Медведь с оскорбленным рыком рванулся к нему, но Бабаев отскочил и приласкал зверюгу кулаком по темечку. Удар был страшен, ибо Али Саргонович владел тайным китайским искусством кхун-фук, то есть энергетической концентрации – ему в КГБ обучали особо способных. Бабаев как раз таким и являлся. Он мог перешибить ладонью восемь кирпичей, а в запале – так целую дюжину.

Зверь покачнулся, замотал башкой. В толпе раздались восхищенные выкрики.

– Сразу сдохнешь или желаешь помучаться? – спросил Али Саргонович медведя.

Но кажется, ни тот, ни другой исход зверюгу не устраивал. Оклемавшись после первой неудачи и убедившись, что противник не так-то прост, медведь зашел сбоку. Минуты три или четыре зверь и Бабаев кружили по площадке, присматриваясь друг к другу и выбирая момент для нападения. В крохотных глазках медведя разгоралась ярость, когти скребли плотный снег, оставляя длинные глубокие полосы. Бабаев, напряженный, как пантера перед прыжком, двигался чуть согнувшись; под смугловатой кожей вздувались и опадали могучие мускулы.

Медведь снова бросился в атаку и снова промахнулся. Али Саргонович пнул его ногою в зад, ухватил было за хвост, но хвост оказался коротким и скользким, в руке не удержать. Они сдвинулись к краю площадки, но зверь по-прежнему не обращал внимания на талды-кейнаров, будто и не было здесь тысячной людской толпы. Белые полярные медведи, в отличие от бурых лесных, очень сообразительны; вероятно, хищник понимал, где его главный враг тот, от которого исходит смертельная опасность.

Противники сошлись нос к носу, но Бабаев совету Шлемы не последовал и бить по ноздрям не стал. Вместо этого он попытался свернуть медведю шею, но обхватить ее не смог – шея была куда потолще слоновьей ноги. Злобно оскалившись, зверь мотнул башкой, отбросив Бабаева на пару метров. Тот приземлился на спину и не успел подняться, как над ним уже нависла разинутая пасть с огромными клыками. Али Саргонович уперся рукой в нижнюю челюсть зверюги и скользнул под его мохнатым брюхом, мимо широко расставленных лап. Медведь повернулся с неожиданной резвостью и ухватил противника когтями за штаны. В его глазках читалось, что из Бабаева тоже выйдет хороший коврик, а постелить его можно где-нибудь на льдине или в берлоге под сугробом.

Ткань треснула, Бабаев откатился в сторону и вскочил. На его бедре алели две основательные царапины. Почуяв кровь, медведь совсем разъярился, встал на дыбы и с жутким ревом рухнул всей тушей на врага. Но Али Саргоновича в том месте уже не оказалось, там была лишь его тень. Сдвинувшись на два шага влево, он примерился и прыгнул на необъятную медвежью спину. Его ноги стиснули клещами ребра хищника, пальцы вцепились в шерсть у загривка. Долю секунды он удерживался в этом положении, потом его руки скользнули вниз, под страшные медвежьи челюсти. Он свел пальцы в замок и дернул изо всей силы – резко, отклоняясь телом назад, запрокидывая голову медведя. На какой-то миг почудилось, что зверя ему не побороть, что исполинский владыка льдов не поддастся человеку… Потом хрустнули шейные позвонки, и медведь бесформенной грудой рухнул в снег.

Бабаев поднялся и вытер пот со лба. В толпе закричали, загомонили, кто-то выпалил из ружья, и эхо выстрела еще не смолкло, как грянул залп из сотни винчестеров. Люди хлынули к Бабаеву, кто хлопал его по спине, кто совал полотенце или флягу с водой, кто, присев у его ног, мазал царапины йодом. Девушки повисли на его плечах, гладили щеки ладошками и восхищенно щебетали. Бурные потоки радости изливались на Али Саргоновича, ибо талды-кейнары были искренни и прямодушны – конечно, в те минуты, когда жизнь не заставляла их хитрить. Суровое лицо Бабаева смягчилось и показалось ему, что не татарин он, не ассириец, не армянин и не аварец, а тоже талды-кейнар. Вот стоит он посреди своего народа, стоит как сказочный богатырь, принимая дань уважения и отвечая улыбкой на улыбки, и чтут его люди не за убитых гусей и медведя, а за мужество и честность. Он сыграл по их правилам – и значит, он один из них.

