«О бессмертном подвиге коммунаров-первороссиян нам хотелось рассказать языком не прозаическим, не разговорно-бытовым, но слогом, близким к слогу Маяковского, Петрова-Водкина, слогом Шостаковича», — пояснил эстетическую позицию авторов фильма Александр Иванов.

Поджав губы сидели соглядатаи из Смольного, убежденные по присяге в том, что в нашей стране все трагедии могут быть только оптимистическими.

Ольга Федоровна встала на защиту фильма, оставив без внимания все попытки противопоставить сценарий фильму. Она заговорила о главном:

«Я никак не могу понять, с каких это пор слово „трагедия“ стало ругательным. Это слово стало ругательством во времена „сталинщины“… Пусть молодежь знает, что революция начинается с жертв и что завоевания революции даны ценой жертв, а не ценой чечетки. Как же мы иначе будем воспитывать молодежь?.. В картине достаточно слияния быта и бытия… Могут фрески ожить и заговорить? Мне кажется, могут. Это доказала картина».

Формально фильм и партийным начальством, и начальниками Госкино был принят. Авторитет и Ольги Берггольц, и Александра Иванова, члена партии с 1918 года, призывал чиновников к осторожности. Но как раз «осторожность» подсказала иезуитское решение: фильм принять… но зрителям не показывать. Было дано распоряжение изготовить шесть копий фильма. Фильм на экраны не вышел.

Но история «Первороссиян», к счастью, не закончена.

В 2009 году, в ретроспективной программе XXXI Международного московского кинофестиваля состоялась демонстрация фильма из запасников Госфильмофонда — «Первороссияне»!

Картину помнят, о картине говорят, пишут, спорят — значит, она жива. Значит, в ней живет и бьется сердце поэта, исполненное боли и сострадания за своих единоверцев.

И никогда не поздно снова

начать всю жизнь,

                                       начать весь путь,

и так, чтоб в прошлом бы — ни слова,

ни стона бы не зачеркнуть.

АРХИВНОЕ СЛЕДСТВЕННОЕ ДЕЛО № П-8870

Я встану над жизнью бездонной своею,

над страхом ее, над железной тоскою…

Я знаю о многом. Я помню. Я смею.

Я тоже чего-нибудь страшного стою.

О. Берггольц

НАТАЛИЯ СОКОЛОВСКАЯ

«Тюрьма — исток победы над фашизмом»

«Вот и похоронили Ольгу, Ольгу Федоровну Берггольц». Первая строка рассказанной Даниилом Граниным истории о похоронах Ольги Берггольц 18 ноября 1975 года. Строка как строка. Но что-то в ней цепляло. Интонация. Цезура, прозой не предусмотренная. Обрыв. Пауза длиною в жизнь. Из этой паузы возник сборник «Память» (СПб.: Азбука-классика, 2009). Собрать его было несложно: избранные стихотворения, книга «Дневные звезды». Сложно было остановиться, вынырнуть из этой уже не чужой судьбы. Особенно обжигали стихи, подписанные: «Январь 1939. Камера 33», «Апрель 1939. Одиночка 17», «Апрель 1939. Арсеналка. Больница», «Май. Одиночка 29».

То, что с 14 декабря 1938 года по 3 июля 1939 года О. Берггольц находилась под арестом, известно. Об этих днях сохранились и ее дневниковые записи. До последнего времени оставалось неясным, по какому делу она проходила, что, собственно, инкриминировалось будущей «Блокадной музе», «Голосу блокадного города». В воспоминаниях современников осталась ироничная реплика Берггольц об обвинении ее «в пятикратных попытках убить Жданова».

Первый запрос в КГБ с целью ознакомления с Делом О. Ф. Берггольц был сделан 4 октября 1989 года и подписан заместителем председателя правления Ленинградской писательской организации. Запись об этом есть в архиве критика Натальи Банк, хранящемся ныне в Российской национальной библиотеке. Надо полагать, инициатором запроса и была Н. Банк, близкий Ольге Федоровне человек, исследователь ее творчества. 27 ноября из КГБ пришел ответ (документ за № 10/28–015832): «В результате поисковой работы наличия в архивах КГБ МВД уголовного дела по обвинению О. Ф. Берггольц не обнаружено» (Динаров З.Распятые. СПб., 1993).

