Машина выбежала из дачного поселка. Кончилось золотое и багряное. Впереди были серая дорога и серый город.
– Выходи за меня замуж, – вдруг сказал Костя. Он сначала сказал, а потом услышал себя. Но было уже поздно.
– Что? – переспросила Катя, хотя прекрасно расслышала.
– Замуж. За меня. Ты, – раздельно повторил Костя.
– Интересно… – проговорила Катя. – Я своего мужа дожимала пять лет. Он упирался. А ты сделал мне предложение на второй день.
– Я тебя люблю. Мне не надо проверять свои чувства. Я хочу, чтобы мы не расставались.
– У тебя есть где жить? – поинтересовалась Катя.
– Нет.
– А на что жить?
– Нет.
– Значит, ты рассчитываешь на мои деньги и на мою территорию. Так и скажи: женись на мне. Это будет точнее.
Катя издевалась. Она издевалась над ЧУВСТВОМ. Территория чувства – сердце. Значит, она издевалась и над сердцем, и над душой. И только потому, что у нее были деньги, которые она добывала, обманывая старух.
Костя понял, что он не захочет ее больше видеть. Цинизм – вот что течет по ее жилам и сосудам. Она вся пропитана цинизмом, как селедка солью. Сейчас он довезет ее до подъезда, возьмет деньги, заедет на базар, купит хурму, курагу и привезет домой. Он наполнит дом витаминами. А весь остальной мир с его грандиозными планами – его не касается. В своем доме – он МУЖ, опора и добытчик. И так будет всегда.
Машина выехала на набережную.
– Сердишься? – спросила Катя. Она играла с ним, как кошка с мышью: отдаляла, потом приближала.
Но в этот раз она заигралась. Костя отодвинулся слишком далеко, на недосягаемое расстояние. Он самоустранился.
Машина остановилась возле подъезда. Катя полезла в сумку.
– Не надо, – отказался Костя. Он понял, что не возьмет у нее денег. И она тоже поняла, что он не возьмет.
– Я позвоню, – коротко пообещала Катя. Она была уверена в себе.
Костя не ответил. Он тоже был уверен в себе. Он мог опуститься на колени перед женщиной, но лечь на землю, как подстилка, он не мог и не хотел.
Катя вышла из машины и пошагала на свою территорию со своим кошельком.
Костя рванул своего железного коня. Куда? В остаток дня. Катя права. Но и он – тоже прав. Жизнь прекрасна сама по себе, а деньги и комфорт – это декорация. Как бантик на собаке.
Ночью они с женой любили друг друга. Чтобы ни происходило в жизни Кости, перед сном он неизменно припадал к жене, как к реке. Но в этот раз он пил без жажды. И чем нежнее обнимала его жена, тем большую пустоту ощущал он в душе. Пустоту и отчаяние. «И это – все? – думал он. – Все и навсегда… Ужас…»
Она позвонила на другой день. Ночью.
– Приезжай немедленно. Поднимись.
– А который час, ты знаешь? – трезво спросил Костя.
Но в трубке уже пульсировал отбой. Катя раздавала приказы и не представляла себе, что ее можно ослушаться.
– Кто это? – сонно спросила жена.
– Валерка Бехтерев. Ногу сломал.
Жена знала Валерку.– О Боже… – посочувствовала жена.
Через полчаса Костя стоял в Катиной спальне.
Позже Катя скажет, что эта спальня из Зимнего дворца, принадлежала вдовствующей императрице, матери Николая. Но это позже… А сейчас им обоим было не до истории…
Катины подушки источали тончайший запах ее волос.
– Он не вернется? – спросил Костя.
– Он уехал два часа назад. Сейчас взлетает его самолет.
– А вдруг не взлетит?
Костя чувствовал себя преступником, вломившимся в сердце семьи. Кате тоже было не по себе. Она никогда не приглашала любовников на супружеское ложе, и даже не могла себе представить, что способна на такое, но оказалось – способна.
Костя отметил, что у него стучало сердце, он задыхался, как от кислородной недостаточности. Так бывает высоко в горах, когда воздух разряжен.
