Межвидцы ликовали. Это были чрезвычайно ценные документы, которые помогли наконец заполнить пустые страницы истории партизанского отряда «Звайгзне». А на самом дне бидона лежала в матерчатой обложке тетрадь. Янсон полистал ее и передал маме.

Командир отряда отдал распоряжение привести все в порядок и собираться в обратную дорогу.

Межвидцы тотчас же окружили оператора. А мы с мамой и Янсоном пошли сзади. Как большую драгоценность, несла мама найденную тетрадь. Это был отцовский дневник, который он вел все время, пока был в партизанах. Хотя бы поскорее его прочитать!

— Мы с Рейнисом были здесь прошлым летом, — рассказывала мама.

— А я здесь уже второй раз. Межвидские юные краеведы меня разыскали, когда я был еще в Якутии. А Ральфа я потерял по нелепой случайности. Сердце у меня стало пошаливать, и однажды я упал прямо на улице, а потом долго лежал в больнице. Вот Ральф и потерялся, — вспомнил Янсон и грустно улыбнулся.

Меня, точно молотком, по лбу ударило. Я просто бесподобный болван. Сердечные капли и пачка «Примы», забытые в доме лесника, принадлежали ему, а я напридумал бог знает какие страсти. Правда, на больного наш командир никак не походил — стройный, статный, походка упругая. Когда он шагает, нам, честно говоря, трудно за ним угнаться. Только волосы у него совсем седые и на лбу две глубокие морщины.

— Сегодня самый счастливый день в моей жизни, — шептал мне поздно вечером, когда уже все улеглись спать, Илмар. — Такой успех! И знамя, и так много ценных документов.

А я думал о маме. Почему она никогда не рассказывала о своей партизанской жизни? Об отце она говорила охотно, а о себе — ни слова. Такая она, наверно, всегда была — тихая, скромная. Не произойди все эти события, я бы, наверное, так никогда и не узнал о ее подвигах. А если подумать хорошенько, ее теперешняя работа также необходима, как работа продавца, врача или адвоката. Ведь самое главное не профессия, а человек, который должен выполнять свою работу как можно лучше, говорит мама. А я, что же я? Из-за своей лени вечно получаю пары, да еще требую, чтобы меня за это гладили по головке.

На следующее утро рано-рано мы с Ральфом удрали к реке, и я наконец открыл отцовский дневник. Почерк у него был очень разборчивый. Буковки стояли одна к одной, как солдатики в строю. У меня было ощущение, будто я слышу голос отца, чуть хрипловатый и такой добрый, ласковый.

«1943 год, 12 ноября.

Что-то случилось с моими глазами. После контузии вижу все хуже и хуже. Более или менее ясно вижу только вблизи, а чуть дальше все расплывается в сплошной туман. Гундега, наверное, почувствовала это и все время старается быть поблизости. Как долго удастся это скрывать? Слепой комиссар — обуза для всех. Нет, тогда уж лучше пулю в лоб. А может быть, все же пройдет?

15 ноября.

Чтобы выбраться из окружения, нам пришлось ночью пройти двадцать километров. Это был самый тяжелый путь в моей жизни. Ничего не видел, без конца спотыкался, падал и снова поднимался. Только впереди и сзади слышал шаги товарищей. Изо всех сил старался держаться рядом, потому что отстать — значило верную смерть. Под ногами хлюпала вода, наверное, болото.

Остановился сломать ветку, чтобы нащупывать, и прощупывал ею дорогу. Ноги утопали по колено, я с трудом вытаскивал их. Тишина. Только дождик стучит по листьям. Неужели я все-таки отстал? Вдруг слышу голос: — Индритис! — а потом еще раз, уже ближе: — Индритис! — Гундега, наша медсестра, заметила мое отсутствие. — Я все знаю, — подойдя ко мне, сказала она и, взяв меня за руку, повела совсем как малого ребенка. Спасибо тебе, маленькая отважная девушка!»

Когда я прикрываю глаза, вокруг меня, начинает шелестеть лес и я ясно слышу, как хлюпает болотная жижа под их ногами. Я вижу свою мать совсем юной девушкой, согнувшейся под тяжестью санитарной сумки и винтовки. Она ведет за руку полуслепого человека и повторяет: быстрее, быстрее, мы отстали от товарищей!

