Но у нас с Сашкой была связь, ниточка на двоих, мы танцевали на расстоянии, тянули её в разные стороны навстречу друг другу, чтобы переплестись ещё теснее, ощущая тепло внутри живота. А с Вольхом нет. Нет этой связи, не существует кармической ниточки, только цепь, сдавившая со всех сторон и ему важно прикоснуться, убедиться, что вот, я здесь рядом. Никуда от него не денусь. Страшно. Болезненно. Она давит меня, уничтожает, но не существует цепи, способной приковать меня к нему. Нет такой цепи. А может быть есть. Только слишком много боли он мне причинил. И я не могу его за это простить. Это несправедливо, что я не могу.

Пожимаю плечами, и солнце гаснет, омрачённое лёгкой тучей.

- Ты меня любишь! – утверждает Вольх за меня. – Если бы не любил, ты бы со мной не был.

Железный аргумент. И не поспоришь. Если бы я не любил, меня бы не было в его жизни с той секунды, как прозвучало первое признание. Если бы я остановил это тогда. Я ведь мог это остановить, прекратить, оборвать, исчезнуть из его судьбы и никогда не напоминать о своём существовании. Он бы выболел мной, я бы потосковал по нему и всё закончилось. Я не закончил это. Я продолжил играть с огнём, не понимая, что сгорю, не понимая, что меня поглотит чужое пламя, просто потому, что я не смог понять чужих чувств, счёл это шуткой, а потом… Когда я знал, что это серьёзно… Я сам виноват в случившемся. Я ответил на его чувства, подарил надежду. Да о чём теперь говорить? Всё я прекрасно понимал, оправдывал себя, но изначально корнем зла была моя собственная безвольность и неуверенность. Я просто поплыл по течению, а оно превратилось в неуправляемый бешеный поток, несущий в водоворот водопада.

Я мирно устроился головой на плече Вольха, выбрав позу поудобнее и заснул, прежде чем он дотянул сигарету до губ, так и не узнав продолжения того, что он желал сказать.

И дни потянулись один за другим, мирные, уютные дни, когда со стороны казалось, что мы поразительно спокойно ладим, и я всем доволен и счастлив. Вольх баловал меня, заваливая подарками, выкраивал каждую свободную секунду и спокойно засыпал по ночам, не терзаясь угрызениями и муками совести. И трахал. Ежедневно, еженощно, ежевечерно, ежеутренне, превращая секс в еблю без графика, словно поставил перед собой трахическую миссию вогнать меня в гроб. У меня на языке постоянно присутствовал вкус его спермы. Отвратное психологическое ощущение, вызывающее желание постоянно полоскать рот. И дни когда он не ночевал дома, исчезая на несколько суток, становились праздником. Какие прогулки по городу? Чаще всего я тупо отсыпался и восстанавливал силы, мечтая о том, чтобы он задержался подольше. Но когда он действительно задерживался…

Я скучал по нему. Я его хотел. Нечего сказать, верно?

"Посадить на цепь и иметь до тех пор, пока не захочется ничего другого".

Вы знаете, я через это прошёл. Своего рода эффект зомбирования, персональное Аум сенрикё, искажённость восприятия, через призму внушения четырёх стен, отстранение от внешнего мира. Ограничение общения узостью определённого круга лиц. Все условия для того, чтобы выпасть из социума. Заключённый, выходя на свободу, не может привыкнуть некоторое время, ощущая дискомфорт и неуютное одиночество. Он чужой в новом для себя мире, и этот мир внушает ему страх. Некоторые снова возвращаются в тюрьму, потому что разрушаются цепочки социально – моральные, нравственные нормы, связи. У меня они не разрушались, но побочный эффект присутствовал. Адаптация. Сексозависимость. Синдром «жертвы и палача» Назовите любым словом.

Мне иногда казалось, что я одурманен наркотой. Весь мир сузился до ебли, отвратной, уродливой, изнуряющей тело и душу, похожей на позорное клеймо, начисто выжигающее мозги, не оставляющее времени для осмысления, синтеза, анализа, сравнения; одно сплошное абстрагирование, из каких там ещё функций состоит мышление?