Ответ из архивов КГБ МВД следовало принять на веру. Во всяком случае, попыток получить доступ к Делу О. Ф. Берггольц больше не предпринималось (Н. Банк не стало в 1997 году).

Спустя почти двадцать лет, в августе 2009 года, в связи с подготовкой настоящего издания, было сделано еще одно обращение в Управление ФСБ по Санкт-Петербургу и Ленинградской области с просьбой о получении доступа к Делу О. Ф. Берггольц. Сила инерции могла сработать и в этом случае: зачем запрашивать то, что уже «не обнаружено».

Мысль повторно запросить следственные материалы принадлежит Д. А. Гранину. «Интересно было бы посмотреть на Дело». — «Но ведь оно не сохранилось». — «А вы попробуйте».

24 сентября позвонили из Службы регистрации и архивных фондов УФСБ. А в понедельник, 28-го, Архивное следственное дело № П-8870 лежало передо мной на столе в одном из кабинетов на Литейном, 4.

Из «Справки о наличии сведений» (все материалы из следственного Дела цитируются впервые. — Я. С):

«…Бергольц О. Ф. (в Деле фамилия О. Берггольц везде пишется с ошибкой. — Н. С.)было предъявлено обвинение в том, что она являлась активной участницей контрреволюционной террористической организации, ликвидированной в г. Кирове, готовившей террористические акты над т. Ждановым и т. Ворошиловым; в том, что квартира Бергольц в г. Ленинграде являлась явочной квартирой террориста Дьяконова Л. Д., который в 1937 г. приезжал к ней и совместно с ней намечал план убийства т. Жданова, т. е. в пр<еступлениях> пр<едусмотренных> ст<статьями> 58–8, 58–10 и 58–11 УК РСФСР.

Постановлением Управления НКВД ЛО от 2 июля 1939 г. следственное дело по обвинению Бергольц О. Ф. за недоказанностью состава преступления производством прекращено. 3 июля 1939 г. Бергольц О. Ф. из-под стражи освобождена».

Напомним, что статья 58–8 означает «совершение террористических актов, направленных против представителей советской власти или деятелей революционных рабочих и крестьянских организаций, и участие в выполнении таких актов, хотя бы и лицами, не принадлежащими к контрреволюционной организации, влекут за собой меры социальной защиты, указанные в ст. 58–2». То есть «высшую меру социальной защиты — расстрел или объявление врагом трудящихся с конфискацией имущества и с лишением гражданства союзной республики и, тем самым, гражданства Союза ССР и изгнание из пределов Союза ССР навсегда, с допущением при смягчающих обстоятельствах понижения до лишения свободы на срок не ниже трех лет, с конфискацией всего или части имущества». Неизвестно, нашлись бы для О. Берггольц «смягчающие обстоятельства».

О Леониде Дьяконове читаем в дневнике О. Берггольц от 20 мая 1942 года: «Вчера были у Матюшиной, тетки Тамары Франчески. Тамара — сестра Игоря Франчески и близкая подруга Леньки Анка — двух людей из 6, которые оговорили меня в 38-м году, и из-за них я попала в тюрьму. Они не виноваты, их очень пытали, но все же их показания чуть-чуть не погубили меня…»

Анк — журналистский псевдоним Л. Дьяконова. Упоминается его имя и в подготовительных материалах ко второй, ненаписанной части «Дневных звезд»:

«Это был 1931 год. Чума, холера, черная оспа. Там хранили воду в выдолбленных тыквах и пытались замостить почти болотистые улицы Алма-Аты, там, где пламенеют канны и где сейчас асфальт… <…> Все было далеко не только до социализма — до нормальной человеческой жизни. Жизни, достойной человека.

Но мы круто повернули, послушные дороге — пути, и сразу открылась сверкающая красота земли.

— Вот, ребята, — сказал Ленька, — вот так мы войдем в социализм.

И мы молча и безоговорочно согласились с ним, только кивнув головой (молча от волнения).

…Мы были молоды, очень молоды, я и Коля (Николай Молчанов, муж О. Берггольц. — Н. С.),приехавшие работать в казахскую газету, и друг наш, Леонид Д., — сотрудник той же газеты.