Вешка — совсем не от вехи. Вешка от слова вещь. Никита не называл какую-нибудь штучку вещицей, а называл ее вешкой. И вся деревня звала мальчика Вешкой. И братья, и сестры, и даже мать.

На свою беду Никита рос слабым и некрасивым: лопоухий, ноги тонкие, плечи костлявые, рот большой, а в глазах будто навсегда застыл вопрос: «А мне можно?» Наверное, оттого, что ему часто говорили «нельзя».

— Робя, поводить в хоронючки можно?

— Не, нельзя…

— Робя, можно с вами в кедровник?

— Нельзя, головастик: еще заплутаешь.

Нельзя, нельзя… А Никите даже постоять около ребят приятно — людей он любит. Летом играют в лапту. Никита стоит в сторонке, переживает: губы вздрагивают, улыбаются. Иногда ему разрешали принести отлетевший в сторону мяч.

— Эй, большеротый, сбегай!

И он летит со всех ног, не раздумывая, лезет за мячом в заросли крапивы.

Никита любил уходить в тайгу. Там хорошо: никто не дает подзатыльник, не назовет головастиком, можно поиграть с бельчатами. И тайге Никита по сердцу пришелся: смышлен, ласков, добр. Тайга открылась Никите: то медвежонка ему покажет, то к лисьей норе приведет, то ягодами накормит. Без подарка не отпустит своего маленького некрасивого друга.

Каждый раз, возвращаясь из тайги, Никита подходил к ребятам и говорил:

— Робя, а у меня есть вешка.

— Эка невидаль, — и находка исчезала в чужом кармане.

— Робя, а поводить можно?

— Куда тебе, Вешка, водить! Помрешь неотводой.

Никита улыбался своей вздрагивающей улыбкой и отходил в сторону…

Как и все, Вешка готовился к походу в тайгу с ночевкой. Он сам сладил себе заплечный мешок. Выпросил у матери сала, яиц, бутылку молока, хлеба. К месту сбора пришел раньше всех. За ним стали подходить и другие. Многие с настоящими ружьями, с топориками, самодельными кинжалами — в тайге всякое случиться может. Совсем собрались тронуться в путь, и тут ребячий атаман — Митяй-медвежья голова — вдруг с прищурочкой поглядел на Никиту:

— А ты куда, Вешка, собрался.

— С вами, в тайгу.

— С нами? — Митяй расхохотался.

Глаза Никите застелили слезы. Он ничего не видел, не слышал ребячьего смеха. Словно вынули его доброе маленькое сердце и наступили на него озорной ногой.

Он опомнился, когда шумная ватага уже была на краю села. Домой Никите возвращаться нельзя — засмеют. «Пойду в тайгу один. И зайду подальше ихнего», — решил он.

Шел Никита долго. Уже тайга предупреждала его незнакомыми тропинками. Солнышко давно перебралось с левой стороны на правую и спряталось за верхушками деревьев, а он все шел.

Сердце у Никиты отходчивое. Он забыл про обиду и даже пел песни — чужие и свои. Сочинять их легко, смотри по сторонам и пой про то, что видишь. А кругом огромные деревья-молчуны, смышленые белки-летяги, кедровки, клесты…

Чем дальше шел Никита, тем непроходимее становился лес. Деревья-великаны закрывали ветвями небо, спрятали солнце. Места пошли незнакомые. Зоркие глаза Никиты еле-еле различали узкую тропку. Притаились в своих гнездах чуткие птицы, забрались поглубже в норы пугливые зверьки, спрятались в дупла игруньи-белки.

Вешке вспомнился дом. Наверное, там уже отужинали и легли спать. Оглянулся назад. Тропинка позади исчезла. Куда идти? Решил — вперед. Надо поесть, но останавливаться страшно… Спасибо, луна — в лесу чуть посветлело. Даже тропинка стала шире. Она вывела Вешку на большую полянку. Здесь было светлее, чем в лесу. Никита увидел избушку и, крадучись, подошел к ней.

Он зажег спичку, нашел дверь и остановился около нее. Прислушался, в избушке тишина… Только где-то неподалеку что-то шумело, будто кто-то переливал воду из большущих кадок.

Никита осторожно налег плечом на дверь. Она подалась неохотно, скрипнула. Вешка остановился на пороге и зажег новую спичку. Никого не было. Никита сразу догадался, что он в охотничьем домике. Домик — ничейный. Построили его добрые люди для тех, кто попал в беду: заблудился, сбился с дороги, за кем крались по пятам лютые враги, — голод и холод.

