Потом стали подниматься женщины — женки, как зовут их старые поморы, — Васильевна и Прокофьевна. Они нарубили у избушки дров; Юрка отчетливо слышал их пересмешки. Его слух за эту ночь странно обострился, и даже самые легкие, далекие звуки явственно доносились до него, а говор за дверями прямо-таки оглушал.

Потом до Юркиных ушей долетела перебранка. Дедушка звал рыбачек вначале проверить тайники, а потом уж приниматься за растопку печки.

В другой раз Юрка легко бы спрыгнул с нар и подскочил к дедушке: они вдвоем запросто управились бы с тайниками. Но какая-то тяжелая сила придавила его, пригвоздила к матрасу, и Юрка не в силах был сдвинуться с места.

Ему жаль было дедушку, такого старенького и слабого, языкастого, по-мальчишески проказливого и неунывающего, которому уже недолго осталось ходить по земле. Юрке хотелось всхлипнуть, уткнуться носом в жесткую подушку и так лежать до скончания века и ничего не делать. Что-то самое лучшее и ясное было раздавлено в его душе. Не для него уже светило в окошко избушки утреннее солнце, гремел водопад и кричали чайки…

За стенкой громко пересмеивались рыбачки. Их тоже почему-то жалко было Юрке. Гнут спину, набивают веслами мозоли, мокнут от брызг и под дождями, чинят изрезанные ножами сети, радуются каждой пойманной рыбине и ничего не знают…

Уже, судя по разговорам, дедушка с Васильевной вернулись с реки и принесли три крупные семги. Аристарх непривычно зло и солено ругался: и отчего это так часто рвутся сети, точно нерпа в них похозяйничала…

А Юрка все лежал, поджав ноги, ошеломленный и притихший. Наконец, внося свежесть утра и запахи росы и рыбы, в избушку вошла Васильевна с дедушкой:

— Что это разоспался твой?

— Умаялся, видно, вчерась, — сказал дедушка, — не взрослый, поди, еще… Такие и в мое время только-только зуйковать кончали, промышлять выходили, котлы мыть да крючки наживлять молодшим передавали.

— А Пудов-то, Пудов! Спит без задних ног…

— Оттого и жира пуд носит, — вздохнула Прокофьевна, заваривая чай. — И не скинет до второго пришествия… Сейчас я его пощекочу…

Юрка слышал все это, слова входили и выходили из него, не радуя, не тревожа, не печаля. Просто входили и выходили. И даже когда Пудов как угорелый вскочил с полатей и все в избушке давились со смеху, Юрка лежал неподвижно и ему все было безразлично. Поднялся он последним, вялый, с тяжелой головой. Помылся из рукомойника, утерся, сел за стол, Первое, что он сказал, было:

— Едем в поселок.

— Куда торопиться? — сказал Пудов. — Я еще не весь материал собрал… Надо же этих зловредных баб проинтервьюировать да твоего брата раскачать, а то он вчера был не очень-то вежлив со мной…

— Скоро отлив, — сказал Юрка, глядя в грубо тесанный стол.

— Уже начался, — подтвердил дедушка.

— Ну вот… Знаете, какая потом будет дорога?

— Хорошо, я мигом, — пообещал журналист.

Это его «мигом» длилось долго.

Добрых полчаса он ел, пил чай — пять кружек, распространялся насчет своей будущей книжки о рыбаках Мурмана. Потом ослабил на три дырочки ремень и, весь лоснящийся от пота, колыхающийся и довольный, покатился к домику у водопада.

Юрка нервничал. Карбас уже был готов, а Пудова все не было.

— Опоздаете, — сказал Аристарх, — истинное слово, опоздаете… Сбегал бы за ним к Валерке…

Юрка отвернулся. Он не хотел, чтоб дедушка видел сейчас его лицо.

— Нет, — сказал Юрка, — уеду без него. Вот подожду еще десять минут и уеду.

— А с Семкой как? — Дедушка прямо-таки растерялся.

— Оставлю вам… Чтоб не скучно было.

— А как на работу опоздает?

— Его дело — не маленький…

Юрке сейчас было на все наплевать.

— Нет уж, погоди, Юрок, он сейчас, он скоро…

— Давай пока грузить рыбу.

— Это можно, — сказал дедушка, и они за веревочные петли вынесли из маленького ледника в погребке ящик.

— Жду еще три минуты, — сказал Юрка.

