Метсю скорее констатирует печальный факт, чем раскрывает человеческую трагедию, и все же его работа является исключением. Как правило, голландские жанристы избегают показывать тяжелые, мрачные стороны жизни. Из истории мы знаем, что голландская действительность была и бурной и жестокой. Богатство бюргерской верхушки строилось на беспощадной эксплуатации и нищете народа. Страну неоднократно потрясали не только войны, но и восстания бедноты. Ни намека на все это мы не найдем в потоке произведений голландских живописцев. О дальних, опасных плаваниях напоминает лишь один из любимых жанровых сюжетов: женщина, получившая письмо. Иногда рядом с женщиной, читающей письмо, на стене комнаты мы замечаем картину с изображением моря и кораблей — наглядное пояснение, где находится корреспондент героини. Отбросив тяжелые стороны жизни, живописцы предпочитают ограничиться сценами мирного, уютного домашнего бытия. Здесь они находят истинную поэзию и красоту.
Многие произведения голландских жанристов почти (а иногда и совсем) не имеют повествовательного сюжета. Художник изображает не событие, а, наоборот, лишенное происшествий повседневное течение жизни. Именно по этому пути идет обычно один из крупнейших мастеров бытового жанра Питер де Хоох (1629–1683). Его «Чулан» — простая непритязательная сцена между матерью и маленьким ребенком; у раскрытой двери в темный чуланчик она дает ему кувшинчик с каким-то лакомством. Вероятно, моделями художнику послужили его жена и трехлетний сын (в этом возрасте мальчики еще носили длинные платьица). Присутствие ребенка вносит в картину оттенок особой наивной легкости и нежности, в нашем представлении оно как бы определяет ритм жизни в этом чисто убранном домике. В картине есть и другая сторона, незаметно для нас самих воздействующая на наше восприятие. Это изощренно тонкая передача световоздушной среды. Художник показывает одновременно несколько небольших помещений; раскрытые двери ведут из комнаты, где происходит основная сцена, в темный чулан и в очень светлую комнату в глубине. В результате возникает удивительная игра падающих и отраженных лучей, рассеянного света и то сгущающихся, то тающих теней. Свет и воздух как бы перетекают из одного помещения в другое, и все же каждому из них свойственна своя особая атмосфера. Удивительная игра света на картине Питера де Хооха придает ей особую поэзию и красоту, основанную на живописном богатстве.
Ян Вермеер Дельфтский. Улочка. Конец 1650-х гг.
В сложении творчества де Хооха заметную роль сыграли впечатления от произведений гениального Яна Вермеера Дельфтского (1632–1675). Число его сохранившихся картин так невелико, что едва ли не самым богатым собранием в мире может считаться собрание Рейксмузеуме, где можно видеть одновременно четыре его работы: «Служанка, наливающая молоко», «Читающая женщина», «Улочка» и «Письмо».
Вермеер часто отказывается от сюжетного действия и ограничивается одной фигурой женщины, спокойно читающей письмо, перебирающей драгоценности и т. п. К этому типу относятся амстердамские картины «Читающая женщина» и «Служанка, наливающая молоко». Последняя — одна из самых прославленных работ Вермеера. Она очень проста по мотиву: служанка сосредоточенно следит за струей молока, которое она медленно переливает из одного глиняного сосуда в другой. Красноватая блестящая глина, подсохший крошащийся хлеб, плетеная корзинка и мягкая синяя тряпка — все это вместе составляет один из самых замечательных натюрмортов, известных в мировой живописи. На кусках разломанного хлеба отчетливо видна своеобразная живописная манера Вермеера: он наносит краску концом мягкой кисти, так что поверхность живописи оказывается неровной, покрытой выпуклыми точками. Благодаря такой технике цвет — синий, желтый, белый-становится особенно насыщенным и звучным. Яркие краски кажутся чистыми, но в действительности они обладают сложными, необычайно точно найденными оттенками и светосилой (то есть степенью светлоты тона, верным соотношением светлого и темного). С безошибочностью гения Вермеер решает сложнейшие живописные задачи. Так, он помещает рядом три предмета, отличающиеся по фактуре и окрашенные в различные оттенки белого: измятое полотно чепца, пористую желтоватую штукатурку стены и по ее нижнему краю голубоватые с синими фигурками изразцы.
