Он мог не сомневаться в этом. Они вышли все. А нас, то есть меня и старшую вожатую Зою Алексееву, и вызывать не надо было. Мы присоединились ко всем и стали на правом фланге. Но нас тут же вызвали на «военный совет».

Командующий Орел был строг и немногословен. Его строгость, вызванная сознанием грозящей опасности, передалась и нам. Отныне, как в бою, наши отношения определялись формулой «приказ — действие».

— Вы, — командующий Орел посмотрел на меня, — назначаетесь командиром второй роты. Вы, — командующий Орел посмотрел на старшую вожатую Зою, — назначаетесь командиром третьей роты. Сам я буду командовать первой. Оружие получите на марше. Берите роты — и на западную опушку Зарецкого леса бегом марш…

— Есть! — сказал я, вытягиваясь.

— Есть! — сказала старшая вожатая Зоя, тоже вытягиваясь, но я по ее лицу видел, что этим дело не окончится. В отличие от меня, она не служила в армии и не привыкла выполнять команды без рассуждения. Поэтому, сказав «Есть!», тут же поинтересовалась: — Скажите, пожалуйста, оружие это… про которое вы сказали?..

— Я сказал, — Орел насупился, — что оружие вы получите на марше. Выполняйте приказание.

Старшая вожатая вспыхнула и повернулась ко мне, ища сочувствия: с чего это Орел стал вдруг таким невежливым? Но взгляд мой был безучастным, и до нее дошло: я на стороне «невежливого» Орла. В таком случае, может быть, она не права? Но в чем? В том, что обратилась к командующему с расспросами? Наверное, в этом. Тут такое дело, а она — «Скажите, пожалуйста…». Нашла время! Надо сейчас же загладить оплошность!

— Есть! — крикнула Зоя, всем своим видом изъявляя готовность по первому слову командующего броситься в огонь и в воду.

— Кругом! — скомандовал Орел, и мы, повинуясь команде, повернулись, как два флюгера, и побежали к своим ротам. А командующий Орел поднялся на вышку и стал куда-то звонить. Я видел это, когда вел роту мимо.

От вышки к реке идти было легко, под уклон. Вот и мост впереди. 1 оглянулся и невольно замедлил шаг. Орлу, идущему впереди первой роты, было трудно. Маленький, круглый, он дышал, как сом, широко хватая ртом воздух. «Годы… война», — подумал я и, жалея командующего, замедлил шаг. Третья рота, довольная нашей заминкой, пронеслась мимо. Моя сердито загудела.

— Вперед! — нагоняя нас, сердито прикрикнул командующий. — Ползете, как черепахи…

И как кнутом подстегнул… «Вперед! Вперед!» — загалдели юнармейцы, обрадовавшись предлогу размять ноги. «Пожалел на свою голову», — подумал я, торопясь догнать третью роту.

И мы ее догнали. У самого моста. Но не потому, что бежали быстрей, а потому, что третьей роте просто некуда было от нас убежать. Мост был запружен. По нему с инструментом в руках вразнобой — по мосту в ногу нельзя! — шли «цапли». Впереди, рядом с Юлькой, сутулясь, но держа бравый вид, шел Марк Иванович. В руке вместо палки маленькая, с длинным черенком, лопата, похожая на древнюю секиру, на груди… Сперва я подумал, что на груди у Марка Ивановича на алой ленте висит зеркальце. Как амулет у дикаря. Но ведь Марк Иванович не дикарь, зачем же ему, старому учителю, украшать свою грудь амулетом? Но вот солнечный зайчик, игравший в зеркальце, скользнул в сторону, и я увидел то, что он мне мешал видеть: компас! На груди у Марка Ивановича, как медаль на ленте, висел самый обыкновенный компас.

Меня осенило: компас… азимут… четвертый день каникул… «Цапли» идут по следу, указанному братом агронома… Как я мог забыть об этом? Впрочем, забудешь, когда у «журавлей» такая беда!

