Человек удивительной судьбы, он не любил о себе говорить, отшучивался: «Моя биография поместится на одной странице: родился восьмого марта девятьсот пятого года в бедняцкой семье в селе Шарлык на Оренбуржье. С отрочества — пастух. С юности — солдат, в армии — с двадцать седьмого и, видимо, навсегда».

Но боевые награды говорили сами за себя: две Золотых Звезды Героя Советского Союза, три ордена Ленина, орден Октябрьской Революции, четыре ордена Красного Знамени, орден Богдана Хмельницкого I степени, два ордена Суворова II степени, орден Кутузова II степени, два ордена Красной Звезды, медали, а также награды социалистических стран.

В 1936 году Александр Ильич Родимцев встал в боевые ряды воинов-интернационалистов, чтобы вместе с трудовым испанским народом отстоять от фашистских мятежников молодую Республику. На обожженных полях Испании впервые довелось Родимцеву вплотную сойтись в боях с кровавыми фашистскими извергами. Он видел, как без оглядки бежало шумное воинство Муссолини — «Черные перья», «Черные стрелы» и прочая черная братия. Наблюдал чванливых гитлеровских вояк: они проводили в Испании «репетицию» грядущей большой войны. Там же, в Испании, — в Уэске, Гвадалахаре, Мадриде Александру Ильичу посчастливилось встретить прекрасных и мужественных людей: Долорес Ибаррури, ее сына Рубена, легендарного Матэ Залку — генерала Лукача, писателя Эрнеста Хемингуэя, немецкого литератора Людвига Ренна, незабвенного Михаила Кольцова и многих других, кто служил примером бескорыстия, свободолюбия и отваги. Великую Отечест

венную войну Герой Советского Союза полковник Родимцев встретил, располагая значительным боевым опытом и знаниями, позднее усовершенствованными в Военной академии имени М. В. Фрунзе. Дальше были опаленные огнем Великой Отечественной — Киев, Сталинград, Полтава, Кировоград, плацдарм на Одере… Освобождением Праги завершился славный боевой путь генерала-коммуниста, дважды Героя Советского Союза Родимцева.

Когда я перечитываю воспоминания Александра Ильича, перед глазами невольно возникает старенькая, потрепанная записная книжка. Сколько раз нам доводилось листать ее странички, поблекшие от солнца и ветра, меченные пылинками дорог и брызгами дождя. Пронесенная в кармане гимнастерки командира 5-й воздушно-десантной бригады многие сотни километров, через десятки сражений от Киева до Сталинграда, она хранит памятные даты, названия сел и деревень, железнодорожных станций, урочищ, высот и, конечно же, дорогие сердцу солдата имена.

Помнится, просматривая торопливые записи, датированные сентябрем 1941 года, я с трудом разобрал три резких отрывочных строки:

«…В жизни есть минуты невыразимо глубокого значения. О, славная, добрая мать-Украина! Я — русский. Но твои страдания — это мои страдания, и твои раны — мои раны».

Через десятилетия, с волнением всматриваясь в потускневшие строки, Александр Ильич задумчиво вспоминал:

—

Есть в степи, под Бурынью, большой курган. У подножия, в траве, — межевой столбик. Значит, на запад и на юг — Украина; на север и восток — Россия.

Вереницей тянулись через поля женщины, старики, дети… Фронт приближался, люди уходили от фашиста. Молчаливое шествие народа Украины под защиту братской Руси…

Он бережно сложил записную книжку, крепко зажал ее в ладонях:

—

Три строчки… а в памяти та незабываемая картина. Степь… И курган. Я видел, как седой старец припал к родной земле, и сознание горькой личной вины нестерпимо обожгло сердце. Тогда я и записал эти слова.

Мы стояли на новеньком шоссе перед зеленой стеной Голосеевского леса. Перед нами, если смотреть в сторону Днепра, открывалась бескрайняя даль полей и перелесков. Он легонько тронул меня за плечо:

—

Тот, кто прошел дорогами войны, поймет солдатскую печаль и горечь. Мы отходили на восток. Цеплялись за каждый рубеж, за каждую мало-мальски удобную позицию. Мы дрались против танков и мотопехоты. Вырывались из «клещей», хоронили товарищей, снова занимали оборону и поднимались в контратаки. У меня в бригаде были русские и украинцы, грузины и белорусы, татары, узбеки, молдаване, но для всех нас, таких разных, Украина была доброй матерью, и тот старик у кургана был наш родной отец, а его печаль и боль были нашей общей печалью и болью.

