Все трое долго лежали, разогретые жарким летним солнцем. К вечеру полегчало. Закурили. В лесу быстро темнело, потянуло сыростью. В бункер лезть не хотелось, но надо было, мало ли что может статься в лесу. А вдруг снова «энкэвэдисты» начнут прочесывать лес. Все же решили спать с открытым люком, замаскировав его ветками кустарника.

– Хорошо, что с нами в бункере девчат не было, – серьезно произнес Карпо, – а то бы еще тяжелее было всем нам. Помню, в прошлые два года подряд бункеровался с двумя связными, такие хорошие девчата были. Жаль, обеих арестовали. Живые ли, не знаю. Вот тяжело-то было с ними. И вот каждые две-три недели так тяжко дышать было в схроне, хоть плачь, и наверх никак нельзя – солдаты с собаками нас искали.

В подполье неохотно брали в бункера женщин. Разве что нужда заставляла. Ежемесячные биологические женские циклы заставляли мучиться всех в бункере – кровь разлагается мгновенно, заполняя небольшое пространство тяжелым запахом гниения…

На следующий день первым вызвался идти в село Карпо. Он ушел к вечеру и вернулся под утро, пахнущий свежим мылом. Принес молока, еще теплой картошки и такого безумно желанного, тоже еще теплого хлеба, самой вкусной на Земле для человека еды.

Через неделю Партизан знал две явки Лемиша. Он, однако, в обусловленное время на связь не вышел, прислал своего связного, которого знал Чумак. Связной сообщил, что у провидныка тяжело заболела жена, он даст знать позже о встрече. Чумак через связного передал Лемишу о наладившемся контакте с представителем провода в Хмельницкой области Партизаном, который по его, Лемиша, указанию согласен зимовать с ними в бункере и уже отправил своих боевиков в Хмельницкую область; судя по всему человек он надежный, хорошо знает известного Лемишу провидныка и готов идти вместе с Лемишем на связь с действующим подпольем в любое время. Чумак также сообщил о проводившейся в их районе чекистской акции, о том, как они вместе укрывались в бункере и были готовы при обнаружении принять смерть. Ответ от Лемиша пришел через две недели. Он сообщал, что будет готов к переходу не раньше весны следующего года, и дал указание Чумаку и Партизану самим выходить на связь с руководством подполья в Хмельницкой области и, если не успеют вернуться на его, Лемиша, линию связи до зимы, сообщить ему об этом по известным каналам связи. Дал он и условия связи на следующий год.

Еще несколько дней находился Партизан у своих новых «друзей», сумев за это время принять курьера из Хмельницка, присланного к нему на связь от легендированного подполья. Роль курьера выполнял оперативный сотрудник. Он устно передал Партизану инструкцию руководства ГБ Украины о маршруте движения, имея конечной целью явку госбезопасности в одном из примыкающих к Хмельницку сел, конспиративная хата которой была подготовлена для захвата Чумака и сопровождающих (такое тоже предусматривалось) его боевиков живыми. Руководство также обращалось к Партизану с просьбой сделать все необходимое, чтобы осуществить захват Чумака только живым. В конце связник добавил: «Ну а если станет невмоготу, заметишь, почувствуешь, что тебя подозревают, даже если это случится на маршруте движения, то, Миша, режь их обоих или одного из автомата. Но это в самом крайнем случае тебе разрешается. Очень нужны эти хлопцы живыми». Партизан знал, что речь в конечном итоге идет о захвате или ликвидации Лемиша, что без помощи Чумака или Карпа выход на провидныка исключен и пообещал сделать все от него зависящее.

Два дня подготовки, по нескольку килограммов в вещмешке у каждого продуктов – сало, хлеб, картошка, пшено, припасенных заботливым Карпо, – и оба, Партизан и Чумак, готовы к длительному переходу на восток – в Хмельницкую область.

