— Вы понимаете, что у нас производится запись на очередь? — солгала мисс Хадсон.

— Нет-нет, я думала…

— Я с удовольствием внесу вас в список очередности. — «На этом пока и остановимся. Мне ни к чему частица вашего бессмертия. Да и ваш хрустальный шарик». — Как пишется ваша фамилия?

— Меррик.

— Эвелин Меррик. Двадцать один год. Адрес и номер телефона?

— Не могу сейчас вам сказать. Завтра я съезжаю с квартиры и еще не решила, где буду жить.

Адреса нет, отметила мисс Хадсон в записной книжке. Хорошо. Это послужит прекрасным поводом не звонить ей.

— Я позвоню вам, как только устроюсь на новом месте, — сказала Эвелин. — Тогда вы сможете сообщить мне, когда откроется вакансия.

— Возможно, это случится не так скоро.

— Все равно я попытаюсь.

— Да, — сухо сказала мисс Хадсон. — Я верю, вы попытаетесь.

— Я позвоню вам, скажем, через неделю.

— Послушайте, Эвелин. На вашем месте я бы еще подумала насчет позирования художникам, я…

— Вы не на моем месте. Я позвоню через неделю.

— Неделя истекла вчера, — сказала мисс Хадсон Блэкширу. — Она не позвонила. Не знаю, радоваться мне или сожалеть.

— По-моему, радоваться, — сказал Блэкшир.

— Пожалуй, я и радуюсь. Она какая-то чокнутая. Видит Бог, мои девицы звезд с неба не хватают, ни одна из них не тянет на коэффициент умственного развития, сравнимый с баскетбольным счетом. Но они не с придурью, как она. Догадываетесь, о чем мне хотелось бы узнать, мистер Блэкшир?

— Нет.

— Я хотела бы знать, что она увидела в зеркале и что ее так загипнотизировало. Что она там увидела?

— Себя.

— Нет, — покачала головой мисс Хадсон. — Это я видела ее. Она же видела кого-то еще. Мороз по коже продирает, верно?

— Нет, не особенно.

— А меня — да. Я ее пожалела. Подумала: допустим, это одна из моих дочерей; так как со мной что-то случилось, пока они еще не выросли, они пустились… Ладно, не будем об этом. Меня подобные мысли угнетают. К тому же я ничем не больна и машину вожу аккуратно. А еще у меня есть сестра, которая вполне могла бы позаботиться о моих детях, если бы со мной что-то случилось. — Внезапно разозлившись, мисс Хадсон потянулась вперед и хлопнула ладонью по изящной сиренево-белой столешнице своего письменного стола. — Черт бы побрал эту девицу! Бьешься, бьешься долгие годы, стараясь, чтобы жизнь была как можно лучше, и не думая о смерти, а тут — на тебе! Приходит какая-то свихнувшаяся с безумными мыслями о смерти, и ты не можешь выбросить их из головы. Несправедливо. Шкуру бы с нее спустить. Я жалею, что попыталась помочь ей.

Блэкшир поднял брови:

— Как именно вы помогли ей, мисс Хадсон?

— Может, и не помогла. Но попыталась. Я видела, что она вот-вот сломается, и назвала ей одного человека. Подумала, он даст ей какую-нибудь работу, чтобы она могла перебиться, пока не придет в чувство, если вообще придет.

— А что за работа?

— Работа натурщицы. Он художник, причем хороший, то есть умеет сводить концы с концами, учит других. На уроках использует натурщиц, необязательно хорошеньких девушек, но всяких, какая бы ни была фигура. Я подумала, что никакой беды не будет, если я пошлю к нему Эвелин. Может, ему приглянутся мочки ее ушей, или ее большие пятки, или еще что. Этот Мур ценит всякие мелкие детали.

— Мур?

— Харли Мур. Его студия — на Палм-авеню, недалеко от Сансета, возле бульвара Санта-Моника.

— Она действительно когда-нибудь позировала, не знаете?

