— Чушь! Я тут не причём!

— У паренька была плохая наследственность, — посетовал Агиляр. — Не зря он оставался единственным ребёнком в семье. Ты так хотел ему добра…

— Я всего лишь убрал из его сознания Рэйва и все воспоминания о внутренних голосах, — сказал Стейбус. — Допустим, что наряду с Рэйвом я удалил и двух других клиентов со всеми следами их пребывания. Я о них ничего не знаю, а ты? Анализ теперь произвести уже нельзя, но что если именно эти путешественники явились причиной нервного расстройства, ослабившего иммунитет Семёна и повысившего опасность заражения туберкулёзом? Даже если ты прав, и я незаметно для себя превратился в этакого хроночудотворца, откуда тебе знать, что я не привёл события прошлого к первоначальному знаменателю?

— А я этого и не знаю, — согласился Агиляр. — Может, он и должен был дожить до ста четырёх. Я только хочу вдолбить в твою голову, что ты не можешь наверняка сказать, каким был упомянутый тобой первоначальный знаменатель. Сколько всего вхождений совершили все путешественники с момента изобретения ретроскопа? Вероятно, сумма выражается числом, которое не всякий сумеет произнести без запинки. И во время любого из них могли иметь место нарушения хронопоследовательности. У родителей Семёна десять лет не было детей. Вследствие чего? Бесплодие одного из супругов — возможно. Только естественное ли? Или оно уже являлось результатом взаимодействия с ними других путешественников? Почему потом ребёнок всё же появился на свет? Извини, но вы в своём институте не видите дальше собственного носа. Мне, например, известно, что успешное влияние на агента (подобное тому, что на Семёна оказывал Рэйв) обычно становится возможным вследствие так называемого родового проклятия. Термин был в ходу у землян, и я не вижу, почему бы нам его не использовать? Не исключено, что кто-то из его предков — родители, деды или прадеды — уже подвергались силовому внушению. Догадайся с трёх раз, кто мог это сделать.

Агиляр замолчал, то есть прекратил направленную пси-передачу, но Стейбус чувствовал, как в сознании собеседника движутся мощные скрытые мысленные потоки. Сделав совсем небольшое усилие, он окунулся в один из них и уловил воспоминания Агиляра о его любимой эпохе амазонок. Подручный Блэкбэда говорил с ним, думая о своём, из чего можно было заключить, что предмет обсуждения ему не интересен. Скорее всего, Агиляру действительно давным-давно всё это известно, а сам Покс и официальная наука, как всегда, позади.

Но ещё больше Стейбуса поразило то, насколько легко он проник во внутренний мир другого человека. Не кого-нибудь — опытнейшего временщика, хрон-магистра высшего уровня. Или Агиляр открылся специально?

Поксу так не казалось. Слишком много нового он успел узнать о себе за последние несколько дней.

— Я только что тебя прощупал, — сообщил он. — И достаточно глубоко.

— Знаю, — меланхолично отозвался Агиляр. — Ты можешь делать так. Но, слава богу, не настолько аккуратно, чтобы я ничего не заметил.

— И тебе всё равно?

— Мне скрывать нечего. В обычной жизни любой счёл бы меня сексуальным извращенцем на последней стадии деградации личности. Одиночка, мизантроп, гомосексуалист, склонный к перемене пола… Мужчина, вселяющийся в женские тела только для того, чтобы наслаждаться лесбийской любовью. Но я давно не живу обычной жизнью. Я там только питаюсь, сплю, да и то изредка. Слышал о методе Фикко? Если всё правильно делать, можно выходить в реал не чаще трёх – четырёх раз в месяц на двое суток, а остальное время жить в прошлом.

— Разве это жизнь?

— А разве нет? Наша жизнь состоит из наших собственных переживаний, ощущений, мыслей. Ощущения, полученные с помощью ретроскопа, от реальных неотличимы. Тогда какая разница?

— Но…

— Что? Не сможешь ты ничего возразить. Она ничем не хуже. Да ещё и гораздо длиннее. Ведь время в ретроскопе течёт во много раз медленнее, и я уже успел прожить сотни жизней и тысячи лет. Ты, кстати, тоже.