Солнце садилось. Отдохнувшие за день на свежем воздухе хлопцы попрощались с Карпо, обговорили условия связи, проверили и смазали автоматы и двинулись по уже потемневшему лесу туда, на восток, где каждого из них ожидали надежда, успех или смерть. По территории Ровенской области, по широко раскинувшемуся Гурбенскому лесу одному ему известными тропами, первым шел Чумак. Шел как лось – быстро, ходко, размашисто и осторожно как рысь – мягко ступая, не издавая ни звука, видя все в темноте, угадывая каким-то шестым чувством возникающую на пути преграду – дерево, яму, завал, ручей. Останавливался так же неожиданно, как и начинал движение. Внезапно, не предупреждая сзади идущего, зная, что этот такой же, как и он, повстанец – подпольщик. Если бы знал Чумак настоящую жизнь своего нового напарника, жить бы тому оставались секунды. Но и Партизан за долгие годы советской партизанки и работы по заданию органов ГБ в оуновском подполье стал таким же ловким, умелым, смелым и находчивым, как Чумак. Шли долго, преодолевая километр за километром. Засерело, потом засветлело на востоке, подернулась чуть оранжевая заревая полоска, когда старший на этом отрезке маршрута Чумак повернул к Партизану взмокшее от пота лицо и сказал: «Место на дневку надо выбирать, где-то через час солнце встанет, светло будет, укрываться надо». Улыбнулся Партизану и повел его дальше в молодой подлесок, где и укрылись на день. Быстро, до начала полного рассвета, развели огонек, который в это время начинающегося дня еще не видно, а запах костерка и дымок поглощаются утренним туманом, и не угадаешь его за пару сот метров. Налил Чумак из фляги воды в маленький медный чайничек, поставил на разведенный в несколько минут с помощью подобранного по дороге хвороста огонек. Наскоро выпив по кружке чаю и плотно поев, легли спина к спине, укрывшись плащ-палатками. С расстояния десяти-пятнадцати шагов не угадать, что здесь лежат два здоровенных вооруженных хлопца. Один из них, как и положено по правилам партизанки, не спал, сторожа сон товарища, которого через час разбудит, чтобы сменил его и дал отдохнуть.

Первые несколько дней старшим был Чумак на своих теренах, а потом его сменил Партизан. Уверенно повел Чумака по известному ему маршруту. Обусловленным знаком в обговоренном с оперативниками месте он передал, что движется с одним Чумаком. Сейчас условия дневок и передвижения ночью диктовал Партизан. Он так же, как и ранее Чумак, уверенно и быстро вел его по знакомой местности, обходя в целях конспирации встречавшиеся по дороге села и хутора. Чем дальше на восток углублялись они, тем оживленнее становились дороги, чаще, чем на Волыни, встречались села и люди. Разговаривали мало, все было сотни раз обговорено-переговорено за длинные дни и ночи в бункере. Больше молчали, изредка перебрасываясь крайне нужными в обиходе фразами. И чем ближе к востоку, тем настороженнее становилось, так, во всяком случае, казалось, поведение Чумака. Партизан часто ловил на себе чересчур внимательный взгляд оуновца. Особенно эту возникшую между ними еле уловимую напряженность Партизан чувствовал на дневках, когда ранним утром они сидели возле маленького огонька и пили чай. Чумак никогда, впрочем, как и Партизан, не расставался со своим ППС. Положив автомат на колени, он сидел у костра и изучающе смотрел на сидевшего напротив Партизана. От своего руководства Партизан знал прошлое Чумака. Знал, что тот все время до недавнего прошлого был в оуновской СБ, ликвидировал десятки приговоренных к смертной казни оуновским руководством советских людей, вешая их на мотузке, всегда болтавшемся у него на поясе. С этим мотком видавшей виды веревки, через которую прошли многие шеи, Чумак шел сегодня на восток, не подозревая, что его ждет в конце пути. Может быть, смерть, если ему даже удастся выскользнуть из цепких рук чекистов, которые живым не дадут ему уйти.

