— Ну что, сразу прибьем или сначала медом напоим? — кисло улыбнувшись, покосился на Бустю.

— Сразу прибьем, — недрогнувшим голосом ответил подросток.

— Угу, — сказал Данила, и в этот момент лазутчица открыла глаза. Серо-голубые с темным ободком, как у волчонка. Четыре секунды прямо смотрела на Данилу, не моргая — только быстро облизала сизые от естественного грима губы. Потом прикрыла веки и — сладко потянулась, изогнувшись полуобнаженным телом по лавке, развела руки за голову и покрутила в воздухе кулачками. Чуть поморщилась — от боли в предплечье. Снова подняла ресницы на Данилу — и вдруг вздрогнула, замерла.

— Тихо, тихо! — на всякий случай сказал Данька. — Не надо резких движений.

Бустя — отважный ребенок — поспешно подступила на шаг, сжимая в руке кочергу. А Даниле стало страшно — почудилось, что в глазах измазанного рыжего волчонка пугливо мелькнула и скрылась, снова скользнула горячей звездой и замерцала… любовь. «Что за наваждение! Я же давно избавился от Метанкиных браслетов, зашвырнул на самую середину глубокого озера!» — подумал Данька и вдруг понял, кудаустремлен серый взгляд лазутчицы. Повыше Данькиных глаз в русых волосах девушка разглядела светлый ремешок с вышивкой вручную — заветный подарок Михайлы Потыка.

Не отводя влюбленных глаз, она медленно поднесла ладошки к перепачканной мордочке и приподняла светлое золото прически над лицом — пальцы утонули в густой рыжеватой челке. Из-под огненных прядей вынырнула точно такая же тесемка, тесной лентой перехватывавшая белоснежный лоб под волосами девушки. Через мгновение тонкие ручки уже обвили Данькину шею, и лазутчица повисла на нем, тихо визжа от радости, ерзая локтями и тыкая кулачками в спину.

Нельзя сказать, что Данила растерялся окончательно. Он даже успел сделать самое необходимое в этой непростой ситуации: коротким жестом остановил подскочившую сбоку Бустю с занесенной в воздух дымящейся кочергой.

— Братец, любимый братец… — различил Данька птичье воркование рыжей лазутчицы у самого уха. — Нашла тебя, нашла-пренашла наконец! Как чудесно-расчудесно!

«Девчонка — сестра Михайлы. Значит, и моя тоже, — пронеслось в голове, и Данила с облегчением выдохнул, мягко обнял лапами узкую спинку сестры. — Напрасно Потык не рассказал о родственниках. Впрочем, в любом случае — неплохо. По крайней мере эта лазутчица теперь не захочет всадить мне нож в спину». Кстати, рукоять ножа Данила отчетливо ощущал нижней частью живота — девушка прильнула к нему искренне, позабыв о спрятанном кинжале за поясом.

— Братец! Уходи скорее, здесь опасно! — Она резко отпрянула, вскочила на ноги, дернула за рукав: — Берегись! Дворянин Белая Палица уже совсем близко! Он послал меня, он приказал мне разведать, не здесь ли прячется крещеный славянин… и вот, ха-ха, я нашла этого славянина! Это — мой любимый братец! Теперь… они придут и убьют! Бежим! В лесу моя лошадь!

— Хвала, хвала Мокоше! Как же я рада-радешенька! — снова сильные ручки стиснули плечи, и девка с лету запрыгнула на опешившего Даньку — с ногами, обнимая коленями за бедра, шумно чмокая перемазанным ртом в небритые щеки: — Теперь нас двое, братец! Бежим, в гробу я видела этого Белого Палицу! Ты крещеный, братец? — хорошо, я тоже покрещусь, коли велишь! Только — скорее-скорее прочь отсюда…

Она вдруг хлопнула себя по рту ладошкой, блеснула глазами:

— Тихо! Ты слышал? Крик сойки…

Данила едва уловил среди лесного шороха снаружи далекий всхлип птицы. Рыжая лазутчица сурово насупила тонкие брови:

— Это условный клич. Меня зовут в лагерь — Белая Палица скликает разведчиков на допрос… Надобно мне возвращаться, иначе заподозрит неладное. Он страшно хитрый-прехитрый! Бежим живей… где твой доспех? Прямо за рощей в овраге моя лошадь. Скачи прямо до Зоряни, там я найду тебя, любезненький мой братец… Беги!

— Я не могу бежать, — улыбнулся Данька. — Нужно остаться здесь и дождаться греческого гостя с подарками.

