– А где сейчас находится Арипов? – вдруг резко повернув тему, спросил он, видимо, у него возник какой-то план, круто меняющий ситуацию.

Камалов посмотрел на часы и сказал:

– Сейчас, я думаю, он уже подлетает к Москве, а через два часа будет в следственном изоляторе КГБ…

Тут выдержка окончательно подвела Акрамходжаева, он заметно побледнел, и вся важность, с которой он всегда де­ржался, вмиг слетела с него, видимо, у него подкосились ноги, и он вяло плюхнулся в кресло и устало закончил:

– С вами не соскучишься, дали бы хоть Первому перего­ворить с ним, а впрочем, вы правы, зачем ему такая встреча. – Потом, совладав с собой вновь, встал из-за стола и сказал, пытаясь казаться искренним: – Извините меня, у нас такие ре­шительные поступки случаются редко, и я не оказался гото­вым воспринимать их без эмоций, извините за несдержан­ность. Я поздравляю вас, ибо знаю, как вы рисковали, беря на себя такую ответственность. – И он протянул руку, считая ин­цидент исчерпанным.

После того как Камалов поставил в известность ЦК о том, что он арестовал хана Акмаля, в течение часа произошло два разных события, определивших на будущее отношения проку­рора республики и его шефа из ЦК, Акрамходжаева. Хуршида Азизовича обескуражило отношение Первого к сообщению. Какой тактический расчет строился за внешним равнодуши­ем? А может, равнодушие оттого, что Первый еще не знал, что ханом Акмалем занимается Москва и КГБ, на которых при всех связях сложно оказывать давление, и никакие миллионы отступного в данном случае уже роли не играют? Возможно, сейчас, после нового доклада, что Арипов уже подлетает к Мос­кве, реакция у хозяина республики иная? Волновало его дру­гое. Отчего такое негативное отношение к аресту Арипова у заведующего Отделом административных органов ЦК? Разве он не понимает, какая угроза исходила от хана Акмаля, пока он находился на свободе? Почему он так близко принял арест директора агропромышленного объединения? Что кроется за его первой реакцией – раздражительностью и почти с обмо­рочной бледностью? Почему он огорчился, узнав, что аксайского Креза переправили в Москву? Что дала бы встреча Пер­вого с арестованным ханом Акмалем, о котором он случайно обмолвился? Ни на один из этих вопросов не находилось сколь-нибудь вразумительного ответа – все не стыковалось ни с его должностью, ни с его юридическим мировоззрением, по­лучившим столь широкую огласку в крае.

Хуршид Азизович моментально вспомнил его блиста­тельные статьи, некоторые из них он читал по два-три раза, столь оригинальны, свежи по мысли, смелы, юридически без­укоризненны они были. И вдруг: «Теория одно, практика дру­гое», это никак не вязалось с автором выстраданных душой публикаций, подобных взрыву или извержению вулкана. Та­кое не могло родиться ни в равнодушном, ни в холодном серд­це, и подобное мог написать только человек незаурядный, не­ординарно мыслящий, юрист с ярким умом, аналитическим мышлением. А за время совместной работы он не слышал от своего шефа в ЦК ни одной фразы, даже близкой по звучанию к тем знаменитым текстам, ни одна идея, мысль, исходящая от него, не отличалась оригинальностью нового мышления. Словно Акрамходжаева подменили после его триумфа. Что бы означала столь разительная метаморфоза? И еще, и опять же из последней беседы: «наверное, непросто дослужились до ге­неральских погон…» За это в прежнее время, безусловно, дава­ли пощечину и вызывали на дуэль. Как-то не вязалась гнилая философия с авторством благородных статей в защиту закона и права. Не мог подлый человек поднять такие проблемы, для этого нужен свет ума и души. Отчего такое разительное раздвоение личности? И если так, то человек на этой должности представлял не меньшую опасность, чем сам хан Акмаль на свободе. А не отсюда ли, если существует раздвоение души, двурушничество, происходит утечка информации? – пронзи­ла вдруг прокурора Камалова неожиданная догадка.

Вернувшись к себе в Прокуратуру на Гоголя, он тут же вы­звал к себе начальника отдела по борьбе с организованной пре­ступностью, они с ним вернулись из Аксая одновременно. Трехдневная операция, проведенная в Намангане, дала Камалову возможность увидеть в деле людей, рекомендованных ге­нералом КГБ Саматовым, и он остался ими доволен, лучшей проверки, конечно, и придумать было нельзя.

