Щеголеватый вид всадников, так хорошо знакомый ему по не забытым еще картинам германского фронта, вдруг разгорячил кровь.

— Ложись к бортам! — скомандовал он лихо. — По немецкой кавалерии пальба взводом!

Партизаны, залегая у корм и бортов, не слушали команды, открыли беспорядочный огонь.

Бабы и детвора с визгом кинулись под прикрытие промысловых строений.

Только теперь немцы поняли, в чем дело. На секунду они смешались. Один всадник свалился с седла, лошадь взвилась на дыбы. Переулок был узким и мешал всадникам развернуться, принять боевой строй.

Лежа у кормы, Анисим видел, как немецкий командир выхватил шашку, — она ослепительно блеснула на солнце, — круто повернул коня. Разъезд скрылся за хатами, но не прошло и минуты, как с бугра, из-за каменной изгороди, ограждавшей чью-то леваду, рассеивая по хутору раскатистое эхо, застрекотали выстрелы. Немцы стреляли, засев в леваде. Пули свистели над головами партизан, с булькающим звоном взрывали воду.

Павел Чекусов судорожно рвал из коробки пулеметную ленту, всовывал в медную горловину пулеметного замка; Анисим помогал направлять ее, руки его дрожали. Неторопливо застучал старый «Максим». Чекусов, горбясь, деловито щурил глаз, держась за деревянные ручки магазинной части, нажимал лапку спуска.

Дубы уже успели отойти за деревянные лабазы, стоявшие у самого берега. Свинцовый град, осыпавший тихую реку, прекратился.

— Никак, отступили? — сказал Чекусов и выпустил ручки пулемета. — Ну, теперь, ребята, надо живее уходить. Разъезд отбили, теперь навалится целая сила.

Дубы ускоряли бег. Гребцы все чаще взмахивали веслами. Рядом с дубом Анисима шел дуб Малахова. Анисим, глядя бинокль в сторону удаляющегося берега, увидел камышовую крышу своей хаты, торчавшую из зелени садов, представил хозяйничавших в ней врагов, и сердце его болезненно сжалось.

Прикрыв глаза согнутой в желобок ладонью и выставив в дверь седую бородку, Осип Васильевич осторожно наблюдал за тем, что делается на промыслах, у облепленного людьми причала.

«Так и есть, — угоняют мои дубки, гольтепа проклятая», — вздохнул прасол и не стерпел, — вышел на крыльцо, чтобы хоть погрозить кулаком отъезжающим ватажникам.

Но не успел он поднять руки, как со стороны реки захлопали выстрелы. Осип Васильевич так и присел на месте, не в силах двинуть ногами. Откуда-то с горы послышался такой же треск, по железной крыше дома зазвенели пули. Осип Васильевич на четвереньках пополз обратно в дверь веранды, растянулся на полу. Боясь шевельнуться, он лежал, закрыв глаза. Стрельба прекратилась, но Осип Васильевич все еще не вставал с пола.

Вдруг дверь веранды распахнулась. Осип Васильевич осторожно приподнял голову и увидел над собой зятя. Гриша Леденцов стоял в солнечном просвете двери, недоуменно расширив светлые насмешливые глаза. Он шагнул к тестю, стал поднимать его, торопливо спрашивая:

— Папаша, что с вами? Что случилось? Чего вы валяетесь тут?

— Гришенька, сынок… — заохал прасол, хватаясь за зятя дрожащими руками и всхлипывая, — Откуда ты? Господи милостивый! Ты скажи — живой я чи не, а? Скажи, Гришенька…

Прасол стоял, качаясь на трясущихся ногах, оглядывая и ощупывая себя, бледный, с растрепанной бородкой. Силы вдруг покинули его, — он склонился на широкую грудь Гриши, обхватил его руками.

Гриша увлек тестя в дом, всполошил всех своим неожиданным появлением.

— Я прямо из Таганрога. Прибыл с войсками генерала Дроздовского, — рассказывал он, шагая по комнате. — И знаете, кого я встретил на Приморке? Самого Дмитрия Петровича Автономова. Его карательный отряд пробрался обходом навстречу немцам, соединился с ними под Приморкой и вот-вот будет в нашем хуторе.

— Ну, вот и слава богу, вот я хорошо. — говорил прасол, стоя посредине горницы и растерянно улыбаясь. — А мы уж тут заждались совсем.

