Приятно, когда человек за тебя готов в капусту, но толку от этого мало. Я-то в курсе, что Мокша здесь ни при чем, а весь атас надвинулся по моей собственной глупости — из-за колокола. Пока Гнедан впечатлялся, я от нечего делать разглядывал коня. Ничего себе зубы, не прокуренные. Когда рыжий панк выговорился, беседу продолжил Лито, рассказывая обо мне:

— Именье свое позабыл, Стожарово тожде, и волена своего, князя Всеволода, худо пометствует. А речет како чудно — исто мохлют [32]! Тебя не признал, ведь.

— Мстиславка! — взревел рыжий. — Уж, мню, Гнедана-то помнишь?!

— С трудом, браток. Рожа твоя, не скрою, чем-то родным отзывается, но не более того.

— Эка! Гнедан я! Ну, имай тебя карачун! — Он явно беспокоился. — Чуй, Славко: горко мне ведать про твою беду! Рцы, како дело было в шуме лесной?! Кто тя извражил?

— Так. Объясняю специально для рядового Гнедана. Очнулся — дождь. Вокруг деревья растут. А что было раньше — накрыто этим… мраком тайны, понял? Проще говоря, не помню. Вопросы есть?

Вопросы были, но я решил лучше вернуться в дом и осмотреть личные вещи, оставшиеся в наследство от прежнего, настоящего Мстислава. Гнедан подавленно повел свое копытное в конюшню, а мы с Лито поднялись наверх, в «gornitsa» — так они называют второй этаж.

Мой флэт [33]оказался довольно размерным: два непрозрачных от пыли окна, затянутые каким-то полимером, посередине стол бурого дерева и у стены обширный сексодром [34], застеленный цельной медвежьей шкурой букозоидов на полтысячи. Взгляд метнулся вокруг в поисках кресел, видеодвойки, музыкального центра, ноутбука Compaq с глобальным интерфейсом и прочих насущных мелочей обстановки — но тщетно. В наличии имелись только клетки с певучими птичками, подвешенные под потолком у окна.

— Кстати о птичках, — сказал я, мрачно присаживаясь на краешек стола, — где мой любимый ящик?

Имелся в виду телевизор, но Лито не понял. Он указал на сундук, заполненный каким-то трэшем [35].

— … — брезгливо поморщился я.

Известно, что бывает в таких сундуках: горы чужого белья и юзаные носовые платки. Как ни странно, ничего подобного в боксе не обнаружилось, но зато там хранились разные чумовые фенечки. Я попросил Лито вкратце обрисовать их назначение и тут же узнал, что раскрашенный кусок дерева с тремя струнами — это «goosli yarovchatie», драная рубашенция, усеянная заплатами в духе шок-кутюра — «goonya kalitskaya», a вот эво — «poteshnaya lichina» (речь шла об огромной маске медведя с ушами и гопническим оскалом немалых клыков).

Фенечки были крутые, но пусть пока полежат в боксе. Порывшись еще немного, я извлек виток бересты, запечатанный чем-то вроде засохшей жвачки. Лито беспечным тоном объяснил, что сие есть циркуляр, полученный на имя Мстислава Лыковича от шефа, князя Всеволода. Почтальон (или, по-местному, «пословный человек») привез его позавчера, то есть на второй день моего драматического отсутствия в лесу. Поскольку к тому времени все уж решили, что я отбросил коньки и в корреспонденции не нуждаюсь, начальственный документ был засунут в ящик и незаслуженно забыт.

Мне взгрустнулось: не люблю вступать в переписку с инстанциями. Мысленно отсылая одряхлевшего князя к праматерям, я взломал восковую печать и тупо уставился в узорчатые строки на бересте.

— Пособи-ка, браток, я что-то очки дома забыл, не разберу… — обратился я к Лито. — Ты молодой, у тебя и глаз-то поострей моего будет, — добавилось машинально, но слепой эльф не обиделся.

Он подошел и быстро затыкал пальцем по бересте, разбирая невнятные резы.

Я решил, что сапоги мне пока не жмут и служба подождет. Я по натуре своей пацифист и войне непротивленец, потому что графа Толстого читал в детстве, и не раз. Князь небось неспроста холопов под ружье скликает. Захотелось старику поиграть в войнушку, соседям морды понастучать. Не-е-е. Я пас.

