Грубый окрик Игната заставил его зорче посмотреть в бинокль. Расстояние между катером и дубом вновь стало сокращаться.

Было ясно — пихрецы решили гнать крутьков до самого Чулека и там, — на берегу, захватить дуб вместе с рыбой и ловецкой снастью.

Уже протянулась впереди неровная, обрамленная садами кайма, берега. Приветливо замаячили белостенные хатенки, ближе запрыгали желтые огоньки. До хутора оставалось не более версты.

Нужно было скорее решать, как спасти дуб и рыбу. Самое главное — замести следы, спрятать улов, а порожний дуб на берегу пихра забирать не осмелится.

Аниська на глаз прикидывал расстояние до катера, сравнивал его с расстоянием, оставшимся до берега. До катера было немного дальше. Успеть сгрузить рыбу все же было нельзя даже в том случае, если ее расхватают могущие подоспеть на выручку чулецкие рыбаки.

Но где они, эти рыбаки, кто знает о том, кого и куда гонят кордонники с облова?

Нужно было придумывать другое. Все, что слышал Аниська от отца, чему научили его старики, стремительно завертелось в его сознании. Охватил Аниську азарт.

Море у хутора обмелело, обнажив бронзовые залежи тугих песков. Не достигнув берега шагов на тридцать, дуб зацарапал килем гладкое дно. Аниська спрыгнул в воду, оглушил ватагу зычным окриком:

— Ребята! Тащи на руках дуб на сухое! Берись! Вася, Салон Павлыч, бегите будить народ. Нехай разбирают рыбу.

Васька и Сазон Павлыч побежали к хутору.

Тревожный, словно возвещающий о пожаре, стук ринулся в глухие, еще скованные крепким зоревым сном хаты чулецких рыбалок. Не прошло и пяти минут, как из проулков высыпали полуодетые люди. Замелькали белые бабьи платки, исподние, еще несущие постельное тепло рубашки.

— Выкатывай! — гремел Илья, напирая плечом на дуб.

— Навались, бабоньки! Не дадимся пихре на кукан!

Толпа облепила дуб, как муравьи облепляют былинку.

Охваченные дружным порывом, люди вытащили дуб на берег, опрокинули его, как простое корыто. Сотни пудов рыбы вывалились на песок.

— Разбирай! — скомандовал Аниська.

Рыбу расхватали мигом. От громадного улова осталось не более пяти пудов, когда, верхом на взмыленной лошади прискакал Андрей Семенцов. Соскочив со съехавшего набок седла, прихрамывая на затекшую левую ногу, подбежал к стоящему возле опрокинутого дуба Аниське, оглушил его строгим окриком:

— Чего вы, сукины дети, делаете? Егор Лекееич, зачем раздаешь рыбу?

— Ее, Андрей Митрич, все равно пихра забрала бы. Не видишь, вон «Казачка» подкатывается, — ответил Аниська, показал на ныряющий в мглистой купели моря голубой огонь.

Андрей удивленно осмотрелся, нагнулся к парню.

— Это ты, Анисим? А отец где?

Аниська кивнул на песчаный бугорок, где на разостланном парусе лежал Егор.

Семенцов отвернулся от него, нервно теребя в руках картуз, виновато испуганно забормотал:

— Как же это… Беда-то какая… Ох, боже мой!

Андрей попятился назад и еще раз коротко охнул, вскочил на коня, — ускакал.

«Казачка» подвалила к берегу, когда все было убрано. Пустынно желтели голые песчаные бугры, зарумяненные светом полыхающей зари. Возле опрокинутого дуба стояли Аниська, Панфил и Васька. Ватага притаилась неподалеку в рыбном сарае, готовая броситься на охранников по первому зову Аниськи.

— В случае чего, бей камнем прямо в голову, — предупредил Аниська товарищей и потрогал разложенные у дуба увесистые голыши.

Крюков с четырьмя пихрецами подошел к дубу. Он уже понял, — дичь ускользнула, но все еще ощупывал берег злобными звероватыми глазами.

— Что за люди? — окликнул вахмистр.

— А тебе кого надобно? — отозвался Аниська.

Держа наперевес винтовку, Крюков придвинулся к Аниське, потом к Панфилу.

— А-а… — насмешливо протянул он. — Этих угадываю. Попадутся в другорядь — сналету отличу. Где же рыба, а?

— Ты, Крюков, должно, лунатиками захворал, — язвительно хмыкнул Панфил. — Какую рыбу тебе нужно? К прасолам наваливайся за рыбешкой.

— Тебе, может, и дуба нужно? — заикаясь, вмешался Аниська. — Так ты мало казаков захватил. Впятерых дуба с берега не сдвинешь.