— Все слободы и хутора встречают дроздовцев и немцев хлебом-солью, — возбужденно хвастал Гриша. — Вот я и забежал наперед, чтобы честь-честью соорудить встречу. Соберемся все, батюшку возьмем и встретим за хутором.

Когда Гриша ушел, Осип Васильевич задумался, не рано ли ликовать и готовиться к встрече. Чего доброго, вернутся большевики, и тогда — беда! Хоть в землю живым зарывайся.

Он предусмотрительно обошел двор, выглянул за калитку.

Переулок был безлюден, хутор придавила необычная тишина. Казалось, во дворах не осталось никого живого.

Прасол немного постоял у калитки и засеменил к конюшне, намереваясь приказать работнику, чтобы тот немедленно запрягал лошадей.

Запыленная, давно не крашенная прасольская линейка, запряженная сытой парой, подкатила к навесу леденцовского магазина. Делегация, собранная Гришей для встречи немецких и белогвардейских войск, с нетерпением ожидала Осипа Васильевича. На крыльце стояли Емелька Шарапов, старик Леденцов и батюшка в полном облачении. Скоро подъехала и другая линейка. На ней сидели бельмастый Пастухов и церковный причт с иконами и хоругвями в руках.

Было решено выслать на главную дорогу верхового казака, чтобы тот в случае приближения белых войск мигом известил об этом почетную делегацию. Седой и благообразный старик Леденцов, одетый в суконный жилет и длинный праздничный сюртук поверх чесучовой рубахи, вышел на крыльцо, держа в руках широкое блюдо. На блюде высился кулич, с белой сахарной шапкой, окруженный крашеными яйцами. Гриша Леденцов суетился больше всех, рассаживая на линейке депутатов, беспокойно посматривал вдоль широкой, уходившей в степь улицы. Он торопился: с минуты на минуту войска генерала Дроздовского могли показаться за околицей хутора.

Торжественный и прифрантившийся, как шафер на свадьбе, он вдруг ахнул, ударил себя ладонью по лбу:

— Господа! Как же быть-то, а? Ведь к нам жалуют не только офицерские части генерала Дроздовского, но и немцы.

— Ну и что же? Никак, германцев пасхой надумал встречать? — строго спросил сына старый Леденцов.

— А как же, папаша, иначе? Никак невозможно.

Делегаты всполошились: действительно, надо ли встречать немцев с куличом или с обыкновенным хлебом-солью? Если надо, то кого первого — дроздовцев, родных, можно оказать, русских воинов, или неведомых чужеземцев? И кто первый вступит в хутор?

После недолгого спора решили приготовить другой кулич, поменьше и не такой пышный, и, водрузив на него солонку, вручили Полякину. Осип Васильевич стал отказываться от высокой чести, но его уговорили. В душе его снова ожил страх: мысль о возможности возвращения большевиков все еще глубоко сидела в голове.

Обе линейки быстро выкатили за хутор, остановились на выгоне в ожидании высланного вперед вестника. Скоро с далекого кургана сорвался всадник и, пыля по дороге, помчался к месту, где стояли линейки.

Казак подскакал, круто осадил храпящего коня.

— Идут! — выкрикнул он таким голосом, будто возвестил о пожаре.

— Кто идет? — нетерпеливо спросил Григорий Леденцов.

— Известно кто — белые… Издали разве разберешь? А может, и немцы. Чорт их знает!

Потное лицо вестника было недовольным, сердитым.

— Поехали, господа! — скомандовал Гриша.

Лошади мигом вынесли линейку на гребень бугра.

И тут все увидели — из ближайшей балочки на изволок неспешной рысью трусил отряд немецких драгун. Их серо-синие мундиры холодно, незнакомо темнели на фоне залитой солнцем степи. Впереди отряда спокойно ехали три офицера.

Вид немцев на минуту смутил делегацию.

— Вот вам! — сердито забубнил старый Леденцов. — Не я ли говорил — русских супротивников придется крашеными яйцами встречать.

— Папенька, замолчите! — гневно прикрикнул на него Гриша, — Сейчас они не супротивники, а избавители.

Он быстро развернул прибитую к древку белую скатерть, высоко поднял ее, вышел вперед. За ним, млея от страха, выступил Осип Васильевич. Блюдо со сдобным куличом и яйцами заметно подплясывало в его руках. Тут же беспорядочно столпился церковный причт во главе с отцом Петром.