Амалия не желала занимать этим, голову: бесполезно. Она была все-таки специалист и понимала, что если: стро-шъ такую операцию всерьез, нужно несколько человек прикрытия, в сейчас аадо рассчитывать на талант и удачу. Она дернула плечом, сказала: «Ты погуляй, посмотри» — и набрала номер.
Телефон господина Ренна, как ни удивительно, ответил. И сам господин Ренн был на месте. Сказал — да, его предупредили; да, он постарается помочь. Пусть мадам перезвонит через полчаса.
— А, черт, пойдем поищем кафе, — сказала Амалия Джеку, употребив тот синоним слова «черт», который слышала от Умника.
И пошла, усиленно виляя задом — для самоутверждения.
Умник же, из-за которого у бедной американской девушки было столько хлопот, сидел в своем голландском домике и приятно беседовал с госпожой Лионель. Старая дама с упоением трещала, рассказывая своему благодетелю о местных делах. Разводка Хелла — с которой господин Тэкер некогда ловил карпов из окна кухни — вышла, замуж в третий раз и переехала то ли в Гаагу, то ли куда еще. Плату за воду снова повысили. Доктор Сакс открыл зубоврачебный кабинет в дополнение к своей терапевтической практике, у него работает очаровательная дантистка, такая черненькая и кудрявая, — господину Тэкеру она должна понравиться.
— Марта, дорогая, — перебил ее Умник. — Вы помните, что на этот раз никто не должен знать о моем приезде? Какие там кудрявые девушки?
— Конечно, помню! Еще бы не помнить! Но не вечно же вам сидеть, взаперти со старухой!
— А кто может знать… У вас будет со мной порядочно беспокойства, дорогая Марта.
— Какого беспокойства? — с энтузиазмом спросила Марта.
— Одежда У меня только то, что на теле, да этот плащ, — спасибо, что сохранили.
— Ми-и-истер Тэкер! Я и рубашку вашу сохранила, и ваш прекрасный галстук! И тапочки. Как я могла это выбросить?
— Так вот, Марта. Мне надо бы пару-другую брюк, несколько рубашек… куртку бы хорошо домашнюю. И уличное что-нибудь… не знаю.
Госпожа Лионель немедля составила план действия. Она съездит в Зандам…
— На велосипеде? — перебил Умник.
— Конечно! — сказала госпожа Лионель.
— Чертовы голландские обычаи! — сказал Умник.
Госпожа Лионель в восторге захихикала. Тогда Умник объяснил ей, что она, черт побери, может для успокоения его совести принять у него малую толику денег, чтобы ездить по его делам хотя бы на автобусе, если уж ей претит такси. Госпожа Лионель стала вдруг серьезной и сказала, что если она начнет раскатывать на такси, то вся деревня этим заинтересуется, в этот Гугер на почте — он отъявленный сплетник — начнет судачить, откуда у нее вдруг такие средства. На автобус она, так и быть, согласна, но не на такси, нет… Затем она развила свой план: покупать надо в дорогом мужском магазине, где одежду меняют по первой просьбе, — примерять ее дома и менять. Вот.
Умник слушал и морщился. «Московские правила» явно не разрешали таких экзерсисов. Наверняка все деревенские хозяйки толкутся на торговой улице Зандама, такая улица там одна. Наверняка кто-то из сплетниц увидит, что Марта покупает мужскую одежду. Это не пойдет.
Он сказал, как мог ласково и подхалимски, что дорогой Марте придется съездить в Амстердам, найти магазин для толстяков и сделать там все покупки. Она поняла и согласилась — пожалуй, еще с большим энтузиазмом. Немедля достала сантиметр, обмерила дорогого своего постояльца и собралась было ехать сейчас же, так что пришлось снова ее окорачивать, говорить, что пока она доедет и найдет нужный магазин, он и закроется.
В конце концов порешили оставить это на завтра. Марта принялась готовить еду, а Умник внезапно ощутил приступ злобы, даже отчаяния: впервые за несколько лет ему было нечем заняться. Ни дела живого, ни справочников, ни любимых книг — ничего. Он не мог даже смотреть телевизор; идиотское занятие, но на самый худой конец годится, однако и этого он не мог, потому что телевизор стоял в гостиной, перед окном во всю стену, а занавешивать окна первого этажа в Голландии не полагается решительно. Это привлечет внимание более пристальное, чем покупка целого контейнера мужской одежды.
