В первых числах августа позвонил Санчо.
– Скоро отбываю, старик. Хочу организовать отвальную. Снял для нас троих сауну и бильярдную в Мытищах на всю ночь с пятницы на субботу. Ты, я и Лекс. И пиво, конечно. С раками. Ни вина, ни водки не хочется.
– Втроем? – с подозрением спросил Костя.
– Есть возражения? Скорректируем! Кого предпочитаешь: блондинок, брюнеток, рыженьких? Русских, вьетнамок? Заказывай, Костя, не тушуйся.
– Лучше втроем, – сказал Егоров.
– Как скажешь. Ты у нас вольная птица, так что выспись днем хорошенько. В шесть я за тобой заеду.
Поспать не получилось: весь день в пятницу Костя работал. Книга опять слегка забуксовала; он уперся плечом и приложил все силы, чтобы сдвинуть ее с места. Кроме того, в тот день его посетила странная мысль, которая на два часа выбила его из колеи: я пишу одинаковыми словами. У меня бедный словарный запас, я все время повторяюсь.
Он был настолько расстроен, что минут сорок просидел без движения, уставившись в экран. Начал читать куски текста и убедился, что это правда: слова одинаковые. У классиков, признанных мастеров, книг которых он прочел за последние годы немало, язык был сочный, а главное – разнообразный. Так, во всяком случае, ему всегда казалось. А у него, Кости, одно и то же... Все правильно: он хозяйственник, а не писатель.
«Я подумаю об этом завтра», – вспомнил он фразу из «Унесенных ветром». Сварил себе кофе, вернулся с чашкой в комнату, согнал с теплого стула Фолианта, сел и снова изо всех сил надавил плечом. Книга двинулась. Совсем немного, чуть-чуть.
В половине шестого Костя стал собираться, нетерпеливо поглядывая в окно, не подъехал ли Санчо, и мысленно благодаря друга за замечательную идею. Переключиться сейчас было необходимо, причем можно не бояться, что он отрубится часа в три: этого не случится, так он, Костя, был возбужден.
В машине Сашки играло «Радио ретро». Август, вечер пятницы. Вся автомобильная Москва стоит по направлению к области.
Егоров сидел сзади. Лукавый взгляд Санчо, время от времени бросаемый в зеркало заднего вида, Косте не нравился. Раздражал. И Костя не мог понять, почему.
– Расслабься, – сказал Панченко. – Вечеринка уже началась. Слушай музыку и отдыхай. Быстро не приедем. Чем занимался? Поспал?
Косте в голову пришла вторая за этот день сумасшедшая идея: Санчо известно о том, что он, Костя, пишет книгу. От кого? От Оксаны, разумеется. Егоров даже тряхнул головой, отгоняя этот бред.
– Спал и читал, – сказал он. Добавил зачем-то: – Золя.
– М-м, – неопределенно отреагировал Сашка. Разговор не клеился. Егоров с удивлением осознал, что дело не в нем: Панченко отчего-то чувствует себя неловко, прячется за какой-то дурацкой маской. Такое произошло впервые; Костя пытался понять, в чем тут дело, не задавая вопросов, понимая, что правды не услышит.
– Ну-ка, давай вот так попробуем... – Сашка резко свернул и помчался по разделительной. Костя ощутил, как к горлу подкатил ком. Давно он не ездил в машине с такой скоростью.
– Сейчас мертвую зону проскочим, легче пойдет... – приговаривал Санчо. Их темно-синий «лексус» все несся по разделительной.
Столько не виделись, вяло думал Егоров, сглатывая кислую вязкую слюну. Совсем не разговариваем. Будто чужие, будто не друзья.
– Удачно промахнули, – сквозь шум в ушах услышал он голос Санчо.
* * *
– ...Моветон, – сказал Сашка, показывая на мою руку и притворно сдвигая брови. – Моветон, мон шер.
– Что, в чем дело? – забеспокоился я. – Разве я мухлюю? Кость?
– Всего лишь кольцо, – усмехнулся Сашка.
– Тьфу ты, пропасть... – Я ударил и, конечно же, промазал.
