На всем лежал отпечаток напряженного труда, всюду разносился запах свежеструганых досок, масляной краски, раскаленного битума. Земля здесь походила на исчерканный вдоль и поперек, с бесчисленными помарками, черновой чертеж.
Чем дальше уходили москвичи, тем шумнее и многолюднее становился деревянный город. Максим с изумлением читал вывески: «Почта», «Кинотеатр», «Клуб», «Библиотека». На дощатых заборах пестрели афиши, извещающие о показе кинофильмов, о концертах и лекциях. На перекрестках гремело радио.
— Ребята, а здесь культурненько, честное комсомольское, — сгибаясь под тяжестью чемодана, подмигнул Саша. — Смотрите: гастроном, парикмахерская, а вот гостиница, ресторан. О-о! Да тут, наверное, и коктейль-холл имеется; как в Москве, а? — И неугомонный Саша опять подмигнул в сторону Максима, а Галя затаила дыхание. — Ну, братцы, тут совсем шикарная жизнь! Кажется, кто-то из вас боялся, что тут глухая станица, а в степи волки бегают?
Никто не ответил Саше. Все шли молча, обливаясь потом. Улицы строительного города становились всё более оживленными. Отчаянно пыля, грузно катились автобусы. По узким кирпичным и каменным дорожкам-кладкам сновали пешеходы. Всюду встречались суетливые домохозяйки, веселые девушки в запыленных комбинезонах и резиновых сапогах группами шагали строители с будто литыми бронзовыми лицами. Горячий степной ветер шевелил их растрепанные волосы, обдувал мускулистую, проглядывающую из распахнутых рубах грудь.
Попадались и такие лица, которые Максим видел в Третьяковской галерее на картинах Репина, Малявина, Архипова. Они как бы явились сюда из глубины давно минувших лет, только теперь в глазах их проглядывала не тупая подавленность, а сознание собственного достоинства.
Всюду слышался разноголосый говор: украинский — певучий, волжский — окающий, бойкий — московский, образный, играющий словами, как самоцветами, — уральский… Как видно, сюда собрались люди со всех концов страны, и нередко можно было услышать узбекскую, казахскую или башкирскую речь, увидеть смуглые лица, горячие, с острым монгольским разрезом глаза.
Где-то совсем близко, невидная за домами и холмами поднятого песка, текла широкая река, которую люди брали в бетонные шоры и намеревались пустить по новому руслу. Ветерок приносил с ее изрытых берегов странный глухой гул, захлестываемые бензиновым чадом запахи поднятого с речного дна ила, мокрого песка, искромсанной машинами прибрежной луговой травы…
Там, за пределами деревянного, выросшего с грибной быстротой города чувствовалась могучая поступь невиданного, напряженного труда.
— Ребята! Ведь это наше Эльдорадо! — восторженно воскликнул увлекающийся романтикой путешествий и приключений, любящий все фантастическое Саша. — Мы как те испанцы, которые искали в Южной Америке страну золота.
— И ты сравниваешь нашу стройку с Эльдорадо? Никудышное сравнение, — шагая вразвалочку, назидательно поправил Славик. — Такая фантазия могла взбрести на ум только тем, кто заболел золотой лихорадкой. А тут делается то, что не окупится никаким золотом. И собрались тут не испанские конкистадоры, а искатели живой воды, какую в русских сказках добывают, понял? В этом громадная разница.
За разговором они не заметили, как подошли к кирпичному приземистому зданию. У входа висела голубая стеклянная вывеска с надписью: «Управление строительства гидроузла».
Молодые строители опустили на землю чемоданы, вытерли рукавами потные лбы. Лица их стали серьезными. Они находились у порога новой трудовой жизни.
5
— Все вместе пойдем или вышлем сначала разведку? — посмеиваясь, спросил Саша Черемшанов.
— Пошли вместе. Масса всегда выглядит внушительнее, — посоветовал Славик.
Они оставили чемоданы у вахтера, в грязноватом, с затоптанным полом вестибюле, остановились перед дверью с табличкой «Отдел кадров».
— Ну, готовсь. Подтянись, — сказал Саша и кивнул Максиму на дверь: — Толкай!
Но Максим не хотел входить первым — отступил.
— Тише! — яростно прошипел Славик. — Достать путевки!
