Редкие снежинки, лениво кружась, падали на восковое лицо Максима и не таяли, а оседали на бороде и ресницах холодным прозрачным пухом.

Малахов первый натянул на озябшую голову шапку. Красногвардейцы, избегая глядеть друг на друга, проводили сани до ворот.

Возница подхлестнул лошадь. В это время пулемет затрещал совсем близко, в морозном воздухе тоненько и злобно на ныли пули. Подхватив винтовки, бойцы побежали со двора.

Особая красногвардейская дружина, в большинстве своем состоявшая из горловских шахтеров, должна была двигаться по правому берегу Дона, чтобы, завладев железнодорожным мостом, отрезать путь к отступлению белых на Батайск.

Уныло хмурилось над левобережьем Дона пасмурное небо. Пригородные глинистые балки с серыми хребтами сугробов и сам город, громоздившийся на взгорье, были окутаны зловещей мглой: от этого день напоминал тяжелые осенние сумерки. В балках вспыхивал клекот пулеметных очередей, тяжко бухали бомбометы. Иногда наступало напряженное затишье; мгла, казалось, становилась еще синей и угрюмей, и вдруг где-либо за пустынным бугром раздавался орудийный удар, эхо его тяжело катилось по настороженному, белому от снега займищу.

Анисим Карнаухов и Яков Малахов вместе с цепью осторожно пробивались по железнодорожному откосу вдоль донского берега. Неожиданно из котлована моста четко застучал вражеский пулемет. Низкорослый, похожий на подростка красногвардеец не успел отбежать за прикрытие, упал. На мгновенье Анисим увидел его старенькую, вымоченную окопной сыростью шинель, белобрысую вихрастую голову с кровавой точкой на виске.

Резкий крик оглушил Анисима:

— За мной! Вперед, братиш-шки!

Анисим узнал выбежавшего из-за железнодорожной насыпи матроса Трушина, вскочив, кинулся за ним.

Резкий толчок отбросил левую руку Анисима. Под рукавом ватника стало мокро, но Анисим тут же забыл о ранений. Он знал, — белогвардейские пулеметчики прятались под мостом. Если пробежать короткое расстояние по железнодорожному полотну, то можно напасть на них сверху.

Сделать это казалось очень легко. Анисим потянулся рукой к гранате. Он с нетерпением ожидал случая пустить ее в дело и часто вспоминал, как хорошо послужила такая же жестяная штучка в решающую минуту рыбацкого мятежа.

Анисим, выбежал на полотно, бросился к мосту. Пули взрывали под его ногами мерзлый балласт, четко вызванивали о рельсы. Расстояние до моста быстро сокращалось. Полотно было безлюдным, на нем скрещивались пули обеих сторон.

Не добежав до моста шагов девять, Анисим метнул гранату под мост и упал, прижавшись лицом к оснеженной земле. Из-под моста вырвался столб снега, что-то тяжелое и тупое ударило в спину. Пулемет замолчал. Слабые, казавшиеся очень далекими, разноголосые крики «ура» послышались справа.

Вскочив, Анисим увидел впереди себя широкую спину Трушина.

Матрас стрелял из маузера под мост, не переставая при этом ругаться. Потом он и Анисим сбежали вниз… Возле пулемета лежали двое юнкеров. Шинель на одном из них, тлея, дымилась. Другой, с обындевелым пушком на губе и отвисшей окровавленной челюстью, слабеющей рукой направлял наган на матроса. Трушин выстрелил ему в голову. Вода в кожухе пулемета еще кипела, выбрасывая пар.

Широкое лицо матроса, обрамленное густой каштановой бородой, было бледным, рот судорожно подергивался.

— Ну и молодчага ты! — хлопнув широченной ладонью Анисима по плечу, сказал матрос. — Здорово, ты их накрыл! Какой части?

— Сводной дружины, — ответил Анисим, тяжело дыша.

— Ай, братишка! Ну и парень!..

Трушин выхватил из-за пояса новенький наган, подбросив его на широкой ладони, точно любуясь им, протянул Анисиму:

— Держи! За боевое отличие дарю тебе, братишка! От помощника Сиверса, моряка Балтийского флота, понял? Бери!

Анисим взял револьвер, бережно засунул за пазуху ватника.

Трушин, заметив на рукаве Анисима кровь, спохватился:

— Э-, братишка, ты ранен… Давай, перевяжу.