– Партия, – сказал Санчо. – Костя, соберешь шары?
– Так что насчет кольца? – спросил я.
– Ничего... Я просто хотел сказать, что в нашем возрасте обручальные кольца носят мужчины, которые уже ни на что не надеются. Остальные, даже если и выходят из квартиры окольцованные, демонстрируя дражайшей половине свою лояльность, снимают и суют кольцо в карман уже в лифте. А вечером, возвращаясь с работы, производят действия в обратном порядке. И все довольны, все смеются. – Он приложился к горлышку бутылки «Будвайзера» и встал в позу, опершись на кий. – Вы никогда не задавались вопросом, зачем люди вступают в брак? У меня есть своя, оригинальная версия.
– Кто бы сомневался... – проворчал Костя.
– Мужчины, – продолжал этот философ липовый, – женятся для того, чтобы постоянно иметь под рукой объект вожделения. А женщины выходят замуж в расчете, что их накормят, оденут и украсят цацками до, после и вместо процесса, к которому приводит мужское вожделение.
– А дети? – спросил я. Мне его плоская точка зрения не понравилась.
– Фигня, побочный продукт. Без них вполне можно жить.
– Бей, побочный продукт, – сказал Костя. – С кем играешь?
– Если кто-то обиделся, прошу извинить... – сказал Санчо, ловко разбивая пирамиду и загоняя в лузу шар. – Вы поодиночке – слишком слабые соперники для меня. Играйте вдвоем. Ваши два удара против моего одного. Так вот...
– Закрыли тему, – сердито сказал Егоров. – Не все так гнусно, как ты преподносишь.
– Как скажете. – Он ударил, промахнулся, отошел от стола и взялся за свое пиво.
Я подмигнул Костику: сейчас мы его уделаем, хмыря самоуверенного, как Бог черепаху. Нашел хорошую позицию, мягко ударил. Шар вошел в лузу, словно...
– Кость, теперь ты. Бей этим вон в тот. Не торопись.
Костик снова промазал. Он не загнал сегодня еще ни одного шара – о чем думает?
– Спишь, что ли?
Санчо двигался вокруг стола, как гиена: медленно, бесшумно, напряженно.
– Глазомер, мальчики, – сказал он. – И угол удара. Лобовой-то каждый го-разд! – ударил на последнем слове, но угол был выбран слишком большой, похвальбун несчастный. – Лекс, прошу!
Пока я примеривался, он отхлебнул пива и спросил Костю:
– Значит, на дачу ты больше не ездишь... А как же тетя Лена? Продукты ей отвезти, помочь по дому...
Ну чего лезет? Час назад, когда мы были в парилке, Костя уже дал понять, что эта тема его тяготит...
– Не могу, – сказал Костик. – Рана по отцу только зажила, теперь вот с дядькой... Не могу я там.
Я ударил и промахнулся. Костя открыл банку пива, сделал глоток.
– А если клин клином? – не унимался Санчо.
– Не для меня... – Егоров подошел к окну и вдохнул ночной воздух. – Кто бы там что ни говорил, я любил дядю Гришу. Бывал у него редко, особенно в последние годы, показывать свое отношение не умел... Но любил. Очень. Он не пытался заменить мне отца, и в этом состояло его главное достоинство. При необходимости неизменно оказывался рядом, а несколько его советов мне некогда очень помогли.
– Костя, бей, – сказал я.
– Я так перед ним виноват, – продолжал Егоров спокойно. – При жизни не ценим, пренебрегаем, а уйдет человек... Если бы я только мог, многое бы вернул, и мои взаимоотношения с дядькой в первую очередь. И повел бы себя иначе.
– А на дачу ты все-таки съезди, – сказал я. – Твой удар, Костя.
Он повернулся и в упор посмотрел на Санчо:
– Ты что-то знаешь?
Тот, не отводя взгляда, пожал плечами.
– Я не спрашиваю, откуда. – Егоров подошел к столу и уставился на шары невидящими глазами. – Наверное, потому, что ты уезжаешь. Очень хочется, чтобы там у тебя все сложилось.