— Может, повернешь назад? — невинно спросил Максима Саша и хихикнул: — Как тогда… ночью… Я знаю — мне проводница еще в поезде рассказала…
Галя не успела предотвратить взрыв. Максим побледнел, под скулами судорожно задвигались мгновенно набухшие бугорки. Он быстро наклонился к Саше так, что тот отшатнулся, и, весь дрожа от распирающей его злости, сдавленно произнес:
— Ты ошибаешься! Думаешь, я и в самом деле отступлю? Да? Ты воображаешь, что один храбрый и все можешь? Такой исключительный, как о тебе растрезвонили в институте? Подумаешь, изобретатель… Гениальный… Хвастун! Еще посмотрим, каков будешь тут!
— Ты что, кавалер де Грие? Шуток не понимаешь? — пытаясь улыбнуться, оторопело пробормотал Саша.
— Ребята, ребята, вы с ума сошли! — приглушенно вскрикнула Галя. — Как вам не стыдно?
Она тормошила обоих, оглядываясь по сторонам, боясь, что кто-нибудь станет свидетелем ссоры.
— За де Грие я могу и в морду дать, — тихо пообещал Максим, надвигаясь на Сашу и выпучивая потемневшие глаза.
— Макс, ты, наверное, плохо знаешь литературу. Ведь это безобидное сравнение, — все еще миролюбиво улыбнулся Черемшанов.
— Перестаньте! Приехать на место и затевать ссору… — чуть не плача, дергая за рукав то одного, то другого, приглушенным, полным негодования голосом пыталась потушить ссору Галя.
Славик молчал, хмурился, но вот его крепкое плечо, словно клин, вдвинулось между ссорящимися, и, с силой сжав руки Максиму повыше локтя, он тихо сказал:
— Перестань! Ты что кричишь на Черемшанова, как на лакея?
— Как на лакея? А я что — барин? Барин, да?! — Максим весь трясся, тяжело дыша. — Пусть он прекратит свои дурацкие шутки.
— У-у, болваны, — свирепо прошипел Славик и оттолкнул Максима от Саши.
Черемшанов вдруг засмеялся, протянул Максиму руку:
— Извини, Макс. Ведь я, честное слово, не хотел тебя обидеть. Я больше не буду.
Добрые глаза Саши смотрели просяще-весело. Он терпеливо стоял с протянутой рукой. Но Максим отвернулся. Галя кусала губы: неужели такой до этой минуты дружный коллектив распадется на ее глазах? Не может быть! Она этого не допустит. Максим, конечно, знал о кавалере де Грие и о Манан Леско. Он читал повесть аббата Прево. И дело было не в литературном сравнении и не в невинной шутке Черемшанова. Еще в Москве в нем закипала смешанная с ничтожной завистью злость против Саши. Она накапливалась долго, зрела и вот прорвалась. Максим сознавал, что был неправ, но превосходство Саши и та легкость, с какой он ехал на работу, его мучили… А тут еще нежданный-негаданный разрыв с Лидией…
Славик покачал головой, сказал со скорбным сожалением:
— Эх, Макс! Не с той стороны ты начинаешь показывать свой характер. Не с той… — Он прошелся раз-другой возле двери, остановился, оглядел всех, как командир свое дрогнувшее перед выполнением боевого задания подразделение: — Вот что. Разберемся во всем после. А пока, если дорога вам дружба, смирите свое ребячье самолюбие и идемте представляться.
Но Максим отошел к коридорному окну, стал глядеть на улицу. В эту минуту вид у него был очень надутый и упрямый.
Славик подошел к нему:
— Оставь, слышишь? Неужели тебе не стыдно ломаться?
— Я не ломаюсь. Просто я в няньках не нуждаюсь, — ответил Максим.
— Это что? Демонстрация? — негодующе суживая глаза, спросил Славик.
— Называй как хочешь. Вы думаете, я без вас ничего не добьюсь? Ну и думайте. А мне поводыри не нужны. Я не нуждаюсь в чьей-либо опеке. И прошу не надзирать за мной и не читать мне на каждом шагу мораль. Я не хочу, чтобы мной командовали.
— Это твое последнее слово? — спросил Славик.
— Последнее.
— Тэ-эк, — протянул Славик и, сдвинув на затылок кепку, ожесточенно потер налившуюся кровью плешинку. — Ну хорошо. Сам так сам… Не будем тебе мешать.
По коридору шли какие-то сотрудники. Славик отошел, посоветовался с Черемшановым и Галей. Гале хотелось добиться примирения, и она все время порывалась к Максиму, но Славик ее удерживал.
