К тому же периоду относится и “Знак четырех”, в котором Ватсон знакомится с Мэри Морстен и влюбляется в нее. Вскоре, уже в конце 1888-го, они поженились, Ватсон съехал с квартиры на Бейкер-стрит и стал заниматься врачебной практикой в Паддингтоне. Некоторое время Холмс вел свои изыскания один. Только в марте 1889-го друзья воссоединились, расследуя “скандал в Богемии”.

Лишь позже Ватсон узнал о некоторых делах, которые Холмс вел в одиночку. Среди них – трагедия братьев Аткинсон. Хотя впоследствии Ватсон изложил ее на бумаге, он никогда не стремился обнародовать эту историю. Несколько лет назад мне в руки попала копия его рассказа, и мой коллега Эрик Браун подготовил ее к публикации.

Уже несколько месяцев я не видел моего друга Шерлока Холмса: напряженно работая каждый в своей сфере деятельности, мы не находили времени для визитов вежливости и прочих светских условностей. Зайдя к нему в тот вечер, я лишь по случайности застал его дома.

– Ватсон! – воскликнул Холмс, когда миссис Хадсон провела меня в комнату. – Садитесь, друг мой. Надеюсь, вы не слишком тяжело переносите нынешние холода?

Я согрел руки у огня и расположился в предложенном кресле, а затем отпустил несколько замечаний насчет того, что в последние годы зимы стали суровее. Мой друг ударился в пространные рассуждения о метеорологии, климатологии и прочем в том же духе.

Налив себе бренди, я приготовился с приятностью скоротать вечер.

Между тем мой друг приводил все новые и новые примеры неприветливого климата, с каким ему доводилось сталкиваться во время своих путешествий. Я удвоил внимание: при всей нашей дружбе достойно сожаления, что Холмс редко считает нужным посвящать меня в детали происшествий, случавшихся с ним в ходе его странствий по Востоку и относящихся к периоду, который в записках о выдающейся карьере моего друга я назвал Великой Паузой.

В тот вечер он рассказывал о них весьма туманно, однако вдруг по какому-то случаю заметил:

– Конечно, мне довелось и самому столкнуться с муссоном. Это было, когда я отправился из Тибета южнее, на Цейлон, чтобы вновь встретиться со старым приятелем…

Я наклонился вперед, тотчас ухватившись за слово “вновь”.

– Вы хотите сказать, Холмс, что посещали остров и до девяносто четвертого?

Осознав свою оплошность, мой друг с наигранным безразличием отмахнулся:

– Так, одно пустяковое дельце в городе Тринкомали в восемьдесят восьмом…

– Вы там вели самое настоящее расследование? – произнес я умоляюще. – Но почему вы никогда об этом не упоминали?

– Незначительное дело, Ватсон, к тому же совершенно неинтересное. И потом, я поклялся Королевской цейлонской чайной компании соблюдать полнейшую тайну. Ну так вот, что касается природы муссонных дождей…

И мой друг быстро перешел от тринкомалийского дела к азиатским тропическим ливням.

Ближе к полуночи я откланялся и в ближайшие несколько недель, занимаясь своими обычными делами, едва ли вспоминал об этом вечернем разговоре.

Я почти забыл об этой истории, когда месяц спустя зашел к моему другу и снова застал его дома. Он провел меня к камину и уговорил пропустить рюмочку бренди.

Спустя некоторое время он небрежно махнул рукой в сторону распечатанного письма, лежащего на столе возле его кресла.

– Помните, когда вы навещали меня в прошлый раз, я упоминал о небольшом деле в цейлонском Тринкомали и о том, что Королевская чайная компания запретила мне разглашать подробности?

Заинтригованный, я выпрямился в кресле:

– Конечно помню. И что же?

– Похоже, запрет больше не действует, Ватсон, – непринужденно сообщил Холмс. – Три недели назад я получил послание от моего тамошнего друга. Он пишет, что у компании настали трудные времена и она обанкротилась. Так что больше ничто не препятствует мне поведать вам эту историю.

Он принялся набивать трубку табаком, который хранил в потрепанной туфле: он всегда держал ее в укромном уголке рядом с креслом. Вскоре нас окутал едкий сизый дым; я отхлебнул бренди и весь обратился в слух, как происходило уже не раз, когда я представлял собой аудиторию, на которой мой друг упражнялся в ораторском искусстве.