В подполье Чумак с 1942 года, было ему тогда двадцать лет. В Красную Армию, появившуюся в его краях в 1939 году, призвать его не успели, уходить на восток вместе с отступавшими частями Красной Армии, как это сделали несколько молодых парней из его села, он не захотел, а уезжать на работу в Германию по призыву немецких оккупационных властей – тем более. От немецких облав отсиживался на хуторе у тетки, где и познакомился с хлопцами и девчатами, укрывавшимися, как и он, от немцев в лесу. Эти молодые люди были связаны с местной ОУН, в которую и вовлекли такого же молодого тогда Николая – Чумака. Был он в те годы рослым здоровым красивым хлопцем, русоголовым, со светло-серыми с голубизной добрыми глазами и чарующей белозубой улыбкой. Как и все молодые хлопцы, влюбился Николай в самую красивую, как ему казалось, дивчину, да угнали ее вскорости немцы на работу в Германию. Не повезло и со второй любовью – погибла в оуновской партизанке в одном из боев с частями НКВД в 1946 году. В одном с ним отряде УПА была его Надия. Еще живую, раненную разрывной пулей в живот нес на себе дивчину Чумак. Усталости не чувствовал. Торопился к знакомому фельдшеру в село. Только раз остановился, чтобы перевязать ее. Разрезал на ней юбку, блузку и увидел на животе рваную рану с вываливающимися из нее синеватыми кишками. Сорвал рубаху с себя, наложил сверху. Завыл как смертельно раненный зверь, размазывая по лицу свои слезы с кровью нареченной. На руках у Мыколы умерла Надия. И попрощаться не успели. Без сознания была дивчина. Плоским немецким штыком-тесаком, срывая ногти, выкопал Чумак неглубокую могилу и похоронил вторую и последнюю любовь свою. По указанию провидныков немало казнил он врагов Украины. Не сожалел об этом. Ему казалось, что лишая жизни людей по решению и указанию СБ, он совершал правосудие за смерть Надии от большевистской пули, совсем молодой умершей в нечеловеческих муках, за смерть своих боевых товарищей по партизанке и подполью, за сосланных в Сибирь родителей, брата и сестру. От страшной, кровавой и тяжелой жизни подполья, проходившей в беспрерывных боях и соприкосновении со смертельной опасностью, от нечеловеческого ужаса проводимых с участием Чумака карательных оуновских акций, от многочисленных полуголодных зимовок в схронах под землей зачерствела душа хлопца, потускнели когда-то светлые и ласковые глаза, взгляд стал тяжелым, свинцовым. Смотрел на людей волком, исподлобья. В каждом видел врага. Так учили его провидныки – никому не доверять, если не знаешь человека лично и давно. Постепенно у Чумака повыпадали от цинги зубы. Исчезла его белозубая улыбка, так пленявшая в былые годы девчат. Улыбался он все реже и реже. То ли стеснялся показывать свой беззубый рот, то ли не было у него больше причин радоваться жизни на этом свете. Когда-то статный, с широким разворотом могучих плеч он за последние годы ссутулился, голова его была опущена вниз. Вот такое описание Чумака давали ранее захваченные госбезопасностью оуновцы, знавшие Мыколу по подполью. За свою преданность идее, которую он сам смутно представлял и с позиции двухклассного образования сельской школы не мог уяснить себе тонкости национального вопроса, за беспрекословные выполнения любых самых опасных заданий подполья, за личное мужество, отвагу в боях и кровавую свою работу палача в СБ заслужил Чумак высокое доверие руководства оуновского подполья. Руководство ОУН и провидныки всех уровней, с которыми работал Чумак, знали – он живым в руки врага не попадет, а если и захватят его чекисты, под страшными пытками он не выдаст товарищей. В числе самых преданных подполью и проверенных в боях оуновцев Чумак несколько месяцев был в охране командира УПА генерала Чупринки, многие месяцы обеспечивал линию связи между Чупринкой и его заместителем Лемишем. Полковник Коваль лично знал Чумака и был уверен в нем как в самом себе…