Девушек было много, и Бабаев, мысленно попросив прощения у Нины, перецеловал их всех. Это была приятная процедура, не мешавшая однако слушать и смотреть – а глядел Али Саргонович на своих соперников. Те с кислым видом толковали с губернатором.

– Дикий обычай, – мямлил Пегасов, кутаясь в шубу. – Собачьи гонки или там отстрел гусей, это я еще могу понять, это соответствует традициям. Но медведь!.. Увольте, господа!.. Мы же не в Древнем Риме на гладиаторских игрищах!

Яков Абрамович благодушно улыбнулся.

– В Лиме белых медведиков не было. А мы что имеем, тем и лады.

– Это сравнительный образ! – закипятился Пегасов. – Были в Риме медведи, не были – в этом ли проблема? Там хищные звери рвали людей на потеху публике! Кушали их, понимаете?

– Но медведь Бабая не скушал, Бабай ему шею сломал, – возразил губернатор. – И никто над ним не потешается. Наоболот, все очень довольны.

Берендейский отвесил губу.

– Прекратим этот бессмысленный спор. Медведь сдох, и говорить не о чем, пора перейти к голосованию. Надеюсь, у вас все готово? Урны, бюллетени, наглядная агитация?

– Какое-такое голосование? – Яков Абрамович наморщил лоб. Мало-мало подождать плидется. Мы еще с медведем не закончили.

– Так сдох ваш медведь! – рявкнул Берендейский. – Лежит себе дохлый и падалью воляет!

Губернатор снял шапку и почесал в затылке.

– Этот дохлый, велно. А кто вам сказал, что он у нас один? Повернувшись к складу, Гыргольтагин помахал рукой. – Гутытку, эй, Гутытку! Втолого выводи! Для господина Пегасова!

Подбежала новая партия юных барышень, и минут пять или больше Али Саргонович занимался срочным делом – целовал круглые щечки и пухлые губки. Когда он снова увидел губернатора, тот был один. Берендейский и Пегасов торопливо шли к больнице, где их разместили, и кандидат от РПКЛ зычным голосом сзывал свою команду. «Выносить чемоданы, собак запрягать!» – донеслось до Бабаева.

Очередная девушка влепила ему сочный поцелуй.

Вечером, празднуя победу Бабаева, пировали в гостеприимной юрте Каквыргина. Али Саргонович сидел на почетном месте, между хозяином и губернатором, вел беседу с ними и еще с одним старейшиной по имени Тутун Лазаревич Зензинсон, ел вареные медвежьи мозги, закусывал морошкой. Оказалось, что сухой закон у талды-кейнаров давно отменен, но пьют они не спирт и водку, а чумыс, хмельной напиток из оленьего молока. Бабаеву и старейшинам чумыса не жалели и наливали его в стаканы с серебряными подстаканниками. На них был изображен Кремль со всеми башнями и мавзолей под кремлевской стеной.

Когда Бабаев разомлел от еды и питья, Яков Абрамович склонился к его уху и тихо произнес:

– Просьбу имеем, Бабай. Выполнишь, большое будет для нас одолжений.

– Какую просьбу? – спросил Али Саргонович.

– Ты теперь депутат, очень важный человек, – зашептал с другой стороны Каквыргин Шульман. – Такой важный, что не должен быть один. Вон, те шлемазлы, что с тобой приехали… У каждого свои люди, верные и послушные. Целое стадо!

– Они верные, пока деньги платят, – сказал Бабаев. – А шлемазл кто такой?

– Недоумок на идише, – пояснил губернатор. – Каквылгин, однако, плав: тебе, как и тем шлемазлам, тоже люди нужны. Велные и честные, но не за деньги.

– А что им делать при мне, этим людям? – прищурив с иронией глаз, полюбопытствовал Бабаев.

– Как что! – Гыргольтагин отхлебнул из стакана и принялся загибать пальцы. – Еда готовить нужно? Нужно! За дом следить нужно? Нужно! Еще ружье чистить, твой пелсона охранять, а когда ты будешь пьяный, нести тебя в кловать.

– Еще машина водить, – подсказал Тутун Лазаревич Зензинсон. А если полезет в твой юрта злодей, дать по башке топориком. Топорик у меня хороший, я тебе подарю.

– Еще переводчик нужен, – добавил продвинутый Каквыргин. – Напишут про тебя в американских газетах, он прочитает и расскажет. Пригласит тебя в Англию королева, будет говорить ей твои комплименты. Королева договор подпишет, чтобы торговать с талды-кейнар… Нет, без переводчика тебе никак!