– Я хочу к Даниэлю, – сказала она. Глаза ее закрывались – последние капли сил ушли на разговор.

– Сначала я поговорю с ним сама, а потом мы попробуем устроить вам встречу.

Мне хотелось увидеть, в каком он состоянии и не навредит ли ей.

– Они меня здесь не найдут, – вдруг сказала она, словно забыв о моем присутствии.

– Кого вы боитесь?

– Я хочу, чтобы нас оставили в покое, но они все звонят и звонят, – продолжала Хизер, обрывая очередной заусенец.

– Вас кто-то беспокоит?

В ее карте ничего не говорилось о паранойе или галлюцинациях, но тяжелая депрессия иногда сопровождается психозом. Однако если ее действительно кто-то преследует, то нам необходимо об этом знать.

Она снова принялась грызть краешек повязки.

– Здесь совершенно безопасно, – сказала я. – Вам тут станет лучше. К вам не будут пускать тех, кого вы не захотите видеть, и на этаже всегда есть охрана. Вы в безопасности.

Если угроза действительно существует, надо, чтобы Хизер решилась мне обо всем рассказать. Если же у нее паранойя, ей все равно нужно было почувствовать себя в безопасности, чтобы мы могли начать лечение.

– Я не вернусь, – сказала она и добавила, словно пытаясь себя утешить: – Меня не заставят.

– Кто не заставит?

Она с усилием открыла глаза и сконфуженно взглянула на меня, явно пытаясь вспомнить, о чем только что говорила. От нее исходили флюиды страха и еще чего-то, чему я пока что не могла дать определения. Мне вдруг захотелось уйти.

– Мне нужен Даниэль, – пробормотала она и уронила голову на грудь. – Я так устала.

– Отдохните пока что, а я поговорю с вашим мужем.

Она отвернулась к стене и съежилась под одеялом в позе зародыша. Хотя в палате было тепло, она дрожала.

– Он все видит, – прошептала она.

Я замерла на пороге.

– Кто все видит, Хизер?

Вместо ответа она натянула одеяло на голову.

Когда я вошла в комнату для посетителей, навстречу мне поднялся высокий темноволосый мужчина. Он был небрит, под глазами у него залегли темные круги, мятая рубашка выбилась из линялых джинсов – и все равно он был хорош собой. Судя по морщинам вокруг рта и глаз, ему было за сорок, но он был из тех, кто с возрастом становится только краше. У этой пары был бы очаровательный ребенок. Мне стало их бесконечно жаль.

Он направился в мою сторону. В руках у него была коричневая кожаная куртка, за плечом болтался рюкзак.

– Как она? Она меня звала? – хрипло спросил он.

– Пойдемте куда-нибудь, где мы сможем поговорить наедине, мистер Саймон.

По пути мы прошли мимо уборщика, вытиравшего пол. Дверь в кладовку была распахнута, и я сделала мысленную пометку: не забыть сказать об этом медсестрам.

– Зовите меня просто Даниэль. Скажите, как она себя чувствует?

– Неплохо, учитывая все обстоятельства. Ей сейчас тяжело, но мы делаем все, чтобы ей помочь. Здесь ей будет лучше всего.

– Там было столько крови…

Я сочувствовала ему, понимая, что он сейчас думает: «А если бы я вернулся на десять минут позже? Почему я ничего не заметил?» Родственники обычно делятся на две группы: те, кто винит себя, и те, кто винит пострадавших. Но всем нужно кого-то винить.

– Должно быть, тяжело было увидеть ее в таком состоянии, – сказала я. – Вам есть с кем поговорить? Могу предложить вам кого-нибудь.

Он покачал головой.

– Я в порядке. Главное, чтобы Хизер была в безопасности.

Я вспомнила о последних словах Хизер. Кто-то в самом деле преследует ее? Или Даниэль имеет в виду ее попытку самоубийства?

– Мы тоже к этому стремимся.

Я отперла дверь в кабинет и пригласила Даниэля присесть. Он опустился в кресло напротив. Можно было бы предположить, что в нашем отделении все должно быть оформлено в мягких, успокаивающих тонах, но розовые, синие и коричневые стулья стоят здесь еще с семидесятых годов. Края стола выщерблены, на стеллаже несколько одинаковых книг. Даже комната для посетителей – это всего лишь несколько стульев у лифта. Это старая больница, и финансирования не хватает. Но сюда приходят не за развлечениями.