Пока мы спешили к мосту, чтобы перейти его и углубиться в Зарецкий лес, я о чем только не передумал. Черняк! Что мы знали о нем? Что он до войны — советский служащий. Во время войны — партизан. Но не странно ли, что “никто другой, кроме самого Черняка, не мог ни печатно, ни устно заверить ни одного его партизанского подвига, хотя сам Черняк и печатно и устно не раз заверял в этом читателей «Наташинских известий» и участников торжественных собраний, встреч, слетов и сборов. Правда, есть одно, решающее, свидетельство — комбата Орла, которому Черняк помог ворваться в Наташин. Но тогда, если он патриот, если жизнью рисковал, чтобы помочь своим, почему о Мазае «слыхом не слыхивал, видом не видывал», как он всякий раз отговаривается? Почему скрыл черную тетрадь с приговорами «Суда Мазая»? Не оборотень ли он, двуликий Янус, служивший и нашим и ненашим? Сперва ненашим, когда пришли фашисты, а потом нашим, когда фашистов турнули из Наташина.

«Суд Мазая»… Уж не был ли он, Черняк, как-то причастен к нему, может быть, даже в качестве обвиняемого? Иначе зачем скрыл черную тетрадь — единственное вещественное доказательство существования «Суда Мазая»? Единственное, как он думал. И вдруг, оказывается, не единственное. В руки юнармейцев — он узнает это от внука Тараса — попадает схема расположения партизанского отряда «Суд Мазая», спрятанная и забытая им в одной из украденных фашистами древних книг. Что он делает? Вооружается и спешит в Зарецкий лес, чтобы помешать своему разоблачению. Мало ли что могут найти юнармейцы на месте стоянки партизан Мазая!

Ах как я был далек от истины, рассуждая таким образом, — далек и в то же время очень близок к ней.

Увидев нас, командир Юлька подобралась и отдала салют. Командиры рот сделали то же самое. И старый учитель Марк Иванович тоже. И когда отдавал салют, мне показалось, перестал даже сутулиться.

По обычаю, рядовые юнармейцы приветствовали друг друга речевкой.

— Всем, всем доброе утро! — звонко прокричали «цапли».

— Всем, всем доброе утро! — без всякого воодушевления, вяло отозвались «журавли», а самые нетерпеливые еще и накричали на «цапель»:

— Проходите!..

— Не задерживайте!..

— Мост давайте!..

— Улитки несчастные!..

Этого Юлька стерпеть не могла. Велела комиссару вести батальон дальше и подошла ко мне с жалобой на нетактичность «журавлей».

— Мы не улитки, — язвительно начала она. — Мы люди. По данным науки, вот уже целый миллион лет. И если «журавли» не знают этого…

Ни один мускул не дрогнул на моем лице, хотя Юлькина острота требовала по меньшей мере улыбки.

— Они знают это, — хмуро сказал я, — но те, у кого беда, не выбирают выражений.

— Беда? — Юлька насторожилась, как птица, почуявшая опасность. — С кем?

Я рассказал.

Юлька даже не задумалась.

— Мы идем с вами! — крикнула она и бросилась вслед за своим батальоном.

Она догнала его и остановила. Объяснила, в чем дело, и скомандовала:

— Кругом!

Батальон не шевельнулся.

Юлька рассердилась и прибавила восклицательных знаков:

— Кругом!!!

Батальон не шевельнулся.

Юлька растерялась. Неужели это те самые мальчишки и девчонки, которые всегда и во всем ее слушались, безоговорочно выполняли все ее приказы? Да, те самые. А слушались, потому что им интересно было соглашаться, выполнять приказы и чувствовать себя настоящими солдатами, переживать настоящие приключения. Вот и сегодня у них тоже приключение: тайна азимута, которую им предстоит разгадать. А тут вдруг брось все и сломя голову беги кому-то на помощь. Дудки, не побегут, неинтересно. «Журавли» — вон их сколько! — сами справятся. И не командуй, командир, «Кругом», а командуй, командир, «Вперед». Так оно лучше будет. Юнармейцев не обидишь и уважение сохранишь.

Плевала она на такое уважение. Никогда своих не бросала — всегда все вместе и никогда врозь, — а тут бросит. Потому что они только за самих себя, а она за всех. За всех, кому трудно, за всех, кто в беде, за всех, кто нуждается в ее помощи — свой он или чужой.

— Батальон, внимание… — Голос у Юльки грустный и негромкий, но тишина мертвая и ее хорошо слышно. — Кто со мной… вперед… — роняет она слова, — шагом… — Юнармейцы, не шелохнувшись, с улыбкой наблюдают за Юлькой. И Юлька окончательно понимает — они не с нею, и повышает голос: — Отставить. Временное командование батальоном возлагаю на начальника штаба. На-право! Шагом, марш!