Он ушел от Кати под утро и был рад, оказавшись вне ее дома. Все-таки он был скован невидимым присутствием ее мужа. И все время казалось, что он вернется.Через неделю они с Катей уехали на Кипр. Костя одолжил деньги у Валерки Бехтерева. Пообещал вернуть через полгода. Как он будет возвращать, Костя не знал. Главное – одолжить. А там будет видно…
Хороший это остров или не особенно, он так и не понял, потому что они с Катей не выходили из номера. Они любили друг друга двадцать четыре часа в сутки, делая перерыв на сон и на еду. Катя пила сухое кипрское вино и ела фрукты, как Суламифь, которая изнемогала от любви… Но где-то к вечеру просыпался зверский аппетит, и они выходили в ресторан под открытым небом. Музыка, близость моря, стейк с кровью, а впереди ночь любви. Так не бывает…
Костя не выдержал и сознался, что любит.
– За что? – спросила Катя.
– Разве любят за что-то? – удивился Костя.
– Конечно.
Костя подумал и сказал:
– За то, что ты всякая-разная…
– У тебя есть слух к жизни, – сказала Катя. – Как музыкальный слух. Знаешь, как называются бесслухие? Гудки. Вот и в жизни бывают гудки. Все монотонно и одинаково.
– Но может быть, гудки умеют что-то другое?
– Возглавлять оценочную комиссию. Разбираться в живописи. Я хочу, чтобы во мне разбирались, в моей душе и в остальных местах…
Играла музыка. Танцевали пары. Одна пара очень хорошо танцевала, особенно парень. Он был в шляпе и в длинном шарфе. Катя застряла на нем глазами.
Костя встал и пошел танцевать. Один. Постепенно ему уступали площадку. Всем хотелось смотреть.
В студенчестве Костя участвовал в пародийном ансамбле, объездил с ним полстраны. Чтобы станцевать пародию, надо знать танец. Костя знал. Двигался, как Майкл Джексон. Когда музыка кончилась, ему хлопали, требовали еще. Но «еще» – было бы лишним. В искусстве главное – чувство меры.
Когда он вернулся к столику, Катя смотрела на него блестящими глазами.
– Может, ты еще петь можешь? – спросила Катя.
– Могу, – серьезно ответил Костя. – А что?Он мог все: петь, танцевать, любить, готовить пельмени. У него был музыкальный слух и слух к жизни. Он не мог одного: зарабатывать деньги. Но этот недостаток перечеркивал все его достоинства.
Ранним утром Катя проснулась и решила выйти на балкон – позагорать. Но Костя спал, и она не хотела шуметь, тревожить его сон. Однако все-таки очень хотелось выйти голой под утреннее солнце. Она стала отодвигать жалюзи по миллиметру, стараясь не издавать ни единого звука. А Костя не спал. Смотрел из-под приспущенных век, как она стоит голая и совершенная, отодвигает жалюзи, как мышка. Именно в эту минуту он понял, что любит. Сказал давно, а понял сейчас. И именно сейчас осознал, что это не страсть, а любовь. Страсть проходит, как температура. А любовь – нет. Хроническое состояние. Он не сможет вернуться в прежнюю жизнь без Кати. Он всегда будет вальсировать с ней под музыку любви. И даже если она будет злая – он будет кружить ее злую, вырывающуюся и смеяться над ней. Когда любовь – это всегда весело, даже если грустно. Всегда хорошо, даже если плохо. А когда нет любви – становится уныло, хочется выть. А под вой – это уже не вальс. Совсем другой танец.
Все тайное становится явным. Жена случайно встретила Валерку Бехтерева, узнала про деньги в долг. Связала долг с отсутствием мужа. Отсутствие связала с южным загаром. Остальное Костя рассказал сам. Жена собрала чемодан и выгнала. Последнее слово было, естественно, за тещей. Но он сказал ей: «Меня оправдывает чувство». После чего за ним была захлопнута дверь, а Костя стал спускаться с лестницы пешком.
Костя оказался на улице, в прямом и переносном смысле этого слова. Ему было негде ночевать.
Звонить Кате он не хотел. Это не по-мужски – перекладывать на женщину свои проблемы. Отправился к Валерке Бехтереву. Валерка был холост и жил один.
– Ты что, дурак? – спросил Валерка, доставая из холодильника водку.
– Почему? – не понял Костя.
– Знаешь, как трудно найти порядочную жену? А ты взял и сам бросил.
– Я полюбил, – объяснил Костя.
– Ну и что? И люби на здоровье. А жену зачем бросать?
Валерка нарезал сыр и колбасу. «Жлобская еда», – подумал Костя. На Кипре он привык к свежим дарам моря: устрицам, креветкам. Колбаса казалась ему несвежей, пахнущей кошачьей мочой. Костя стал есть хлеб.