– Не расстраивайся, Юсуф, еще посмотрим, чья возьмет. Я тут кое-что придумал, не отвертится Купыр-Пулат, будет у нас ходить в пристяжных. Бумагам, что ты добыл на него, цены нет, дорогой мой. – И, заканчивая беседу, добавляет: – Давай выпьем еще по одной, и поеду-ка я после обеда отдыхать в одно место…

Приятная мысль, видимо, пришла на ум неожиданно, и он хитро улыбается. Улыбается и помощник, он понимает хозяина с полуслова.

– Умаял меня твой Купыр-Пулат, – говорит секретарь и разливает на этот раз коньяк сам, чувствуется, поднялось настроение. Выпив, возвращается к прежнему разговору. – Если выйдет по-моему, подарю я махмудовского жеребца Арипову, вот уж обрадуется аксакайский хан.

– А если не получится? – вырывается у помощника, он чувствует – сейчас самый подходящий момент для коварных вопросов.

Вопрос не ставит хозяина кабинета в тупик. Закрывая сейф, он небрежно роняет:

– Вот тогда и сгодятся твои дружки, судьи и прокуроры… И довольные пониманием друг друга, они долго и громко смеются.

Помощник убирает поднос с остатками «Варцихи», бокалы и собирается уйти тайным ходом. Есть вход со двора, из сада, прямо в комнату отдыха, через него проводит он к хозяину людей, связь с которыми хозяин кабинета не хотел бы афишировать, ну, и женщин, конечно. Но шеф словно читает мысли своего помощника, которого держит при себе уже лет двадцать, с тех пор, как стал в глухом районе секретарем райкома.

– Действительно Нурматов уехал в Ташкент на совещание? – спрашивает он небрежно.

– Я все проверил, угадал ваше желание, – он сейчас в прокуратуре республики на совещании по вопросу о случаях коррупции и взяточничества в органах милиции.

– Он что, делится там опытом? – И оба прыскают со смеху.

– Даже если бы Нурматов был в Заркенте, разве он вам мешал когда-нибудь? – нагловато улыбается помощник. – Стоит ли его принимать в расчет?

– Пошлый ты человек, Юсуф, – мягко журит хозяин. – Родственник он мне все-таки. И не забывай, кто я, – мораль, традиции блюсти следует.

Помощник, обходя красный ковер стороной, покидает кабинет, прикидывая, сказать ли ожидающим в приемной, что секретаря обкома после обеда не будет и лучше прийти завтра, но в последний момент передумывает и молча скрывается за тяжелой дубовой дверью с надраенной медной табличкой «Ю.С.Юнусов», апартаменты у них с шефом напротив.

Анвар Абидович поднимает трубку прямого телефона. Хоть и не положено по чину начальнику областного ОБХСС Нурматову иметь двузначный номер, а он распорядился установить, – уравнял с членами бюро, двух зайцев убил сразу. Вроде возвысил свояка, поднял его авторитет – и для себя удобство: раньше Шарофат от безделья вечно на городском висела, не дозвонишься, а этот всегда свободен, пять аппаратов, вплоть до ванной, велел поставить – не любит он ждать. С другого конца провода тотчас слышится капризный женский голос:

– Забыл свою козочку, заркентский эмир…

Анвар Абидович говорит ласковые, нежные слова, у него и голос изменился сразу, но тут же неожиданно переходит на прозу жизни, спрашивает, есть ли в доме обед, и, получив отрицательный ответ, обещает быть через час. Положив трубку, он связывается по внутреннему телефону с обкомовским поваром и заказывает обед, знает, что через полчаса все будет аккуратно погружено в машину, выездное обслуживание шефа здесь не внове.

Помощник с утра принес кипу бумаг на подпись, а он не успел утвердить и половину – и в оставшиеся полчаса, пока внизу лихорадочно пакуют в корзины обед, хочет покончить хоть с этим делом. Тилляходжаев вяло пробегает глазами одну бумагу, вторую, но сосредоточиться не удается, а цену своей подписи он знает хорошо, и потому отодвигает красную папку в сторону, – слишком утомительным, нервным оказалось и для него единоборство с гордецом Махмудовым.