Достав из кармана бушлата пакет с бинтом, Трушин ловко перевязал руку Анисима повыше локтя.

Они вылезли из-под моста. Красногвардейские цепи успели уйти далеко вперед. Винтовочная стрельба становилась все реже и глуше, удаляясь в сторону города.

— Ну, братишка, ты можешь топать дальше? — спросил Трушин.

Анисим пьяно кивнул головой. Трушин добродушно и вместе с тем покровительственно подмигнул ему. Зачерпнув в горсть снега и запихивая его в пересохший рот, Анисим бросился вслед за матросом догонять красногвардейские цепи.

День все еще хмурился, когда советские войска вошли в Ростов, Но невзрачная погода не могла омрачить радостного настроения рабочих. Они толпами выходили навстречу своим избавителям.

Уже сутки Темерник и Олимпиадовка были в руках местных большевиков. По опустошенным улицам и переулкам бродили остатки озверелых корниловцев, из-за каждого угла встречали красногвардейцев обстрелом. Из окон многих домов все еще сыпались пули, слышался звон разбиваемых стекол.

Дружина, в которой сражались Анисим и Яков Малахов, заметно поредела; свернутой колонной она проходила станционные пути. Пробежали пустынный вокзал. Широкие выбитые окна дышали холодом разрушения. В первом классе — едкий запах пороха, горелого тряпья. На грязных плитах пола — обломки мебели, вороха расстрелянных гильз, пулеметных лент.

На привокзальной площади — опрокинутые извозчичьи экипажи, двуколки, тачанки, снарядные ящики. Стаи ворон с шумом поднялись с площади, закружились с голодным карканьем в сумрачном небе.

Перед мостом через зловонную речушку Темерник колонна остановилась. У моста на трамвайном столбе покачивался человек. Подавляя в себе дрожь, Анисим подошел. Столб был невысок, ноги повешенного болтались на сажень от мостовой.

Это был пожилой мужчина, одетый в ластиковую засаленную блузу и такие же потертые на коленях, запачканные столярным клеем штаны. Круглая голова отсвечивала иссиня-белой лысиной, от нее обегали к затылку жидкие седоватые волосы. Длинные руки свисали вдоль рыхлого, по-старчески тучноватого тела. На костлявых пальцах Анисим в одно мгновенье разглядел знакомые пятна лака. Это был Иван Игнатьевич…

…Бой затих только к вечеру.

Получив в штабе пропуск, Анисим поднимался по безлюдной, тонувшей в сумерках улице Темерника. Город был безмолвен, как кладбище. Ни одного огонька не светилось в окнах домов.

Анисим шел быстро. Сердце учащенно билось. Наконец-то он увидит жену, отдохнет после двухнедельной боевой жизни… Левая рука, заново перевязанная в полевом госпитале, при каждом шаге, отзывалась болью. Голова гудела.

Анисим толкнул ногой калитку, вошел в тихий дворик. Окна флигелька, в котором жил Иван Игнатьевич, были темны.

Флигелек выглядел теперь еще ниже, невзрачнее. Анисим представил маленькую комнатку, верстак, развешанные на стене столярные инструменты, вспомнил всегда приветливое лицо хозяина, дружеские сборища, на которых не раз слышал слово Ленина, — и почувствовал, как горло сжимают горячие спазмы.

На стук никто не ответил. Постучал еще раз. Молчание….

Тогда он бросился к двери и нащупал замок. Только тут подумал о том, что со времени последнего свидания с Липой прошло около двух месяцев, и за это время могло случиться многое. Но он тут же отогнал мысль о несчастье и, еще раз выйдя за калитку, вернулся к флигельку, присел на подгнившие деревянные ступеньки, решив, что Липа могла уйти куда-нибудь и скоро вернется.

Прошло не менее часа. Каждая минута казалась Анисиму утомительно-длинной. Он снова вышел за калитку и встретился с закутанной в шаль маленькой женщиной. Это была Василиса Ивановна, жена Ивана Игнатьевича. Она не сразу узнала Анисима и некоторое время невпопад отвечала на его вопросы. Она походила на безумную.

Анисим и Василиса Ивановна вошли во флигель. Дрожащей рукой женщина зажгла лампу, осветившую пустую нахолодавшую каморку, аккуратно прибранный верстак, пилочки, отборники, развешанные по стене. Василиса Ивановна опустилась на табуретку, сжала на коленях маленькие сморщенные руки. Анисим не находил слов утешения, молча, выжидающе смотрел на нее.