— Она сказала, что да. Выполняла какую-то работу для Джека Теролы. Он держит фотографию кварталах в десяти к югу отсюда. О нем я очень мало знаю, кроме того, что он хорошо платит. Заготавливает иллюстрации для религиозных журналов, — знаете, такие картинки, где жена с ужасом видит, как ее муж целует свою секретаршу, или где молодую учительницу воскресной школы хватают в объятия на хорах церкви, и прочее в том же духе. Моя младшая все время читает эти журналы. Я из кожи лезу вон, чтобы отучить ее от них. Такие журналы создают у подростков неправильное представление о мире: они начинают думать, будто все боссы тискают своих секретарш или на всех учительниц воскресных школ нападают на хорах церкви. А ведь это не так.

— Надеюсь, нет.

— Ну вот, видите, куда мы пришли?

Блэкшир точно не знал, куда он пришел. Зато знал, куда пойдет.

Очевидно, средства достижения совершенства давали больше прибыли, чем конечные результаты этого процесса: мисс Хадсон могла позволить себе украсить свою резиденцию изразцами и панелями красного дерева; заведение Теролы представляло собой оштукатуренный домишко между улочкой с односторонним движением под пышным названием Джакаранда-лейн и ветхим четырехэтажным каркасным домом, разгороженным на отдельные квартиры. На матовом оконном стекле была сделана по трафарету черная надпись:

Блэкшир вошел. Несмотря на ряды картотечных шкафов и образцы работ Теролы, украшавшие стены, приемная ателье выглядела как гостиная чьего-то дома, чем она раньше и была. В одном из концов комнаты был камин красного кирпича, не топившийся и настолько заброшенный, что он казался дырой в стене, которую безалаберный каменщик забыл замуровать. Справа от камина размещалась отделенная занавесками спальня. Занавески не были задернуты, и можно было видеть часть ее обстановки: коричневое кожаное кресло со сморщенным от старости сиденьем, кровать для дневного отдыха, наполовину прикрытая старомодным шерстяным одеялом, а над ней — то самое окно с надписью. Вид спальни напомнил Блэкширу его детство на Среднем Западе — у всех мало-мальски зажиточных людей была «солнечная веранда», где летом было невыносимо жарко, а зимой дьявольски холодно, веранда ни на что не годилась, ее строили только для престижа.

У Теролы эта самая веранда была вовсе не для престижа, она использовалась по назначению. На кровати явно спали: из-под одеяла торчала грязная простыня, а на подушке были следы бриллиантина.

В приемной никого не было, но из-за закрытой двери в другом ее конце доносились звуки какой-то работы — скрип передвигаемых тяжелых предметов и чьи-то голоса.

Слов Блэкшир разобрать не мог, но по тону говорящих все было ясно. Кто-то отдавал распоряжения, и кто-то отказывался их выполнять.

Блэкшир уже собрался было постучать в закрытую дверь, как вдруг увидел табличку с печатными буквами, прислоненную к пишущей машинке на столе Теролы: «Для вызова, пожалуйста, звоните».

Он позвонил, подождал, снова позвонил; наконец дверь открылась, и вышла девушка в купальном халате из штапельного полотна. Лицо ее не было накрашено и лоснилось от жира и воды. Вода капала с коротких прядей, стекала по шее, намокший халатик прилипал к телу.

Вид у нее был беззаботный.

— Что вам угодно?

— Я хотел бы поговорить с мистером Теролой.

— Он сейчас занят. Присядьте.

— Благодарю вас.

— Я должна изображать утопающую, но Джек никак не может отрегулировать воду. Он хочет, видите ли, имитировать озеро Мичиган.

Блэкшир вежливо кивнул, выражая понимание.

— Джек очень охоч до сцен с утопающими, — добавила девушка. — Я-то предпочла бы оставаться сухой. На мой взгляд, лучше бы меня закалывали. А то слишком уж много возни с озером Мичиган. Вы не хотите присесть?

— Мне так удобнее.

— Ладно. Вы по делу?

— В известном смысле. Меня зовут Пол Блэкшир.

— Очень приятно. Нола Рат. Что ж, мне пора вернуться. Не хотите ли почитать журнал?

— Нет, спасибо.

— Возможно, вам придется подождать. Если этот снимок у Джека получится, он появится здесь в ноль минут, но уж если нет, то нет.

— Я подожду.

— Лучше бы уж меня закалывали, — повторила девушка. — Я скажу Джеку, что вы его дожидаетесь.