В процессе работы над эпизодами, посвященными героической обороне Киева, — а в той незабываемой эпопее 5-я воздушно-десантная бригада занимала один из ответственных рубежей, — следовало уточнить, где именно находился КП бригады Родимцева. Добравшись к окраине Киева, мы остановили машину и взошли на крутой взгорок у Голосеевского леса.

—

Какие перемены! — удивился Родимцев, осматриваясь по сторонам. — Не было этой улицы, не было шоссе…

—

Послевоенный Киев, Александр Ильич, быстро растет и хорошеет.

Он согласно кивнул.

—

Убеждаюсь наглядно. Тогда под ногами здесь путался непролазный кустарник… и все-таки узнаю высотку, на которой был мой командный пункт: вот за этими воротами, на усадьбе.

Он указал на молодой майский сад в белом кипении цветущих яблонь, не ведая, как знакомы и дороги были мне и тот ухоженный сад, и зеленая калитка, и светлая аллейка, ведущая к домику в глубине усадьбы.

У ворот Александр Ильич остановился:

—

А позволят ли хозяева нам, незнакомцам, войти?

Я ответил уверенно:

—

Позволят! — и приоткрыл калитку.

Он взглянул на меня внимательно:

—

Похоже, вы здесь бывали?

—

Еще сколько раз!

—

И что же вас сюда приводило?

—

Поэзия…

Мы несколько замешкались у входа.

—

Ну, — шутливо и озабоченно обронил Родимцев, — загадочный вариант!

На аллейке послышались шаги, и я поспешил внести

ясность:

—

Никакой загадочности, Александр Ильич. Здесь живет и работает Депутат Верховного Совета СССР, поэт-академик Максим Фадеевич Рыльский.

Александр Ильич лишь успел удивиться:

—

Подумать — какое совпадение!.. — Калитка распахнулась настежь, и бодрый, веселый, в белой вышитой сорочке, в сандалиях на босу ногу, Рыльский шагнул нам навстречу, удивленно вскинул брови:

—

Гостям почет — хозяину честь…

Я отрекомендовал Максиму Фадеевичу генерала. Пожимая нам руки, Рыльский улыбнулся:

—

Вашу визитную карточку, Александр Ильич, могу заполнить и сам. Итак, дважды Герой Советского Союза генерал-полковник Родимцев, в прошлом воин-доброволец испанской республиканской армии, сподвижник Листера и Модесто, затем участник многих сражений Великой Отечественной войны, командир легендарной Тринадцатой гвардейской дивизии в огневые месяцы обороны Сталинграда, командир корпуса в пору нашего генерального наступления, а ныне командарм.

—

Я, правду сказать, не ожидал… — смутился Родимцев, — Извините за неожиданный визит. Но, поскольку здесь, на вашей нынешней усадьбе, находился КП Пятой воздушно-десантной бригады…

Рыльский всплеснул руками:

—

Вот оно что!.. Да, здесь была довольно глубокая выемка, возможно, большой окоп… Когда строили дом, землекопы ее засыпали. Теперь на том месте — красавица-яблоня.

Мы сидели на просторной веранде, и хрупкая ветка цветущего дерева осторожно тянулась к нам через перила.

Вспоминали о войне, говорили о книгах, посвященных военной теме, и тихий, задумчивый Рыльский размеренно прочитал нам «Слово о Матери-Родине».

—

Подумать только, — в раздумье сказал Александр Ильич, — в горячие дни обороны Киева на этой изрытой снарядами высотке располагался командный пункт бригады воздушных десантников. А теперь — нет, я не преувеличиваю — здесь КП украинской советской поэзии.

Помнится, рассказав эпизод о героической гибели бесстрашной разведчицы из своей бригады, Родимцев заметил:

—

Есть немало книг, написанных военачальниками, и книг о военачальниках. Но я не знаю книги, которую написал бы генерал о простом рядовом солдате. — И уточнил! — Да, о конкретном рядовом солдате.