И в то же время, я был здесь и сейчас, самим собой, видел окружающее, живо интересовался книгами, ставшими единственной отдушиной тесного мирка клетки, из которой хотелось выбраться, но я не мог.

Второй отдушиной стали занятия танцами, к которым я вернулся именно здесь, находясь в добровольно-принудительном заточении.

В выламывающей перепонки музыке, в рождающимся изнутри движении, я позволял отпустить себя на свободу, разжать невидимые сжимающие изнутри пальцы, и… не думать.

На самом деле, я не хотел думать. Я не хотел думать о происходящем, так что Вольх делал мне очень большое одолжение, лишив возможности корчиться от содрогания и отвращения к самому себе, при мысли о том, как низко я пал.

Не думать, запретить себе думать и продолжать жить, не создавая ничего, не привнося в этот мир нового. Бесполезный придаток, ставший центром чужой вселенной. Но я поднимусь. Мне хотелось в это верить, понять, найти, суметь отыскать нечто очень важное.

Парадокс. Внешне я совершенно спокойно воспринимал происходящее, принимая и накапливая события в созданный отдельно файл некоей защитной программы. Я не хотел рефлексировать и заниматься самокопанием, это было бессмысленно, и я отключал мозги для того, чтобы жадно вбирать в себя информацию, имеющую исключительно практическую ценность.

Я смирился, но в то же время продолжал вести невидимую борьбу, целью которой был нет, не побег, и не возвращение к Сане.

Мне бы хотелось знать, что мы можем начать всё сначала, что Сан, мой мудрый терпеливый Сан простит и примет мой разобранный, сломанный домик испачканный и загаженный до основания, что мы вместе выгребем накопившееся в нём дерьмо, протрём тряпочкой каждый кирпич, любовно поставив его на место, создадим заново, начнём с нуля, сначала. Да будет трудно, но мы справимся. Мы ведь справлялись столько раз. Но в то же время, мог ли я прийти таким? Не важно, принял бы меня Сашка или нет, я не принимал себя, и это стало причиной удерживающей меня здесь, почти так же надёжно, как шантаж. И может быть именно это видел Вольх, может быть поэтому иногда поступал со мной столь жестоко и беспощадно.

Ничто не могло разрушить меня сильнее, чем я сам.

Но и собрать меня обратно, мог тоже только я сам, и понимая это, иногда Вольх попросту не позволял этого сделать. Эффект аумсенрикё, бесконечноая ебля по графику без расписания. Цепь. Цепь поперёк горла, оковы на руках и ногах и штырь в сердце, острый раздирающий штырь тревоги – признак не проходящей депрессии.

Я послушно глотал лекарства, послушно выполнял необходимые рекомендации, ставшие такой же неотъемлемой частью жизни, как еда или сон.

Не замыкаться, не уходить в себя. Вольх следил за этими вещами, не позволял задыхаться в четырёх стенах, наоборот мой досуг был насыщен, интересен и разнообразен, словно лишний раз призванный подчеркнуть: Смотри, вот весь мир перед тобой, что тебе ещё надо? Что есть там, что я не способен дать тебе здесь? Скажи мне Ник, напиши, ткни пальцем покажи, нарисуй это чёртово слово.

И я улыбался, я кивал, я соглашался.

А в глазах, стояла собачья смертная тоска.

Попала лапа в капкан

И ничего не остаётся

Отдать на растерзание клыка.

Таков вердикт и так придётся.

И пусть охотник перебьётся.

А во снах… Во снах я бродил по коридорам собственного подсознания, теряясь в бесконечных лабиринтах памяти. Открывал одну дверь за другой.

Где же это? Где? Это…

Вещь? Чувство? Знание? Эмоция? Цель?

Запрос программы. Поиск. Объект не найден. Поиск. Объект не найден. Ошибка элементов соединения, возможно, такой страницы не существует, перепроверьте адрес, попробуйте ещё раз.

Поиск. Запертая комната.

От боли сводит зубы кровь струиться

Ангел, стоящий на крыше с пластиковым стаканчиком в руках. В небесах стучат тысячи сердец, похожих на большие картонные валентинки, срываются вниз, алым дождём.

На белый снег живой водицей.

- Опять погоду испортили, – бормочет он, примериваясь вниз, пробуя парапет ногой.