— Оставь меня и спасайся сама, пока еще не поздно, — просит отец, пытаясь вырвать руку, но мама отвечает ему своим излюбленным выражением: — Как тебе не стыдно, взрослый человек, а ведешь себя, как младенец!

Точно так же она и меня журит, когда я чего-нибудь натворю.

Интересно, тогда они уже любили друг друга? Наверное, да, ведь мама рисковала своей жизнью, чтобы спасти отца.

Интересно, что чувствует человек, когда влюбляется. Со мною этого пока ни разу не случалось. В классе все мальчишки без ума от Лилии Крумини из шестого «Б», многие тайно пишут ей записки. Мне же эта воображала не нравится, честное слово, ходит, вечно задрав нос. Однажды на школьном вечере спела несколько песенок и теперь строит из себя великую певицу.

В нашем классе, конечно, есть неплохие девчонки, но ради них идти на смерть — спасибочки! Разве что Инта… Но она тоже строит сейчас из себя даму, даже в футбол больше не хочет с мальчишками играть.

Я перевернул следующую станицу дневника.

«7 декабря.

Какое счастье, я снова вижу! Наши парни в одном городе захватили все запасы очков в аптеке. Немного странное ощущение, кажется, что на носу сидит что-то лишнее, но ничего, привыкну. Главное, снова могу быть полезным».

На костер дружбы пришло огромное количество людей — все Межвидские школьники, их родители, учителя, колхозники.

— Детка! — хозяйка «Калнабрикщней» бросилась на шею Калныне, и они обе расплакались. — Как давно не видались. Я на одном конце леса, ты — на другом.

Выяснилось, что хозяйка «Калнабрикшней» спрятала от фашистов дочку убитого лесника, а потом воспитала ее, дала ей образование.

Гости рассматривали добытые документы и знамя. Отец Илмара показывал всем фотографию какого-то совсем юного парня и уверял, что это он. Никакого сходства, скорее похож на Илмара.

А когда стемнело, двор превратился в большой кинозал под открытым небом.

Оператор Вейс весь сиял — снятый во время войны фильм сохранился неповрежденным.

На экране появился партизанский лагерь. Время словно возвратилось на четверть века назад, и мы стали свидетелями партизанской жизни.

На раскидистой ели надпись: «Парикмахерская». Молодой парень, перекинув через руку полотенце, внимательно осматривает какого-то бородача. Две девушки, засучив по локоть рукава, стирают белье и весело смеются. Одна из них, сложив пальцы в кружок, подула, и в воздух полетели мыльные пузыри. Ее личико с мелкими чертами и огромными глазами кажется мне знакомым. (Вот болван, не узнал собственную маму!)

Над костром висит большой котел, от него идет пар. Мальчик моего возраста подложил дров и большой поварешкой помешивает варево. Маленький лохматый песик к чему-то принюхивается, облизываясь.

Партизанский строй. Почти все одеты кто во что, только на немногих красноармейская форма. Командир партизанской бригады привез ордена и медали за геройство.

Крупным планом лица партизан. На них — радость и удовлетворение — и они тоже вносят свой вклад в борьбу за освобождение Родины.

Из строя выходит, немного прихрамывая, высокий человек в очках. Это мой отец. Командир бригады обнимает и пришпиливает к его гимнастерке орден Красной Звезды, тот самый, который на портрете отца над моей кроватью.

Раннее утро. Мужчины, усевшись в кружок, чистят винтовки и о чем-то говорят. С ночного задания возвратились разведчики, они привели с собой пленного — фашистского офицера.

— Дрожал он от страха, как осиновый лист на ветру, — вспоминал Янсон. — Вместо своего хвастливого «Хайль Гитлер!» еле-еле выдавил из себя «Гитлер капут». Чтобы спасти свою шкуру, он рассказал все, что только знал. Выяснилось, что кто-то сообщил местонахождение нашего лагеря, и на нас уже на следующий день готовилось большое нападение.