— Ждать? — Разведчица всплеснула гибкими руками. — Ты дождешься только Белой Палицы с отрядом в двенадцать дружинников из отборной сотни боярина Кречета. Ха-ха, это не смешно! С ними еще полсотни ушкуйников и триста вооруженных дубровичей из соседних сел — они вот-вот оцепят лес в округе! Скоро-наскоро будут здесь! Братец… умоляю тебя: забудь о греческих подарках. Пожалей меня… беги! Я так рада найти тебя… так устала быть одна!

Она быстро отвернулась к стене, но Данька успел заметить соленые брызги в светлых глазах девушки — настоящие слезы.

— Я не пропаду. Обещаю тебе. — Он подошел сзади, неловко погладил ладонью по плазменному хвосту волос. — Ступай теперь, сестричка… Спасибо тебе. Мы обязательно увидимся в Зоряни. Я буду ждать.

— Тебе правда никак нельзя бежать? — Она обернула чумазое личико с умоляющими глазами: смешной контраст нарисованных шрамов на щеке и ослепительно белых зубов за детскими губками, припухшими от слез.

— Меня не так просто прикончить, сестрица. Под моим началом — боевой медведь и Бустя с кочергой. Вашему Белому Палицу не поздоровится.

— Если они осилят тебя, не бойся. Я буду рядом и помогу! — быстро выдохнула она, прильнув к Данькиной щеке. Крепко чмокнула в висок и, одернув на груди лохмотья, выскочила прочь из дому.

Даниле особенно понравилось, какона это сделала. Не вышла или выбежала, а именно выскочила — причем не в дверь, а почему-то в окно. Привычно толкнувшись ногами об пол, легкой сизой щучкой мелькнула через стол — головой вперед, мягкое сальто в полный оборот — и ногами в хлипкую оконную раму. Выбила пузырь и исчезла снаружи, блеснув на прощание рдяно-золотым хвостиком волос — грязный парик второпях забыла на скамье.

— Правда, что прокаженная… — утвердительно кивнул Данила. — Определенно забрела с болота.

— Противная девка! — процедила сквозь зубки Бустя, недовольно скрестив руки на груди. — Просто диво, что они с дядькой Потыком — одна кровь! Он такой добрый и спокойный, а сестрица — полоумная и скачет…

— Ты думаешь — она действительно сестра?

— Дядька Потык сказывал, будто трое их было. Кроме него еще младший брат Зверко и сестрица Рута — только неизвестно где. Родители у них померли, и детей разобрали по розным семьям приемные родичи…

Как любимую сказку Бустя не спеша пересказала Даньке поведанную Михайлой легенду о его детстве. Кровных родителей Потык не помнил — известно лишь, что были они знатны, богаты угодьями, слугами и — врагами. Когда Потыку было шесть лет, эти враги пришли и разорили их огромный дом в городе Властове — высоченные терема и солнечные горницы отчего двора Михайло смутно помнил до сих пор… Отец и мать Потыка погибли, успев передать добрым людям троих малолетних детей — двух пацанят и девочку-младенца. Сирот разобрали по трем разным городам — сам Потык вырос в честном граде Ростко, в семье первых христиан. Маленький Зверко попал в опеку знатного жреца из святилища Траяна, после чего, по слухам, был усыновлен чуть ли не кем-то из языческих богов! А нежную Руту, унаследовавшую от матери огненные волосы и серебряный голос, богатые и достославные купцы увезли с собой в Престол, главный русский город… Когда-нибудь, говорил Михайло, все они встретятся втроем и узнают друг друга по обрезку отцовского кушака, которым каждого из ребятишек повязала нянька Матоха. Как бы пометила перед самым бегством из обреченного на разграбление родительского дома во Властове — на память о погибшем отце.

Данька слушал почти невнимательно — он стоял у развороченной оконной рамы и наблюдал, как вдали по ртутной глади озера движутся черные точки — не то рыбацкие челны, не то головы плывущих дружинников боярина Кречета. Снова из глубин леса трижды всхлипнула сойка, и грустный Потап у порога тревожно повел мордой на странный хрип, долетевший со стороны оврага — горячий и оборвавшийся внезапно, как ржание лошади, прерванное ударом кольчужной рукавицы в храп. «Кажется, люди Белой Палицы собираются», — подумал Данила.

Толстая раскормленная пчела невесть откуда спикировала мимо плеча к подоконнику, обдавая от уха по щеке теплой волной деловитого шума и жужжания — с размаху шмякнулась о раму, сонно отпрянула и, недовольно бузя, прицепилась Даньке на рукав. Данила вздрогнул: дверь скрипнула, и в щель просунулась зубастая морда косолапого часового. Латунные глазки Потапа тревожно глянули на хозяина.