Зачем ей это нужно? Чтобы Марик увидел и понял… Увидел и понял что? Что она лучше его Танечки? А что, раньше у него не было возможности их сравнить? Разве раньше он никогда не ел собственноручно испеченный ею торт «Наполеон»? Ел, и еще как! И нахваливал. Разве раньше он не видел Наташу? Не разговаривал с ней? Да он шестнадцать лет рядом с ней прожил, и глупо надеяться на то, что он чего-то там в ней не разглядел. И почему Инка всегда умеет заставить ее по-другому посмотреть на очевидные, казалось бы, вещи?

– Инка, и почему ты такая умная? – улыбнулась Наташа. – Ведь мы с тобой одноклассницы, ровесницы, а мне иногда кажется, что ты старше меня раза в два. Или даже в три.

– Во мне живет вековая мудрость многострадального еврейского народа, – расхохоталась Инна.

– Чего-чего в тебе живет?

– Ничего, тебе не понять. Это тетя Аня так всегда говорит.

Фразу Наташа запомнила, но вникать в ее смысл в данный момент не стала – времени не было, пора было идти гулять с Иринкой, которую несколько дней назад привезли из деревни, да и в магазин надо сбегать за изюмом и орехами, печенье она все равно испечет, раз уж решила.

Встреча с соперницей прошла на удивление спокойно и легко, Танечка оказалась, вопреки оценке свекрови, очень симпатичной, с огромными темно-серыми глазами, обрамленными густыми длинными ресницами, с нежным цветом лица и непокорными каштановыми кудрями, рассыпающимися по плечам. Единственным дефектом ее внешности был слишком крупный и длинный нос и явно излишняя полнота, но это с лихвой компенсировалось доброжелательностью, которую буквально источала новоиспеченная жена Марика. Сам Марик казался напряженным и чем-то озабоченным, и Наташе даже показалось, что он испытывает чувство вины. Неужели перед ней, Наташей? Любил ее, а женился на другой. Прямо как в кино.

– Как давно я тебя не видел, Туся, – говорил Марик с вымученной улыбкой.

– Три месяца, – уточнила Наташа, мысленно отметив, что и при жене он продолжает называет ее ласковым именем.

– Ты стала такая взрослая… Как мама, папа? Здоровы?

– И вполне благополучны. У них все в порядке, спасибо.

– А Люся? Как у нее дела?

– Понятия не имею. – Наташа пожала плечами. – Она перед нами не отчитывается и ничего нам не рассказывает, ты же знаешь.

– Да, знаю. А соседи наши как поживают? Нина, Коля?

– Ну что Коля. – Наташа вздохнула. – Коля в своем репертуаре: или сидит на кухне, курит и заполняет карточки «Спортлото», или поддает. Ребенком совсем не занимается. Полина Михайловна тоже, как обычно, напивается каждый вечер и спит. Нина справляется пока, а как дальше будет – не знаю. Она собирается Иринку в ясли отдавать. Да что ты спрашиваешь, Марик, ты ведь всего два месяца здесь не живешь, а что могло измениться за два месяца? Все как было, так и осталось.

Наташа добросовестно отвечала, но видела, что Марику ее ответы совсем неинтересны и вопросы свои он задает из вежливости, чтобы за столом не повисла тишина. Мысли его витают где-то далеко-далеко, и не сказать, чтобы мысли эти были приятными.

После субботнего обеда у Бэллы Львовны Наташа заметно успокоилась. Она вдруг отчетливо и ясно осознала, что изменить ничего нельзя, что все сложилось так, как сложилось, что Марик сознательно и добровольно сделал свой выбор, и тот факт, что выбор этот оказался не в пользу Наташи, надо просто принять и смириться с ним. И жить дальше.

С женитьбой Марика и его переездом к жене в жизни Наташи образовалась некая пустота, которую она изо всех сил заполняла учебой и общественной работой, а также возней с маленькой Иринкой. Девочка росла непослушной, капризной, любила от души поорать и пореветь, и Наташу по нескольку раз за вечер звали на подмогу, ибо справиться с ребенком удавалось только ей. Марик и Таня регулярно приходили на субботние обеды к Бэлле Львовне, и с каждым разом Наташа чувствовала, что боль ее утихает, становится все глуше, теряет остроту. А к маю, когда началась интенсивная подготовка к выпускным экзаменам, она и вовсе перестала убиваться из-за того, что Марик женился. Ну женился и женился, пусть живет с Танечкой долго и счастливо.