Он вдруг стремительно наклонился, ударил – и сделал мастерские «штаны». Прошел вдоль стола, замер, наклонился – еще шар. И еще. И еще.
– Я бы не стал играть, – сказал Санчо хрипло.
– Партия, – сказал я.
Костя выпрямился, осторожно положил кий на стол. Он тяжело дышал, а руки слегка дрожали.
– Что-то меня познабливает, – сказал он. – Пошли погреемся.
* * *
– Привет, Стани́слав! – крикнул Олежа и отступил, пропуская фургон на территорию. Проводил его взглядом, повернулся и бдительно оглядел окрестности. По эту сторону было пусто и относительно спокойно. С той стороны и с платного пляжа неслась музыка и неразборчивые крики.
Олежа покачал головой, вошел следом за машиной во двор и нажал кнопку на пульте. Ворота с тихим жужжанием, как бы нехотя, сошлись и замкнулись с отчетливым щелчком.
Стас сидел в кабине, откинувшись на спинку водительского кресла. Было видно, что он изрядно вымотался за прошедший день.
Олежа посмотрел на часы:
– А ты чего так поздно-то? На какое время договаривались?
Стас открыл дверцу и почти вывалился наружу.
– Очень много заказов на доставку, – сказал он, пожимая руку охраннику. – Начальство торопит: быстрее, быстрее! А куда быстрее – не самолет же... Помотайся-ка по области в такое пекло... Кипел два раза... Да и у вас тут на подъезде авария, автобус перевернулся...
– Слышал, – сказал Олежа, – в новостях передавали. Что делать будем? Мы вдвоем с напарником. Он дрыхнет. Я разгружать не стану, мне за это не платят.
– Мне платят, – сказал Стас. – Но я тоже не хочу. Натаскался сегодня.
Олежа оглядел его мощную, словно высеченную из камня фигуру, увенчанную большой головой с длинными и черными, как смоль, волнистыми волосами, одетую в старые кроссовки на босу ногу, шорты и грязную желтую футболку, всю в пятнах пота. От Стаса несло взмыленным мустангом. «Опять Черный Викинг приедет?» – недовольно спросил сегодня днем в телефон начальник снабжения; почему-то он не любил Стаса, где-то они нехорошо пересеклись...
Олежа махнул рукой:
– Загоняй машину вон туда, вглубь, по навес, и пошли к нам. Чаем напою, потрындим...
– Ча-аем... – протянул Стас недовольно и, кряхтя, полез в кабину.
Олежа подождал, пока он припаркуется в глубине двора и все запрет. Спросил:
– А ты чего хочешь?
– Пиво есть?
Олежа поскучнел. Он поглядел на окна дежурки, потом в сторону набережной и неожиданно предложил:
– А хочешь – поезжай домой! Завтра утром привезешь. Я подтвержу, что ты успел в оговоренные сутки, только разгружать некому...
– Я тебе что, биоробот? – добродушно сказал огромный Стас, переминаясь. – Да и соляра сейчас – ого-го... Фирма мои вояжи не оплатит: генеральный просто не поймет. Перекантуюсь до утра, не взыщи. И не темни со мной, вещий Олег, я сам темнила. Что насчет пива?
Олежа тянул паузу, сколько мог. Потом сморщился, как от сильной зубной боли, и, глядя в сторону, неохотно признал:
– Два баллона.
– На пару глотков, – вздохнул Стас.
– Ты не понял, – еще медленнее и неохотнее протянул Олежа. – Два баллона по пять литров. Вообще, я их домой везу, отцу и брату. Завтра сменюсь, хотел побаловать. Хорошее пиво, самовар. Тут неподалеку, у умельцев отовариваюсь.
– А я рыбца́ везу. Воблу, леща, тараньку. И прочую корюшку. Утром мебель клиенту доставили, а ему, как на грех, расплатиться за доставку и сборку нечем: зарплату задержали. Вот мы ящик рыбы и забрали.
– Деньгами-то лучше было бы...
– У него хорошая рыба, – сказал Стас мечтательно. – Сам ловит, технология вяления какая-то особенная... Потом его ребята на рынке продают. Даже в Севастополь возят. Нежная, подкопченненькая. В деньгах вышло б дешевле...