Он откидывает голову на высокую спинку кресла, закрывает глаза и мягко массирует надбровные дуги, такую гимнастику лица посоветовал ему один умный человек. Нарождающаяся головная боль быстро проходит, – то ли действительно массаж подействовал, то ли оттого, что предвкушает встречу с любимой женщиной…

– Шарофат… – произносит он вслух, нараспев, и лицо его расплывается в довольной улыбке. – Цветок мой прекрасный, самое дорогое мое сокровище, – шепчет он страстно и довольно громко, забывая, что находится на службе. Мысли о Шарофат, о предстоящем свидании уносят его из обкомовского кабинета…

Шарофат – младшая сестра его жены, она моложе Халимы на восемь лет. Женился Анвар Абидович, по восточным понятиям, поздно, почти в тридцать, – бился за место под солнцем, то есть за кресло. Самый видный жених в районе – говорили о нем, и выбор имел ханский: каждая семья мечтала породниться с Тилляходжаевыми. Коммунизм, социализм или еще какая форма государственности была или будет, не имеет значения – люди в округе знали и знают: Тилляходжаевы всегда Тилляходжаевы – белая кость, роднись с ними, не пропадешь. Оттого, несмотря на свой неказистый рост, он взял красавицу из красавиц Халиму Касымову. Такая пери раз в сто лет в округе рождается, говорили аксакалы, занимающие красный угол в чайхане. Какие орлы увивались за ней в районе, да и в Ташкенте, где она училась!

Только два курса университета успела закончить Халима, больше просвещенный и облеченный властью муж не позволил, считая, что для жены и двух курсов много.

В кого пошли три дочери рядового бухгалтера Касымова из райсобеса – великая тайна природы, потому что и отец и мать ни красотой, ни статью особо не отличались, а девочки у них как на подбор – глаз не отвести!

Старшая сестра Халимы – Дилором, когда училась в Ташкенте, вышла замуж за хорошего человека и жила теперь в столице, муж ее крупным ученым стал.

Дом Тилляходжаевых, куда привел молодую жену Анвар Абидович, конечно, разительно отличался от дома скромного собесовского бухгалтера – иной уровень, иные возможности. Родня тут – святое дело, отношением к ней и проверяется человек, в родне он черпает силу и поддержку; родня и есть тот основной клан, на который делает опору восточный человек. И неудивительно, что младшая сестренка Халимы, красивая и смышленая Шарофат, считай, дни и ночи пропадала у Тилляходжаевых и быстро стала любимицей в их доме. Родители Анвара Абидовича сокрушались, что у них нет в семье еще одного сына, уж очень пришлась по душе им Шарофат.

А когда пошли у Халимы один за одним дети, сестренка оказалась в доме просто бесценной. Позже, когда Шарофат сердилась, она не раз выговаривала Коротышке: ваши дети у меня на руках выросли. Впрочем, так оно и было.

В восьмом классе Шарофат догнала ростом и комплекцией старшую сестру, сказывалась акселерация и в жарких краях. Не раз, приходя домой, он заставал Шарофат у зеркала в нарядах жены.

– Нравится? – говорила она, нисколько не смущаясь, и не менее изящно, чем манекенщицы, которых она видела только с экрана телевизора, демонстрировала перед ним платье или костюм.

Делала она это зачастую кокетливо и слишком смело для восточной девушки. Наряды действительно были ей к лицу, и носила она их увереннее, элегантнее, чем жена. Анвар Абидович, не кривя душой, признавался: нравится, восхитительно! Больше, чем за игру, милые шалости Шарофат у зеркала он не принимал.

Однажды, – училась она тогда уже в девятом классе, – приехал он на обед домой. Халима находилась в роддоме. Шарофат вбежала в летнюю кухню в белом платье сестры, которое он привез в прошлом году из Греции. Пройдясь перед ним, словно на сцене, Шарофат игриво спросила:

– Ну как, буду я первой красавицей на школьном балу?

И тут он впервые увидел в ней взрослую девушку, очень похожую на свою жену, но уже отличавшуюся иной красотой, время и условия в доме наложили на нее свой отпечаток. – Есть в ней что-то европейское, особо изящное, отметил он тогда про себя, а вслух вполне искренне сказал:

– Конечно, Шарофат, ты сегодня как белая лебедь.

– Спасибо, Анвар-ака, – обрадовалась Шарофат, – мне очень хочется нравиться вам, – и, неожиданно подбежав, поцеловала его.