Вешка истратил еще одну спичку, поджег сухие сучья в очаге. Они дружно загорелись. Осмотрелся… У стены низкие нары с затхлым от времени сеном. На полатях какие-то кульки. Никита достал из мешка свои запасы. Нехотя пожевал хлеб, сало, с жадностью выпил молоко. Не все — половину бутылки.

На двери он увидел засов и тут же запер дверь. «Теперь никто не войдет. Буду спать». Но спать было страшно.

Прогорели сучья. Угли светили неярким красным светом. Никита лег на нары и не шевелился. Заснул он незаметно и сразу.

Первое, о чем Никита подумал, когда проснулся, почему рядом нет брата Кирюшки. Они спали всегда вместе. «Неужто без меня на рыбалку ушел?» — подумал Вешка и вдруг вспомнил, где находится.

Осторожно Никита вышел из избушки. И тут же продрог. Тайга только что просыпалась. Она умывалась росою и дышала туманом. Солнечные лучи с трудом пробивались между могучих стволов и превращали туман в золотистую дымку. На разные голоса пели птицы. Где-то совсем рядом протрубил сохатый.

Никите стало весело, и он крикнул тайге:

— Эге-ей-й…

Птицы настороженно притихли. Но, узнав Вешкин голос, снова стали продолжать свои утренние песни…

Никита вернулся в избушку. Прибрал за собой. Собрался уходить, но, подумав, достал из своего мешка сало и положил его на полати, а рядом — коробок со спичками.

Солнце поднималось из густой хвои, где ему мягко и тепло спалось ночью. Наступило настоящее яркое доброе таежное утро.

Никита торопился домой, но хотелось пить. Он знал, что рядом река. Еще ночью он слышал, как она разговаривала с берегами. А сейчас видно было, как ленивица спала, укрывшись туманом от щекотных солнечных лучей.

По дороге к реке мальчик встретил шустрый родник. Родник — вечный труженик. Ему некогда спать. День и ночь он кормит светлою и студеною водою прожорливую реку.

Никита припал губами к обжигающей холодом струе. Потом умылся и вытер лицо подолом рубахи.

Еще раз нагнулся, чтобы попить, и увидел, как сверкнул на солнце красивый камень. Никита достал его, полюбовался и сунул в карман…

Уже давно миновал жаркий полдень, а Никита все шел и шел. Хотелось есть, пить. Стали попадаться знакомые деревья, полянки. Наконец, Никита услышал свою деревню: лениво лаяли собаки, рокотал трактор. Никита пошел быстрее. Выйдя из лесу, он заметил группу людей. Люди шли ему навстречу.

— Глянь-ка, Вешка! — услышал Никита.

— Сам отыскался!

Никиту окружили ребята. Он растерялся и ничего не мог сразу понять.

— Будет тебе дома-то, головастик!

— Всю деревню сполошил.

— Мать отлупит, — потирал руки Митяй-медвежья голова. — Эх ты, Вешка.

Вешка?… Никита что-то вспомнил и торопливо полез в карман. Красивый камень лежал на месте. Никита достал его и сказал привычную фразу:

— Робя, а у меня есть вешка.

Митяй протянул руку, чтобы завладеть Вешкиной находкой, но его остановил окрик:

— Постой паря, не спеши! — Никита только теперь заметил старого охотника Силыча. — Дай-ка, малец, мне посмотреть-то.

Старик долго рассматривал камень, а потом спросил:

— Где взял-то?

— Нашел в роднике.

— А дорогу-то найдешь?

— Найду.

— Добро. Завтра утром покажешь. Не теряй, смотри: золото это самородное. Мать сдаст — штанов вам понакупит, — старик погладил Вешку по голове. — Молодец, Никитушка. Мал, говорится, золотник, да дорог. Идем, провожу домой, чтоб мать-то не ругала.

Каждому из ребят хотелось быть в тот момент Вешкой.

Еще до восхода солнца верховые уехали из деревни. Два дня ждали их возвращения. Мальчишки дежурили на околице.

И только на третий день в полдень вернулся старик Силыч. Он проехал к правлению колхоза, не обращая внимания на бегущих за ним ребятишек. А через час вся деревня знала, что старатели обнаружили богатые золотые россыпи.