Беседуя, они вошли в здание отеля, пересекли темный холл. Пахло известью, краской и клеем. В углах угадывались мешки с цементом, коробки с плиткой, рулоны обоев, банки с краской, строительный инвентарь. Период строительства маленькой элитной гостиницы у самого входа в бухту перемещался к стадии отделки.
Ночи стояли душные, прохлады в здании не было. Впрочем, в дежурке работал небольшой, но мощный кондиционер, давал свежесть.
У дальней стены на диванчике, свесив руку до пола, а другую уронив на грудь, тихо спал Олежин напарник.
Олежа подошел к мониторам, поглядел разом на все.
– Спокойно, – сказал он и кивнул на небольшой холодильник. – Посмотри.
Стас открыл дверцу.
– Впечатляет. Давай так: к твоему баллону я ставлю половину своей доли рыбы. Пяти литров на двоих нам хватит... Или нет?
– Это самовар, – снова с жалостью сморщившись, сказал Олежа. – Не какой-нибудь тебе светляк мочовый... Настоящее.
– Вот сейчас и отведаем, – сказал Стас. – Я пошел за рыбой.
...Время летело незаметно. В сторону города проехало несколько машин, продефилировала группами горластая молодежь – на платном пляже завершилась дискотека. Олежа и Стас ели рыбу, пили пиво (и то и другое вправду оказалось отменным), болтали на разные мужские темы: о соседках, машинах, футболе – российском и украинском, о будущих выборах, о небывалой жаре этого лета... Оба были уже под хмельком. В дежурке, несмотря на кондиционер, пахло рыбой, на столе росла гора очисток. Пива в баллоне оставался литр... или чуть меньше.
Кинув в очередной раз взгляд на мониторы, Олежа напрягся.
– Стас, – позвал он. – Посмотри-ка... Кто это? Задремавший было Стас с усилием поднял веки и посмотрел.
– Нь... Не понимаю, – сказал он. – Баба, что ли?
– В три часа ночи? – У Олежи начался медленный процесс отрезвления. – На набережной? На этой стороне? Стас, это не глюк?
– Глюк не отражается в мониторах, – наставительно и не вполне внятно заметил Стас, которому трезветь было ни к чему. – Или ты имеешь в виду композитора? Так он мужик, к тому же, вроде, умер...
Женщина на набережной стояла и смотрела на здание отеля.
Стас икнул.
– Вур... вур... нечисть тут ночами не шляется? – озабоченно спросил он.
Олежа взглянул на него с тревогой и осторожно потрогал кобуру с оружием под мышкой.
– Я не видел, – сказал он. – Да и не верю я в них...
– То, что ты не веришь, вовсе не означает, что их нет. – Стас оглушительно рыгнул и посмотрел на монитор.
Женщина на набережной сделала несколько шагов к ограде. Олежа в своем кресле на всякий случай чуть отъехал от мониторов и сказал осипшим голосом:
– Надо идти смотреть. Кто пойдет?
Они со Стасом одновременно повернулись и уставились на мирно спящего напарника.
...Когда Стас, слегка пошатываясь, вышел за территорию отеля, светлые шорты и футболка вурдалачки маячили далеко впереди, держа курс на платный пляж. В той стороне было тихо и темно.
«Куда ее черт несет, на шабаш, что ли, торопится?» – со злостью подумал Стас и некоторое время решал, оставаться или догонять. Потом все-таки потопал следом.
Было душно. Сердце бухало, как сумасшедшее, перед глазами плыло. Он быстро взмок. Ему стало казаться, что девица не идет, а скользит над дорогой в соответствии с русскими народными сказками и новеллами Николая Васильевича Гоголя.
Он почти проскочил то место, откуда она сиганула – со страшной высоты в бездонную ночную глубину. Он бы и проскочил, если б не зацепил боковым зрением стремительно летящий вниз светлый силуэт.
И тогда, не задумываясь над тем, что делает, мгновенно протрезвев, он перемахнул ограждение и прыгнул следом.