Беда была в том, что Умник не мог сейчас работать, то есть изобретать. А не мог потому, что был болен своей новой «машинкой», первый образец которой лежал закопанный в гараже, у задней стены. На бумаге — или в голове, что одно и то же — с этой темой больше нечего было делать. Надо было строить второй образец, на порядок более мощный, и картинка его, объемная картинка, давно уже нарисовалась в голове — объемная, но общая, без деталей. Чтобы появились детали, нужен Рон…
Берт шепотом выругался по-черному, покопался на жалкой книжной полочке Марты и нашел «Пиквикский клуб», книжку, которую терпеть не могла его мамаша, а он в пику ей полюбил. Раскрыл наудачу и натолкнулся на замечательный, уже много лет — с детства — любимый: период: «К обиде добавляют оскорбление, как сказал попугай, когда его привезли в Англию и заставили говорить по-английски». Он захохотал, и на душе стало много легче.
Не стану утверждать, что этот освежающий дулу хохот телепатическим путем отозвался за океаном, в мичиганском городишке Хоуэлле. Но примерно в это же время — около двух часов дня — Нелл вдруг перестала всхлипывать и объявила Джону, как старшему охраннику, что ей необходимо съездить в банк и за покупками и если уж ей запрещено одной выходить на улицу, пусть он пошлет кого-нибудь нз своих бездельников ее сопровождать. Чтобы ее не взорвали, как этот проклятый цех.
Джон галантно ответил, что почтет за счастье сопровождать мадам самолично и возьмет Смарти вести машину Нелл очень хотелось высказаться насчет черномазых, как водителей, так в пешеходов, но она воздержалась — без Умника Нелл стала Заметно менее самоуверенной.
Господин Клемент Гилберт тоже изменился за последние дни. И с него последние события посбили спеси — он так и формулировал это про себя. Три дня назад он был глянцевым человеком с журнальной обложки, носителем титула «человек года», «звездным мальчиком» — его называли и так. Был могущественным человеком, миллиардером.
Сегодня он оставался миллиардером, но ощущал себя ничтожеством. Он — делец и социолог — мог все это предвидеть. Обязан был предвидеть. Обязан, И вот теперь он сидел в своем кабинете под самой крышей своего небоскреба, механически вершил дела своей фирмы и мрачно ловил себя на мысли: все было своей все было чужое.
В огромном здании многие передвигались на цыпочках, а те, что помладше, до кого не докатывался начальственный гнев, тоже чувствовали себя вроде как прибитыми. Ходили темные слухи, что ко взрыву на Детройтском сборочном причастен кто-то из персонала — впрочем, в том не было ничего удивительного: газеты и телекомментаторы не уставали высказывать разные предположения. Браун — офицер заводской полиции, чудом спасшийся при взрыве, — был настигнут в больнице корреспондентом Си-эн-эн, и два дня подряд его отрешенное от мира лицо мелькало на телеэкранах и на газетных полосах. Показаны были и похороны Арона Стоуна на его родине, в Вирджинии, — совершенно уже романтическая история. По настоянию деда в родителей, Арона, похоронили на местном кладбище, рядом с могилами других Стоунов, черных и белых, африканцев и англосаксов: потомков рабовладельцев и потомков рабов там хоронили рядом.
Си-Джи старался не знать всего этого. Отбрасывать прочь. Звонки друзей приводили его в пущую ярость, Они воображают, что ему надо сочувствовать! Когда позвонил Тим-Лошадка, он приказал мисс Каррингтон, чтобы господина Пратти ни при каких — слышите? — ни при каких обстоятельствах с ним не соединяли.
Первый раз в жизни сухо разговаривал с матерью. И первый раз в своей ипостаси президента он бездельно сидел в кабинете, выходящем панорамным окном на самую богатую часть самого богатого города в мире, Не делал ничего. Сидел и ждал ответа от Бабаджаняна.
Пока на востоке Америки дотягивался этот мглистый и мучительный для наших героев день, на западе Европы наступила ночь.