— Да ты сбегай за ним, сбегай, — попросил дедушка, — заговорился человек, в блокнотик, наверно, пишет все. Старший Пудов трещочку промышляет, а сынок пишет. Вишь, поморы и к писательству пригодные.

— Вижу, — сказал Юрка, — жду еще минуту.

Его широкое, курносое лицо подростка, веснушчатое и худощавое, губастое, большеротое, с упрямо торчащим подбородком, его серые, твердые, очень холодные глаза — все выражало свирепую решимость.

— Беда какая, погостит у вас, — отрезал Юрка. — Завтра с другим карбасом вернется.

— Еще один день? — испугался дедушка. — Нельзя-нельзя, у нас дела, нам план выполнять надобно…

— Ну, я поехал. — Юрка ступил в карбас, оттолкнулся от берега и кормовым веслом стал толкать по мелководью лодку.

У дедушки прямо-таки округлились глаза.

— Постой, я сейчас, я сейчас… — зачастил он и побежал по берегу.

Он бежал, припадая на правую ногу, смешно и как-то нелепо подергивая плечами, и голова его с большой бородой в лад шагам тряслась, точно слабо держалась на плечах. Он и ходил-то плохо, дедушка, а бегать… В последний раз, кажется, бегал лет двадцать тому назад.

Юрка посмотрел на него и заплакал.

Потом вытер ладонью лицо и сполоснул водой. Вода была солоноватая. Она быстро убывала, обнажая береговую черту, отступая от гальки и кустиков полярной ивы.

Юрка только делал вид, что отталкивается от дна, а на самом деле лишь опускал весло и ждал.

Скоро появился Пудов. Он что-то кричал, потом скрылся в избушке, вернулся с плащом, портфелем, ружьем и подбежал к берегу.

— Лезь, — сказал Юрка.

— А ты к берегу не можешь? — задыхаясь от бега и блестя мокрым лбом и щеками, спросил тот.

— Не могу. Ты в сапогах. Лезь.

Пудов влез, едва не перевернув карбас, сел и стал утираться большим платком.

— А дедушка где? — спросил Юрка.

— Там он, в домике, с Валей отдыхает… За сердце держится…

У Юрки опять защипало глаза.

— Ну чего расселся! — грубо сказал он. — Видишь, вода убывает, опоздали мы, бери весло и работай!

Пудов покраснел, хотел что-то сказать, но промолчал, взял второе весло. Весла уперлись в дно, и карбас, заскрежетав по гальке, добрался до глубокого места и облегченно закачался. Юрка сел за весла.

Уперев каблуки сапог в ребра карбаса, он стал грести, вкладывая в весла всю свою силу. Вода уходила в море и несла их карбас к устью реки.

Река стала заметно у́же. Не видные до того камни выступали из воды и, подсыхая на солнце, на глазах увеличивались.

— Ну и занятный у тебя брат, — проговорил Пудов, улыбаясь, — и не подозревал. Помню, как твоя мать привезла его из больницы, как бегал голопузый по улицам Якорного, а потом я даже писал о нем в газете — директор школы посоветовал: способный, инициативный. И очень волевой. Это он первый предложил собирать металл…

— Проскочим ли у Двух Братьев? — спросил Юрка. — Уж больно припоздали мы…

— Как-нибудь. С таким капитаном, как ты, не пропадешь…

Юрка даже не улыбнулся. Он греб, стиснув зубы.

В одном месте карбас чиркнул днищем по камню, и Юрка резко вильнул в сторону.

— Э-э-эх, дьявол! На час бы раньше… Само несло бы!

— Ничего, и так пройдем… И меня, знаешь, удивляет, как он хорошо со мной сегодня разговаривал, не то что вчера. Сказал, что хочет стать командиром второго атомного корабля…

Юрка посмотрел на Пудова, выдохнул, набрал воздуха и вдруг во все горло заорал:

— Заткнись!

Пудов побледнел. Даже уши, маленькие розовые ушки его, посерели и сжались.

— Ты что, ты что это? — спросил он прыгающими губами, — Забываешься, с кем говоришь?

Юрке было на все наплевать. Он вдруг возненавидел этого Пудова, толстяка и растяпу, который прожил лет тридцать, а ничего-то и не увидел и не понял в жизни. И в каком-то непонятном исступлении, не в силах сдержать себя, Юрка вдруг стал грести и резкими движениями тела раскачивать лодку из стороны в сторону. Пудов схватился за борта.