И Серизе ударил себя в грудь:
– У тебя нет сердца! С тех пор, как ты решил, что взял над нами верх, ты пытаешься нас раздавить… Я тебя вытащил из грязи, спас от голода! Ты подыхал, как последний болван… Мы проложили тебе путь к богатству, создали тебе прекрасное положение в обществе, ввели в дом, где есть богатая невеста… А как ты нам отплатил? Отныне я тебя знаю, и мы всегда будем начеку.
– Значит, война? – спросил Теодоз.
– Ты первый открыл стрельбу, – ответил Серизе.
– Но если вы меня уничтожите, плакали ваши денежки! А если вам это не удастся, вы приобретете в моем лице врага!..
– Ты повторяешь слова, которые я говорил вчера Дютоку, – холодно сказал Серизе. – Но ничего не поделаешь, у нас нет иного выбора… Приходится действовать сообразно обстоятельствам… Однако я добрый малый, – продолжал он после паузы, – принеси мне завтра в девять утра двадцать пять тысяч франков, и Тюилье сохранит дом… Мы будем по-прежнему служить тебе верой и правдой, а ты в свое время с нами расплатишься… Ну, разве это не благородно, мой милый, после всего, что сейчас произошло?..
И Серизе похлопал Теодоза по плечу с циничным добродушием, куда более унизительным, чем клеймо палача.
– Хорошо, но дай мне срок до полудня, – ответил провансалец, – ибо, как ты любишь говорить, дело требует времени!
– Попробую уговорить Клапарона. Этот человек ужасно нетерпелив!
– Итак, до завтра! – проговорил Теодоз с видом человека, принявшего решение.
– До свиданья, дружище, – протянул Серизе, гнусавя так, что прекрасное слово «до свиданья» прозвучало, в его устах, как брань.
«Ну, он, кажется, готов, эк его качает!» – подумал Серизе, следя из окна за Теодозом, который шел по улице как потерянный.
Свернув на улицу Пост, адвокат быстрым шагом направился к дому г-жи Кольвиль; он был чрезвычайно возбужден и время от времени разговаривал сам с собой. Сильное волнение и пожиравшая его, как огонь, тревога, знакомая многим парижанам, ибо положение, в котором оказался Теодоз, – отнюдь не редкость в Париже, привели молодого человека в состояние одержимости; он испытывал непреодолимую потребность выражать свои чувства вслух. Небольшая подробность наглядно объясняет такого рода состояние. Достигнув места, где скрещиваются улица Сен-Жак дю О-Па и маленькая улочка Дез-Эглиз, ла Перад воскликнул:
– Я убью его!..
– Малый, видать, чем-то недоволен! – заметил проходивший мимо рабочий.
И эта шутка, словно чудом, погасила адское пламя, терзавшее душу Теодоза.
Выйдя от Серизе, он решил во всем признаться Флавии и довериться ей. Многие южане таковы: они сохраняют присутствие духа до определенного мгновения, а потом разом приходят в уныние. Он вошел в дом Кольвиля. Флавия была одна в комнате. Взглянув на Теодоза, она испугалась, решив, что он сейчас либо силой овладеет ею, либо убьет.
– Что с вами? – вскричала она.
– Я… – пробормотал он. – Любите ли вы меня, Флавия?
– Как вы можете в этом сомневаться?
– Любите ли вы меня беззаветно? Не перестанете ли вы любить меня, даже если я окажусь преступником?
«Неужели он кого-нибудь убил?» – подумала Флавия.
Она ничего не ответила Теодозу и лишь утвердительно кивнула головой.
Молодой адвокат почувствовал острую радость, какую чувствует утопающий, ухватившийся в последнюю минуту за ветвь плакучей ивы; вскочив со стула, он бросился к дивану, на котором сидела Флавия, и, содрогаясь от рыданий, способных тронуть сердце старого судьи, оросил слезами руки Флавии.
– Меня ни для кого нет дома! – сказала г-жа Кольвиль горничной.
Закрыв дверь, она возвратилась к Теодозу, испытывая прилив материнской нежности. Сын Прованса лежал, растянувшись на диване, и плакал, зарывшись головой в подушку. В руках у него был платок; когда Флавия взяла этот платок в руки, он был мокрым от слез.
– Что случилось? Что с вами? – спросила она.
Натура – величайший из актеров – сослужила отличную службу Теодозу. Он больше не играл роль, он был теперь самим собой, и его слезы, нервический припадок, как нельзя лучше увенчали комедию, которую он дотоле разыгрывал.
– Вы просто дитя! – проговорила Флавия нежным голосом, перебирая волосы Теодоза и с радостью замечая, как высыхают его глаза.