Ян Асселейн. Лебедь в опасности
В наблюдательности Вермеера есть что-то от научного исследования. Он изучает рассеянное дневное освещение, его воздействие на цвет вещей. Каждое колористическое пятно — не просто обозначение цвета желтой кофты или синей юбки, а именно тот оттенок, который эта желтая кофта принимает при данном освещении, и притом в сопоставлении с синей юбкой, белой стеной и т. д. Колорит служит также средством передачи определенного состояния атмосферы, освещения. Вермеер, казалось бы, воспроизводит действительность с величайшей точностью, в то же время на его молчаливых, лишенных действия картинах жизнь людей и вещей обладает некоей высшей художественной значимостью, гармонией и красотой.
Написанная около 1658 года, «Улочка» изображает, как было недавно установлено, вид на снесенные в 1660 году богадельни для старух (дом направо) и стариков (увитый виноградом дом налево) из окна того самого дома на площади Большой Рынок в Дельфте, где жил Вермеер. Подобно работам Санредама или Беркхейде, это «портрет» городской застройки, но здесь внимание художника (и зрителя) сосредоточено не столько на том, что изображено, сколько на том, как это сделано. Предельная художественная выразительность предельно реалистического изображения достигнута и при помощи гармонии колорита и при помощи математического расчета, лежащего в основе композиции. Фасад старинного ветхого здания богадельни обладает пропорциональными соотношениями золотого сечения (найденное еще в античности соотношение, которое кажется особенно гармоничным человеческому глазу; оно равно приблизительно 3: 5). Вермеер распространил их на всю картину: на соотношение между размерами зданий и форматом холста, прямоугольником мостовой, дверью, ведущей во внутренний дворик, и т. д. Зритель, стоя перед картиной Вермеера, подчиняется воздействию этого царства гармонии, но ему почти невозможно понять и облечь в слова причину своего переживания, настолько тонки, незаметны приемы, составляющие стройную, единую систему творческого метода художника.
Ян Стен. День св. Николая
Величайшим сокровищем Рейксмузеума является обширная коллекция картин Рембрандта. В конце XIX века музей располагал такими крупными его произведениями, как «Ночной дозор», «Синдики цеха суконщиков» и «Еврейская невеста», однако число работ Рембрандта было сравнительно невелико. За последние десятилетия дирекция музея и голландская общественность приложили много усилий, чтобы дополнить и расширить это собрание. Ряд картин был куплен и получен в дар. Так, в 1959 году был приобретен из частного собрания де Брейн замечательный поздний «Автопортрет в виде апостола Павла». Некоторые картины Рембрандта, выставленные в залах Рейксмузеума, не принадлежат музею, а лишь переданы ему на длительное время для экспонирования (например, «Портрет Титуса ван Рейн, сына художника» из музея Лувра в Париже; интересная ранняя вещь «Слепой Товит и Анна с козленком» из частной коллекции Тиссен в Лугано). Современная экспозиция музея дает широкое представление о творческом пути Рембрандта, начиная с первых самостоятельных работ и до величественных поздних холстов. Отличительной чертой амстердамской экспозиции является разнообразие: здесь можно видеть не только портреты и картины на библейские темы, но и редкие у Рембрандта натюрморт («Натюрморт с мертвыми павлинами») и пейзаж («Пейзаж с мостиком»). Тут и многочисленные работы учеников мастера. К первым годам творчества Рембрандта относится небольшая картина, изображающая пророчицу Анну (1631). Моделью для евангельской героини послужила престарелая мать художника. Одетая в бархатный глухо-красный плащ и причудливый головной убор с золотой каймой, она читает большую Библию. Рембрандт не уступит самым прославленным мастерам натюрморта в умении передать строение, характер поверхности, живописную красоту предмета. Мало того, предмет обретает у него некую «одухотворенность», своеобразную человеческую значимость. Так, большая, тяжелая книга с красиво загибающимися страницами воспринимается как воплощение знания, мудрости — прежде всего мудрости этой согбенной старушки, которая спокойно погружена в чтение. Вместо портрета перед нами собирательный образ мудрой, просветленной старости.