Двадцать пятого июня, ровно через месяц после того, как всей квартирой отметили Иринкин второй день рождения, Наташа Казанцева получила на торжественном собрании в актовом зале школы свой аттестат зрелости, в котором не было ничего, кроме пятерок.

А еще через два дня ей позвонил Марик.

– Туся, мне надо с тобой встретиться.

– Так приезжай, я дома, – радостно откликнулась Наташа.

– Нет, Тусенька, только не дома. Давай встретимся и погуляем. У меня к тебе серьезный разговор.

Голова у Наташи закружилась от волнения. Вот оно, то, чего она втайне ждала и на что надеялась. Он понял, что поторопился с женитьбой, он не любит свою Танечку и не хочет жить с ней, он не может без Наташи. И сейчас, буквально через сорок минут, он скажет ей об этом.

К назначенному месту Наташа летела на крыльях, Марик попросил ее прийти в скверик возле церкви у Никитских Ворот. Он уже ждал ее. «Господи, какой же он красивый», – с восторгом думала Наташа, издалека увидев его, одетого в модные джинсы и черную водолазку.

– Туся, у меня к тебе два сообщения и две просьбы, – начал он без предисловий, глядя на Наташу запавшими потухшими глазами, в которых застыл страх, смешанный с тоской.

– Твои просьбы я выполню, чего бы это ни стоило. А какие сообщения? Хорошие?

– Не знаю. Тебе решать. О господи, Туся, – внезапно простонал он, – если бы ты знала, как мне тяжело.

Он опустился на скамейку и закрыл лицо руками. Наташе показалось, что Марик плачет, и она испуганно обняла его и принялась гладить по волосам.

– Ну что ты, Марик, не надо, успокойся.

Он поднял голову и благодарно посмотрел на нее.

– Ты думаешь, я плачу? Если бы я умел плакать, мне было бы легче. В общем, Туся, не будем откладывать неприятный разговор. Я уезжаю.

– Куда? В отпуск?

– Туся, я уезжаю. Навсегда.

– В другой город? – догадалась Наташа.

– В другую страну. Мы с Танечкой уезжаем в Израиль. У нее там родственники, и нам разрешили выезд для воссоединения семьи.

У Наташи задрожали ноги, и она машинально оперлась локтями на коленки, чтобы не было заметно, как ходит ходуном юбка. Да, она знала, что еще год назад евреям разрешили выезжать из СССР, Инка много об этом говорила, рассказывая, как то одни, то другие знакомые их семьи уезжают. Но все это происходило с людьми, которых Наташа не знала и никогда не видела. И вот теперь Марик…

– А когда ты вернешься? – тупо спросила она.

– Никогда. Туся, туда дают билет только в один конец. Я уеду и больше никогда не вернусь. И никогда больше не увижу маму. И тебя не увижу.

– Но почему, Марик? Разве тебе здесь плохо?

– А разве хорошо? Мне не дали поступить в институт, в котором я хотел учиться, мне не дали и никогда не дадут заниматься тем делом, которое я люблю. Мне всю жизнь давали понять, что я – еврей, а значит – неполноценный и бесправный.

– Но, может быть…

– Не может, Тусенька. Мы расстанемся навсегда.

Она вдруг поверила и поняла, что цепляться за надежду бессмысленно. Надежды нет.

– Когда? – глухо спросила Наташа.

– Послезавтра.

– А как же Бэлла Львовна? Она с вами не поедет?

– Нет, она отказалась. Не хочет уезжать. И в связи с этим у меня к тебе первая просьба: не бросай ее, Туся. Позаботься о ней. Она пока еще относительно молода, ей пятьдесят два, но с возрастом приходят болезни, немощь… Я буду спокоен, если буду знать, что ты рядом с ней. Ты можешь мне это пообещать?

– Конечно, Марик. А какая вторая просьба?

– Погоди.

Он помолчал какое-то время, потом достал из кармана бумажник и извлек маленькую фотографию. На снимке черноволосый черноглазый ребенок лет двух сидел на деревянной лошадке. Иринка.

– Ой, когда это снимали? – удивилась Наташа. – И где? У Иринки нет такой лошадки.