Как только начальник отдела вошел в кабинет, Камалов попросил секретаршу ни с кем его не соединять по телефону, даже если позвонят из ЦК, а такие звонки должны были после­довать после первого шока от известия об аресте Арипова. Раз­говору со своим новым коллегой прокурор придавал сейчас куда большее значение, чем звонку из Белого дома, как назы­вали в Прокуратуре здание ЦК.

– Ну, как среагировали в ЦК на нашу операцию? – спро­сил полковник, он знал, что акция проводилась без согласова­ния с верхами, и он переживал за прокурора Камалова, с кото­рым ему предстояло теперь работать, Бахтияр Саматович, ре­комендуя его на работу в новый отдел Прокуратуры республи­ки, рассказал, что это за человек, да и он сам видел его на деле в Аксае.

– Вынуждены были смириться с фактом, – улыбнулся прокурор. – Но, как говорится, нет худа без добра. Встреча на­толкнула меня на одну неожиданную мысль, сейчас я вам ее поясню. Новость, как говорится, не для слабонервных, но вна­чале небольшое вступление. Я появился у вас в КГБ неделю назад, и не только для того, чтобы ознакомиться с материала­ми ваших следователей по делу Арипова, а прежде всего чтобы заполучить надежных людей, хотя бы на ключевые посты и еще потому, что меня тревожит постоянная утечка информа­ции. Операция по захвату хана Акмаля была засекречена стро­жайшим образом, и потому имела успех. Но наша операция, как мне кажется, кое-кому сорвала какие-то планы. У одного человека от сообщения проявилась такая нескрываемая досада на лице, что он теперь явно сожалеет о своей несдержанно­сти. – Вы же не каждому в коридоре ЦК рассказывали об аре­сте Арипова, – прервал полковник. – Но если вы имеете в ви­ду Первого, – продолжал он, видимо считая, что Камалов не знает до конца местных хитросплетений, – то он иначе не дол­жен был реагировать. Они с ханом Акмалем давние приятели, и Первый уже однажды его крепко выручил.

– В том-то и дело, – сказал мягко Камалов, – что Пер­вый равнодушно встретил весть об аресте в Аксае.

Теперь пришла очередь удивляться собеседнику.

– Кто же еще мог присутствовать там при вашем докладе на пятом этаже?

– Сухроб Ахмедович Акрамходжаев, – не стал мучить коллегу Камалов.

– А ему-то отчего сожалеть, он должен только радовать­ся, – сказал растерянно начальник отдела по борьбе с органи­зованной преступностью.

– Я тоже так считаю. Ну, как новость?

– Действительно, не для слабонервных.

– Я чувствую, что нам следует взять его жизнь под микро­скоп, возможно, через него идет один из каналов утечки ин­формации.

– Не много ли две противозаконные акции за неделю? – шутливо спросил полковник.

Но прокурор, не обращая внимания, продолжал:

– Пока не прояснится ситуация, очень внимательно ана­лизировать то, к чему он проявляет интерес, и при возможно­сти не ставить его в известность о ближайших планах. И по­следнее, у меня возникли самые серьезные подозрения в ав­торстве Акрамходжаева его знаменитых статей, сделавших его самым популярным в народе юристом.

Пожалуйста, аккуратно добудьте мне его докторскую дис­сертацию и наведите справки, как проходила защита, где, кто был оппонент, в каких библиотеках он собирал материал, там есть ссылки на очень редкие издания, мне кажется, он вряд ли их держал когда в руках. И попутно, какова была реакция его коллег на защиту докторской и как он попал в аппарат ЦК, ведь, как мне известно, он не был и дня на партийной работе, хотя нашего брата юриста среди аппаратчиков тьма, и кто ре­комендовал его туда? Это официальная сторона, так сказать. Но в Ташкенте, как и в любом другом культурном центре, есть люди, которые готовят научные труды по заказу для высоко­поставленных чиновников и вообще для предусмотрительных людей с деньгами. Нужно проверить по этим каналам, может, ниточка тянется оттуда. Слишком уж велика разница, на мой взгляд, между печатным и, так сказать, живым, устным Сухробом Ахмедовичем. И вообще два слова о подпольных цент­рах, где словно блины пекутся научные труды для нечисто­плотных людей. Сегодня нам пока не до них, но держите в го­лове, это тоже один из видов организованной преступности, крайне опасная форма правого нигилизма, интеллектуальное негодяйство с особым цинизмом и заведомо преднамеренное. Обе стороны, участвующие в этом, на мой взгляд, разлагают общество, разрушают его нравственные формы. И обещаю, ес­ли я здесь задержусь, я выведу мерзкий промысел и законным путем аннулирую сотни кандидатских и докторских диссерта­ций, чтобы впредь не было повадно другим.