Я холоп. Холопу и место на черном дворе, на кухне. У стола. В Москве едва отмахался от срочного призыва в Боснию, и тут не дают покоя: трам-тара-рам, труба зовет! Запевай!.. Ага, счасс! Вот вам кегли!

Лито сделал непростое лицо и стал капать на мозги, что я не прав. Князь, говорит, не воевать собрался, а помирать. Ему, мол, орден надо дать за долголетие.

Я заверил его, что сейчас расплачусь. Не рви, говорю, мою холопскую душу. Ты же знаешь, как я люблю хозяина… Избавь меня, дескать, от душераздирающей обязанности присутствовать при его последних содроганиях.

Лито повел бровью и заметил, что суть проблемы залегает в глубине вопроса, а конкретнее говоря, в том, что перед отъездом на свалку старик непременно захочет высказаться. Нужно, стало быть, создать ему аудиторию. Местные называют этот предсмертный спич «законным словом» — якобы потому, что оно произносится уже за «коном», то есть за концом жизни. Крайне поучительно. Считается, что из законного слова можно почерпнуть море полезной информации насчет древних тетушкиных кладов, фамильных секретов и прочей беллетристики.

Я поинтересовался, не обойдется ли босс без моего присутствия и не хочет ли Лито самостоятельно разузнать про клады. Но тут из конюшни вернулся Гнедан, и вдвоем они кинулись мне намекать, что я у князя по жизни любимый раб и что труба зовет именно Мстиславку, а не другого кого.

Я вышел на двор, употребляя в неожиданных контекстах имя князя, а заодно и моих новых фрэндов. Ко мне подвели Гнеданового жеребца, драть его. Я сказал себе, что уже где-то видел это копытное чудовище, и тут же вспомнил, что, кажется, в гробу. Мерин злобно показал зуб, и я понял, что мы не сошлись характерами. Ехать ломало, но Гнедан уже подталкивал к седлу.

— Коли путь позабыл до князя, чуй: держи шумным драгом, — объяснял он. — Дорожи им вплоть до старого млина [36], а послед того верни надесно. Там уже втретьпогоды [37]достигнешь наместо.

Я потребовал компенсаций морального ущерба, и парни согласились к моему возвращению: а) нарубить дров, b) приготовить обед, с) истопить баньку, d) покрасить забор и е) поклеить обои в прихожей. Наконец, когда говорить стало уже не о чем, я сделал самоуверенное лицо, бодро подошел к лошади, взялся за луку — и тут мои конечности сами собой пришли в движение, и я очнулся в седле.

В голове зазвенели веселые зуммеры, и я осознал, что почему-то умею кататься верхом. Наверное, в прошлой жизни я был Чапаевым (не таким, как у литератора Пелевина, а настоящим кавалеристом) — иного объяснения своим феноменальным способностям не нахожу. Мерин, еще не признавши во мне генетического наездника, стал неловко двигать задом, слегка забрасывая его в воздух. Я обиделся и вставил ему пятками в пах. Почувствовав себя униженным и оскорбленным, зверь заржал, выкрикивая какой-то тезис в защиту дикой природы, и шутя прислонил меня к стенке сарая. Ощутив боль в отбитом колене, я сказал себе, что я фашист и вообще царь природы. Не прошло и половины всемирной истории, как мятежное млекопитающее было подавлено — перемахнув через полуразрушенную Гнеданом изгородь, я дал гари [38]за черту города. Скакать было в оттяжку: мой мерин, видимо, решил, что его астральное имя — Харли Дэвидсон. Он живо оставил позади деревенских шавок, пытавшихся осуществлять преследование, и мы стремительно углубились в какой-то лес. Вокруг засвистели деревья, и меня ужаснуло мыслью, что я — нерусский. И ничего не могу с собой поделать. Ну не люблю я быстрой езды. Пытаясь разъяснить эту мысль своему зарвавшемуся Харли, я стал искать пяткой тормозную педаль. Но рыжий монстр был какой-то новой моделью — вместо того, чтобы тормозить, он переходил на повышенную передачу. Я пронесся мимо «mlina» как чумовой рокер, вздымая пыль и срывая с деревьев листья. Скоро я уже втянулся в темп скачки и понял, что, оказывается, всю жизнь мечтал быть казаком. Простым русским парнем в лампасах. Рука просилась рубить головы комиссарам и защищать Царя и Отечество. Гены бородатых предков, покорителей Сибирских ханств, запрыгали в крови, и я сказал себе, что рожден гусаром.