– Освобождение полковника Нурматова он считал себе по силам, и я его особенно не отговаривал от этой затеи. Мне лично Нурматов был глубоко несимпатичен, и судьба его меня не волновала. К себе я его и на дух не подпускал, хотя он всяче­ски стремился сблизиться. Однажды он попытался взять меня за горло, не вышло. Хотел, пользуясь мундиром, испытать на испуг, и я не стал жаловаться хозяину на самоуправство своя­ка, хотя Тилляходжаев догадывался, что между нами пробежа­ла черная кошка. Но я показал ему, что его ждет, приехал сре­ди бела дня на работу и вывез его прямо из кабинета, натер­пелся он страха на всю жизнь. Меня всерьез беспокоила судьба самого Анвара Абидовича, может, я старомоден, сентимента­лен, но я обязан ему многим и не хотел уходить в сторону при первой беде хозяина. Убедить в грозящей опасности мне его все-таки не удалось, но кое-что я все-таки предпринял, на бу­дущее, так сказать. У него большая семья, шесть детей, уже по­шли внуки.

– Да, двое его сыновей заканчивают юридический фа­культет нашего университета, – вставил свое слово прокурор, давая понять, что и он хорошо осведомлен о семье человека, недавно претендовавшего на место Шарафа Рашидовича.

– Толковые ребята, раз в месяц непременно обедаю с ни­ми в чайхане на Бадамзаре. Мы с Анваром Абидовичем реши­ли, что они останутся в Ташкенте. Каждому я помог приобре­сти кооперативную квартиру в респектабельном районе, есть у них и загородные дома, купленные отцом на подставных лиц еще пять лет назад, будущее молодых людей мы успели все-таки продумать. Но я не об этом хотел сказать. После ареста полковника Нурматова. я попросил его ссудить миллион од­ним моим знакомым, затеявшим крупное дело и имеющим надежное прикрытие, заверил, что этот миллион и будет стра­ховать его семью, что бы с ним ни случилось. Отдавая «ли­мон», он автоматически становился первым пайщиком и на одни проценты с оборота мог обеспечить даже своих малолет­них внуков. Тут он не стал упираться, наверное, подумал, какая разница, где они лежат. Он был неплохой экономист и в по­следние годы не жаловал бумажные деньги, может, оттого рас­стался с ними без сожаления, зная, что они обесцениваются с каждым днем. Как бы там ни было, пока я жив, его семье не придется бедствовать, даже если он, несмотря на его колоссальные связи, и не сможет вырваться из беды, в которую по­пал…

И вдруг, когда хозяину дома показалось, что Шубарин на­строился на сентиментальную волну, смирился, что секретаря обкома больше нет у власти, прозвучал жесткий вопрос, вер­нувший его на землю.

– Чем вы конкретно можете помочь моему патрону? И кого из свидетелей в первую очередь нужно убрать или серьез­но побеседовать с ними, чтобы облегчить участь нашему другу и покровителю?

– Помочь? – искренне удивился прокурор, понимая, что не Шубарин, а он сам попадает под еще большее влияние Японца и что тот диктует свою волю, а вопрос его скорее по­хож на приказ. – Увы, во-первых, дела я не видел, оно в руках у следователя КГБ. Во-вторых, все начнется, когда предъявят обвинение и пойдут допросы, тогда и станет ясно, кто больше всего мешает ему и кому следует дать «закурить»… Конечно, я уверен, все будут открещиваться от этого дела, как черт от ла­дана, и мне придется заниматься им вплотную, не исключено, что я смогу видеть его и присутствовать на каком-нибудь до­просе, это в моей компетенции… Трудные времена настали, Артур Александрович… – заключил он на философской ноте.

– Нет, почему же трудные? Легкими они никогда не бы­ли, а теперь стали непонятными, это верно. Как только пой­мем, чего хочет новая власть, так многое и образуется. – И, считая разговор оконченным, сказал: – Через час пятнадцать минут вылетает самолет на Заркент, я должен срочно встре­титься с ним, может, и удастся что-нибудь предпринять. А вам за информацию спасибо. – И, пожав руку, стремительно вы­шел из кабинета.

«Вот так прибрал к рукам Шубарина», – подумал расте­рянно прокурор Акрамходжаев и кисло улыбнулся.