– Она не говорила вам, почему… – Даниэль поперхнулся и втянул воздух. – Почему она пыталась покончить с собой?

– Без разрешения Хизер я не могу рассказывать вам, о чем она говорила. Мне бы хотелось задать вам несколько вопросов.

– Да, конечно.

– Вы знали, насколько тяжело ее состояние?

Он с мрачным видом потер подбородок.

– С тех пор как мы потеряли ребенка, она отказывалась есть и не вставала. Почти перестала мыться. Я думал, что это естественная реакция и ей просто нужно время… Я все вспоминаю, какой молчаливой она была, когда я уходил. Я опаздывал на подработку и торопился. – Он покачал головой. – Если бы я остался дома…

Он был из тех, кто винит себя. Я наклонилась к нему.

– Вы не виноваты. Если бы вы остались дома тогда, она бы просто дождалась, пока вы уйдете в следующий раз. Люди с подобными проблемами всегда находят способ.

Он смотрел на меня, осмысливая, как я надеялась, услышанное, после чего снова помрачнел.

– Ее родители будут в ужасе.

– Они еще не знают?

– Они путешествуют на автомобиле по северным штатам. Я звонил, но телефон выключен. Она с ними давно не говорила.

– А ее друзья?

– Она отказывалась от всех приглашений, и они перестали звонить.

Выходит, Хизер отталкивала всех, кроме Даниэля. В этом нет ничего удивительного. Разрыв дружеских и семейных связей – классический симптом депрессии.

– Кто вы по профессии, Даниэль?

– Плотник.

Вот почему он такой загорелый и широкоплечий.

Он улыбнулся, разглядывая свои шероховатые ладони.

– Мы с Хизер из разных миров, но как только познакомились – сразу же почувствовали какую-то связь. У нас обоих такого никогда раньше не было, – добавил он и взглянул на меня, словно ожидая увидеть на моем лице недоверие.

Я ободряюще кивнула.

– Она незадолго до того рассталась с редкостным ублюдком. Мы с ней вместе гуляли и ходили на йогу. Ей от этого было легче.

Это была отличная идея. Физические нагрузки – одно из лучших природных лекарств от депрессии.

– Правильно ли я понимаю, что вы еще до брака заметили ее склонность к депрессии?

– Наверное. Она вечно заботится обо всех вокруг, так что сложно было понять. Иногда она вдруг затихала или начинала плакать, но отказывалась говорить, в чем дело. Она была очень счастлива, когда забеременела. Выбирала имя, покупала игрушки… – Голос его дрогнул. – Не знаю, что теперь делать с детской и всеми этими одежками…

Мне сразу вспомнилось, как Пол раскрасил детскую Лизы яркими ало-зелеными полосками – мы знали, что наш ребенок будет особенным, не таким, как все. Так и вышло, и меня это всегда восхищало, – пока она не решила, что и со мной ей не по пути.

– Давайте решать проблемы по мере поступления, – сказала я, обращаясь скорее к себе, чем к нему. – С этим вы разберетесь потом.

– Когда Хизер можно будет вернуться домой?

– Ее определили сюда специально, чтобы она была под наблюдением. Мы сможем отпустить ее только тогда, когда будем уверены, что она не причинит себе вреда.

– А вдруг она… – Он осекся и сглотнул. – Вдруг она снова попытается?

– Здесь мы этого не допустим. И мы не отправим ее домой, пока она не придет в себя.

– Можно мне к ней? Я принес ее вещи.

Как правило, мы не допускаем посещений вне обозначенных часов – с четырех до девяти, и все визиты строго учитываются. До полудня мы вообще никого не пускаем, потому что пациенты в это время посещают свои программы, а мы занимаемся обходом. Но Даниэль выглядел совсем отчаявшимся, и я подумала, что, возможно, свидание пойдет Хизер на пользу.

– Она сейчас отдыхает, но вы можете сказать ей пару слов.

Мы молча поднимались в лифте в отделение интенсивной терапии. Даниэль был погружен в раздумья, а я сосредоточенно дышала и отсчитывала удары собственного сердца. Мои пациенты удивились бы, узнав, что я уже много лет страдаю клаустрофобией. С помощью различных приемов я справляюсь с ней – в ход идут и дыхательные упражнения, и воображение, но когда я впервые услышала, как захлопываются двери лифта, мне потребовалось все самообладание, чтобы не броситься к кнопке вызова помощи.