Вахмистра будто толкнул кто в спину; выставив винтовку, он придвинулся к Аниське:

— Помолчи, хамлюга! Изуродую!

Аниська крикнул:

— Это тебе не запретное, где людей стрелять. Весь хутор одним винтом не перестреляешь.

Тяжело дыша, Крюков бессильно топтался вокруг дуба.

— Теперь убег ли, в другой раз не убежите. Всех в тюрьму законопачу. А ты, чернявый, не попадайся. Срасходую, — пообещал он Аниське.

— Да чего там! Заарестовать их и направить к атаману, — посоветовал Мигулин.

— Бери их, ребята!

Кордонники смело оцепили крутьков. Но в этот миг Аниська рванулся к вахмистру, с силой швырнул в него голыш. Только солдатская ловкость помогла вахмистру сохранить свою чубатую башку. Он пригнулся, и камень скользнул по плечу.

— Братцы, сюда! — крикнул Аниська.

Но охранники успели оттиснуть его от товарищей, толкая прикладами, повели к морю.

— Пристрелю, как собаку! — скрипя зубами, грозил Крюков и звякал затвором.

— Не пристрелишь! Мало тебе отца? Убивцы вы! Придет время — расквитаетесь за рыбальскую кровь! Мы вам припомним! — словно в беспамятстве выкрикивал Аниська.

От рыбного сарая, угрожающе гомоня, спешили люди. Слышался топот многих ног, по хутору от двора ко двору перебегали тревожные тени. Хутор, казалось, готовился к мятежу. Каждую минуту толпа рыбаков и их жен готова была хлынуть неудержимым потоком к берегу.

Почуяв опасность, заторопились кордонники к катеру. Эта торопливость помогла Аниське; шел он, упираясь, зарываясь босыми ногами в песок, и вдруг крутнулся волчком, головой ударил Мигулина в живот с такой силой, что тот опрокинулся навзничь с перехваченным дыханием. Аниська пустился бежать. Саженными прыжками отмахивал он взгористое расстояние к хутору. Навстречу ему, подбадривая криками, бежали люди. Бабы визжали так пронзительно, что их, наверное, слышно было в соседних хуторах. Десятки дружеских рук подхватили Аниську.

Пестрая живая стена надвигалась на пихрецов все ближе, грознее. Из толпы полетели камни, и это окончательно сломило боевое настроение вахмистра.

Выпустив жидкий залп в небо, кордонники стали отходить к морю. Провожаемые улюлюканьем, проклятиями, градом камней, отчаливали они от берега…

Под утро в окно прасольского дома ворвался нетерпеливый стук. Высланная во двор Даша вернулась бледная, напуганная, торопливо сообщила что-то прасолу.

Еле двигая ногами, Осип Васильевич вышел на крыльцо. Хмель еще не вышел из его головы. Пошатнувшись, прасол больно ударился ею о перила крыльца. Кто-то пугающе трезвый склонился над ним, дыша бодрящим запахом смолы и пота, помог встать.

— Это ты, Андрюшка? — спросил прасол, узнав Семенцова.

— Беда, Осип Васильевич! Скорей одевайтесь!

— Что? Что такое? Пожар? — сразу трезвея, спросил Полякин.

— Егора Карнаухова пихра подстрелила насмерть! — сообщил Семенцов.

Прасол ошеломленно охнул, но тревога за добычу затмила в нем весть о смерти человека.

— А как же рыба? Где рыба? — спросил он. — Рыбу сейчас же принимать. Не пропадать же рыбе. Помилуй бог.

— Какая там рыба! Нету рыбы! Нету! — неожиданно сердито закричал Семенцов. — Ее разобрали рыбаки! Понятно? Анисим Карнаухов раздал ее чулецким жителям!

Эта новость еще больше ошеломила Осипа Васильевича. Он стоял перед Семенцовым, разинув рот, и тупо моргал опухшими и красными, с перепою, веками.

В тесной, сумрачной хатенке безвестного чулецкого рыбалки коротал Егор Карнаухов последний свой земной отдых — лежал на столе, под божницей, спокойно вытянувшись. Кто-то, внимательный и не забывающий о простых житейских обычаях, заботливо сложил на груди его безжизненные руки, прикрыл синеватыми исками потухшие глаза.

Лежал Егор в пропитанной рыбьей слизью рубахе, в тяжелых сапогах, и было похоже на то, что будто вернулся он с утомительной ловли, прилег, не раздеваясь, чтобы каждую минуту встать и снова верховодить ватагой. И ватага, как бы веря в скорое пробуждение своего вожака, все еще слонялась по морскому берегу, то и дело собиралась под окнами хаты, с возмущением обсуждая поступок Емельки.