Арест секретаря обкома из Заркента словно разбудил крупных должностных лиц от спячки, снял со многих глаз пе­лену беспечности, и Сенатор стал замечать тайное объедине­ние или примирение кланов, состоявших в давней вражде, не поделивших сферы влияния в республике. Наконец-то поня­ли – время не для конфронтации и амбиций, что выжить можно только действуя единым фронтом против перемен, против тех, кто пытается навести порядок Изменилось и отношение партийного аппарата к прибывшим группам Проку­ратуры СССР, работавших во всех областях республики. Рань­ше, на первых порах, когда еще не прояснились цели, они по­лучали полное содействие и понимание, но после ряда непредсказуемых арестов им стали чинить препятствия, повсюду да­вали понять, что дальнейшее их пребывание в крае нежела­тельно. И опять пошли версии, и в печати, и с высоких трибун, что присутствие такого количества юристов извне оскорби­тельно для суверенной республики, что это плохо отражается на настроении народа, хотя всем было ясно, что занимаются в основном теми, кто наворовал многомиллионные и многотысячные состояния на беспросветной нищете своих же много­детных дехкан.

Во все времена, везде, при любой системе добро и зло де­лалось от имени народа. А люди, разрабатывавшие подобную версию, хорошо знали историю и поднаторели в демагогии. Задушив свой народ хлопковой монокультурой, ради золотых звезд, нынче стали рядиться в тогу его защитников, тайно ра­дуясь и благословляя великолепное время правления без пер­сональной ответственности. Сегодня при очевидном экономи­ческом крахе края и грозящей экологической катастрофе из-за загубленной гербицидами земли и усыхающего Арала все можно свалить на дядю, на мифическую Москву, Кремль.

Сухроб Ахмедович внимательно читал выступления круп­ных деятелей региона и удивлялся, что ни один даже не попы­тался разделить эту ответственность хотя бы пополам с цент­ром.

В этой ситуации Сенатор понял, оценил, какой ключевой пост он занимает в столь ответственный для республики пери­од. К нему практически стекалась информация из всех административных органов, включая КГБ, он имел возможность присутствовать на любом мало-мальски важном оперативном совещании, будь то в МВД, прокуратуре, Министерстве юсти­ции, Верховном суде, находящимися под надежным оком Са­лима. Правильно они рассчитали когда-то, застолбив место в Верховном суде, там решалась судьба многих денежных лю­дей, не принадлежащих к партийной и советской элите, ими занималась вплотную Москва, и судить их, вероятнее всего, предстояло Военной коллегии Верховного суда СССР. Сенатор видел официальные рапорты следователей по особо важным делам, где они отмечали, что начальник областной торговой вотчины Тилляходжаева, некий Шудратов, арестованный од­новременно с полковником ОБХСС Нурматовым, свояком секретаря обкома, предлагал миллион только за то, чтобы его дело со всеми обвинениями передали в Верховный суд респуб­лики, видимо, хорошо знал нравы местной Фемиды.

Еще одним нескончаемым источником информации Се­натору служили… анонимные письма, их поток, и без того никогда не прерывавшийся с тех печальных тридцатых годов, в период правления Андропова – Черненко вырос в десятки раз.

Снова, пользуясь историческим опытом, одни пытались руками государства потопить других, и опытный глаз Сухроба Ахмедовича безошибочно видел в большинстве из них только корысть и зависть, иных, добивающихся правды и справедли­вости, встречалось мало, они тонули в море оговоров, да они и не интересовали прокурора.

Можно сказать, у Акрамходжаева даже хобби появилось, он тщательно и любовно собирал подметные письма, система­тизировал их по тематике: хищения, взятки, должностные преступления, аморальное поведение, политическая неблаго­надежность. Часто из разных источников сигнализировали об одном и том же, и опять же он интуитивно чувствовал, стоит ли за ними дирижер, закоперщик или действительно прорвало плотину терпения. Такую информацию он ставил особо высо­ко, выделял ее, тут, при надобности, прихлопнуть человека ни­чего не стоило. Иногда он часами читал анонимки, для него это было увлекательнее самого изощренного кроссворда, так он тренировал свой коварный ум: высчитывал, сопоставлял, анализировал, приходил к неожиданным выводам.