– Только вы одна существуете для меня в целом свете! – воскликнул он, покрывая страстными поцелуями руки Флавии. – И если вы останетесь со мной, если вы будете для меня тем, чем служит душа для тела и тело для души, – прибавил он, постепенно приходя в себя и с нежностью глядя на нее, – в таком случае я опять обрету утраченное мужество.
Он встал и прошелся по комнате.
– О да, я снова ринусь в бой, я, как Антей, вновь почерпну силы, прильнув к своей матери, я задушу собственными руками гадюк, что обвились вокруг меня! Они дарят меня змеиными поцелуями, они увлажняют мои щеки ядовитой слюной, они жаждут моей крови, моей чести! О горькая нищета!.. Сколь велик тот, кто встречает ее, не сгибаясь, высоко подняв голову!.. Лучше бы я умер от голода на своем жалком ложе три года назад!.. Гроб кажется мне пуховой периной в сравнении с той жизнью, какую я сейчас веду!.. Вот уже полтора года, как я вкусил от жизни буржуа!.. И в ту самую минуту, когда я стою на пороге почетного и счастливого существования, на пороге блестящего будущего, когда я уже усаживаюсь за пиршественный стол, палач ударяет меня по плечу… Да, этот изверг ударил меня по плечу и прохрипел мне на ухо: «Уплати десятину дьяволу или погибни!..» И он думает, что я не сокрушу его… Что я не раздеру ему пасть, не выпущу из него кишки! Да, именно так я и поступлю! Взгляните, Флавия, высохли у меня глаза? Отлично, теперь я вновь смеюсь, я чувствую свою силу, я опять обретаю прежнюю мощь… О, скажите, что вы меня любите… Повторите еще раз! Эти слова прозвучат для меня как весть о помиловании для приговоренного к смерти.
– Вы просто ужасны, друг мой!.. – прошептала Флавия. – Вы довели меня до изнеможения.
Несчастная женщина ничего не понимала, в полуобморочном состоянии она без сил опустилась на диван, потрясенная видом и речами Теодоза.
Молодой человек упал на колени.
– О, простите… простите! – проговорил он.
– Но что все-таки с вами произошло? – спросила Флавия.
– Меня хотят погубить. Подтвердите же свое обещание отдать за меня Селесту, и вы увидите, какую великолепную жизнь я создам для нее и для вас!.. А если вы колеблетесь, ну что ж, тогда вы станете моей, и немедля!..
Весь его вид говорил о такой отчаянной решимости, что Флавия в испуге вскочила с дивана и принялась ходить по комнате…
– О мой ангел-хранитель! Коленопреклоненный, я обращаюсь к тебе… Какое чудо! Теперь я вижу, что господь за меня! На меня снизошло озарение. Меня осенила великая мысль!.. О, благодарю тебя, мой добрый ангел-хранитель, великий Теодоз! Ты спас меня!
Флавия с восхищением смотрела на этого хамелеона: опустившись на одно колено, скрестив руки на груди, воздев очи горе, охваченный религиозным экстазом, он читал молитву, он был в ту минуту самым ревностным католиком и с благоговением осенял себя крестом. Зрелище было не менее величественное, чем картина, изображающая причастие святого Иеронима.
– Прощайте! – сказал он ей голосом, в котором прозвучала чарующая меланхолия.
– О, прошу вас, оставьте мне этот платок! – воскликнула Флавия.
Теодоз, как безумный, сбежал по лестнице, выскочил на улицу и быстрым шагом направился к Тюилье; внезапно он обернулся, увидел Флавию в окне и с победным видом помахал ей рукой.
– Какой человек! – прошептала она…
– Добрый друг, – сказал Теодоз спокойным, мягким, чуть вкрадчивым голосом, глядя в глаза Тюилье, – мы в руках ужасных мошенников. Но я преподам им небольшой урок.
– Что произошло? – всполошилась Бригитта.
– Дело в том, что они требуют двадцать пять тысяч франков в уплату за то, чтобы вас признали законными владельцами дома. Оказывается, нотариус и его сообщники сделали заявление о повышении цены. Тюилье, захватите с собою пять тысяч франков и поедем со мной, я добьюсь того, что дом будет вашим… Я наживу себе беспощадных врагов! – воскликнул адвокат. – Они попытаются погубить меня в глазах общества. Я прошу лишь об одном: будьте глухи к их низкой клевете, не меняйте отношения ко мне. В конце концов какое мне дело до их нападок! Если мне удастся осуществить свой план, дом обойдется вам в сто двадцать пять тысяч франков вместо ста двадцати тысяч, вот и все.