– Помните необыкновенное дело “Глории Скотт”, когда моя помощь потребовалась Виктору Тревору, моему университетскому приятелю?

– Безусловно, помню, – отозвался я. Это дело принадлежит к числу тех, которые я записал во время долгой заграничной отлучки Холмса.

– На много лет я потерял всякую связь с Тревором, однако в конце концов узнал через нашего общего друга, что он отправился на Цейлон в надежде устроиться там управляющим чайной плантацией или кем-то в этом роде. Но больше я о нем ничего не слышал… Ничего – до восемьдесят восьмого года, когда я получил от своего давнего друга письмо, составленное в таких выражениях, что мне стало ясно: ему требуется мое содействие. Он почти молил, чтобы я приехал на этот далекий остров, и даже приложил билеты на пароход Ост-Индской компании, туда и обратно. Более того, он пообещал оплатить все расходы, связанные с моим пребыванием на острове. Далее он вкратце обрисовывал дело, которое уже целых три месяца озадачивало и моего друга, и его нанимателей – Цейлонскую чайную компанию.

Я счел детали этой истории достаточно интригующими, а мольбы моего друга – достаточно убедительными, чтобы совершить плавание в эти тропические широты. В то время, Ватсон, меня не особенно отягощали какие-либо иные заботы. И вот вскоре после вашей женитьбы я привел дела в порядок, собрал вещи и отплыл к далеким берегам на “Царице Востока”. В пути я всецело погрузился в изучение подробностей, которые Тревор поведал мне в своей несколько торопливой депеше.

Братья Аткинсон, Брюс и Уильям, цейлонские соседи Виктора Тревора, уехали из Англии лет за десять до описываемых событий и отправились на Восток, намереваясь сколотить состояние. Все это десятилетие они работали на Королевскую цейлонскую чайную компанию в самых разных местах острова, а последние два года управляли плантацией возле Тринкомали, на которой трудились около сотни туземных рабочих. Судя по всему, братьев, отличавшихся честностью и прямодушием, полюбили и цейлонцы, и собратья-плантаторы из числа европейских переселенцев, и другие предприниматели. Мой друг Виктор Тревор нередко навещал их на плантации. По его словам, они были душой тамошнего общества. Как часто случается в этой среде, ни тот ни другой так и не женился. Оба жили работой. Врагов у них не было.

Исчезли они столь же внезапно, сколь и таинственно. Видимо, это случилось ранним утром первого февраля: бой видел накануне вечером, как они возвращаются домой, но наутро их не там не оказалось. Вопреки своему обыкновению, в шесть часов они не явились к завтраку, а в семь не пришли на традиционный обход плантации. В девять утра об их отсутствии сообщили Тринкомалийской колониальной полиции, а мой друг Тревор узнал об этом исчезновении лишь к полудню. Он отправился на плантацию, а через несколько минут туда прибыл и полицейский сержант. Вместе они обыскали дом и сочли, что все в порядке, если не считать гостиной, где они обнаружили разбитую газовую лампу и перевернутый стол. Полицейский, который вел расследование, счел эти улики подозрительными, поскольку они свидетельствовали о драке и насилии. Но Тревор отметил, что стол стоял у открытого окна и ветер колыхал тяжелую штору. Вполне возможно, что именно этим обстоятельством и объяснялся беспорядок в комнате.

Они обыскали всю плантацию и даже прилегающие к ней участки, однако так никого и не нашли. Затем они опросили помощников управляющих, а также местных рабочих, но те сообщили, что не замечали ничего подозрительного или хотя бы просто заслуживающего внимания. С того самого дня, то есть с первого февраля тысяча восемьсот восемьдесят седьмого года, и до того дня, когда Тревор написал мне свое послание, о братьях Аткинсон не было ни слуху ни духу. Казалось, они в то утро вышли из дому и исчезли с лица земли.

Рассказ Тревора, конечно, отличался известной избирательностью и не позволял прийти к определенным выводам. Мне требовалось еще многое узнать о делах братьев, прежде чем я сумел бы составить мнение об этом случае. Когда “Царица Востока” пришвартовалась в Джаффне, мне уже не терпелось приступить к расследованию.