения части каминной трубы.

А потом он подумал: "Моя жизнь совсем не сложна. Я ее так же ясно вижу, как когда-то могла Агнес. Простирается до раннего ухода с работы, коллективного подарка от ребят из офиса, маленькой, яркой, опрятной квартирки где-то, славной маленькой пустой смерти. Вот только теперь я, похоже, скоро помру под развалинами домика во время чего-то, что очень даже может быть концом света.

У записывающего Ангела, должно быть, не будет никаких проблем с моей жизнью. В смысле, а что я вообще-то сделал? Никогда я не ограбил банк. Никогда меня не штрафовали за неправильную парковку. Тайскую еду я никогда не ел…"

Где-то провалилось внутрь еще одно окно, с веселым позвоном ломающегося стекла. Анафема его обняла, со вздохом, в котором вовсе не звучало разочарования.

"В Америке я никогда не был. Или во Франции, Кале ведь на самом-то деле не считается. Никогда не учился играть на музыкальном инструменте.

Радио замолчало, когда наконец порвались линии электропередач.

Он зарылся лицом в ее волосы.

Я никогда…

Послышался звук «дзинь».

Шедвелл, приводивший в соответствие с действительностью записи платы Армии, поднял голову в середине расписывания за Младшего Капрала Охотников на Ведьм Смита.

Ему потребовалось некоторое время, чтобы заметить, что на карте больше не блестела Ньютова булавка.

Он, тихо бормоча, спустился со стула и оглядывал пол, пока ее не нашел. Он ее еще раз отполировал и опять воткнул в Тадфилд.

Он как раз расписывался за Солдата Охотников на Ведьм Стола, который в год получал лишний трехпенсовик на сено, когда опять раздалось «дзинь».

Он снова нашел булавку, подозрительно на нее посмотрел и так сильно воткнул ее в карту, что штукатурка сзади сдвинулась. Потом он вернулся к книгам счетов.

Послышалось «дзинь».

На этот раз булавка была в нескольких футах от стены. Шедвелл ее поднял, осмотрел конец, воткнул в карту и стал за ней наблюдать.

Примерно через пять секунд она промчалась мимо его уха.

Он, пошарив по полу, подобрал ее, вернул на карту и стал ее там удерживать.

Она сдвинулась с места под его рукой. Он всем весом навалился на нее.

Из карты потянулась малюсенькая вьющаяся ниточка дыма. Шедвелл хмыкнул и сунул в рот обожженный палец, когда докрасна раскаленная булавка срикошетила от противоположной стены и разнесла окно. Она не хотела находиться в Тадфилде.

Десятью секундами позже Шедвелл рылся в денежном ящике АОнВ, в котором лежала горсть меди, банкнота в десять шиллингов, и маленькая фальшивая монета времен правления Джеймса I. Не считаясь с личной безопасностью, он порылся в своих карманах. В результате ловли денег найдено их было так мало, что даже если принять во внимание льготный пенсионный билет, их еле хватало, чтобы он смог выбраться из дома, а уж о Тадфилде не стоило и думать.