Стейбус не сразу нашёлся, что возразить, а когда приготовил возражения, они показались ему неубедительными. По крайней мере, они точно были бы неубедительны для Агиляра.

— В прошлом все мы можем жить очень долго, — продолжал Агиляр. — И не просто жить, а именно так, как хотим. Миллионы уже живут таким образом.

— И умирают.

— Да, конечно, некоторые умирают. Прикажешь мне проливать по ним слёзы? Это их судьба или их выбор. А участь выродков, вроде Рэйва и его собратьев по Обществу, мне и вовсе безразлична.

— Но они убивают агентов!

— Их агенты и без того давно умерли.

— Не играй словами. Ты понял, о чём я. Они изменяют прошлое, и это не может не отразиться на будущем.

— Я только что доказал тебе, что ты тоже менял прошлое, — сказал Агиляр. — Сотни тысяч путешественников изменяли его. Дело не только в силовом внушении или жёсткой коррекции линии судьбы, вроде того фокуса, что ты проделал относительно Семёна. Ты ведь уже понял, что само присутствие чужого сознания влияет на сознание агента, путь и незначительно. Однако невозможно вызвать заметные сдвиги в нашем мире, просто раздавив в прошлом бабочку. Или даже убив человека. Нелепо считать, что такая штука, как время, не имеет своих защитных систем, поддерживающих его стабильность, или что эволюция на каждом этапе предусмотрела для себя единственный путь, да ещё такой узкий — через одну конкретную особь. Я так думаю, что и уничтожение целого вида не перекроет дорогу эволюции — или исчезнувшему виду найдётся равноценная замена, или же он сам будет восстановлен. Ход человеческой истории нарушить проще, но и тут не всё до конца ясно. Событийную матрицу наверняка как-то меняли уже первые путешественники, но почему-то до сих пор здесь, у нас, ничего не произошло, а ведь мы прямые потомки землян? Не пытайся вовлечь меня в крестовый поход против всех путешественников вообще. Он бессмыслен. Невозможно ничего исправить. Только лишь для того, чтобы отследить все возможные изменения в жизни Семёна от рождения до ста четырёх лет, или даже до двадцати трёх, потребуется целая бригада специалистов. А восстановить первичную причинно-следственную цепочку его жизни смогут только ребята вроде тебя (если подучишься) и Блэкбэда. А много таких, как по-твоему?

— Раз ты у нас всезнающий, скажи: почему я стал таким? — спросил Стейбус. — Я ведь даже не сенситив. Просто имплантёр.

— А какая разница? — возразил Агиляр. — Между возбуждённым участком мозга экстрасенса и активированным мозговым имплантатом никакой разницы нет. Но Блэк считает, что ты скрытый сенситив. То есть, был скрытым. Посмотри запись на кристалле девятнадцать. Там всё подробно разобрано. Специально для тебя. И о тебе.

— Что за данные?

— А я знаю? Блэкбэд сказал…

— Блэкбэд! Блэкбэд!.. — вышел из себя Стейбус. — Может, пояснишь мне только одно — откуда он, чёрт его раздери, всё обо мне знает? На кристаллах, что он мне дал, куча информации. Её не собрать просто так, за пару часов. Как он мог угадать, с чем я столкнусь и что меня заинтересует? Он что — Бог?

Агиляр неожиданно развеселился — волна положительных эмоций с его стороны накатила на Стейбуса подобно радостному хрустальному потоку.

— Ну да, Бог! Бог ретроскопа!.. Слушай, друг, мне пора. Да и надоел ты мне со своей любознательностью, честно говоря. Посмотри записи, вникни. И будь осторожен. На тебя открыт сезон охоты.

— Кто?

— Общество самоубийц, конечно же. Естественно, на самом деле опасны не они сами, а их склонные к получению барышей и криминалу покровители. Ты думал, они просто так спустят вашу со Скаем выходку? Ну и ещё кое-кто.

— А точнее?

— Проповедники благих вестей, — загадочно ответил Агиляр, исчезая из сознания агента. Покс последний раз взглянул на мир прошлого глазами старика Семёна, и тоже ушёл в своё время.