* * *
Чествование происходило в банкетном зале гостиницы «Европейская». С того времени, как Шорохов видел Мамонтова в последний раз, тот заметно погрузнел, раскидистые, с проседью усы его стали менее внушительными, поредели. Восседал он во главе почетного, на возвышении, стола, говорил много и с удовольствием.
– …Значение рейда, господа, в том, что, во-первых, нами захвачены и уничтожены важнейшие железнодорожные узлы, во-вторых, мы обездолили на весь зимний период Красную армию, обрекли ее на голод, истребив огромные запасы, захваченные в тыловых базах, а с роспуском красных резервов сделали наше движение на Москву совершенно беспрепятственным. И, по моему глубокому убеждению, корпус дошел бы до Москвы непременно, если бы не те сведения, которые я получил и которые заставили меня повернуть на Дон, на помощь родному фронту.
Мамонтов сделал паузу. То с одной, то с другой стороны банкетного зала тотчас послышалось:
– Спасителю Дона – ура!
– Национальному герою – ура!
– Ура!.. Ура!..
Дождавшись, пока прекратятся овации, Мамонтов продолжал:
– Но знали бы вы, господа, как неожиданным было наше появление в Ельце! Находившиеся в городе красные приняли казаков за своих, встретили их оркестром. Все учреждения и банки продолжали работать… Из-за полной неосведомленности советских властей, нам удалось захватить в Народном банке – бывшем Государственном – шестьдесят пять миллионов рублей, процентные бумаги, банковские книги, драгоценные вещи, золото, конфискованные у ювелиров… Причем, господа! Коммунисты, засевшие в городе, просили по телефону у Совдепа прислать им подкрепление. Но в Совдепе были мы. Я лично ответил: «Подкрепления будут немедленно высланы». И подкрепления были высланы, и они немедленно ликвидировали коммунистов.
– Спасителю Дона – ура!
– Символу казачьей доблести – слава!
– Ура!
– Особенно мне памятен Воронеж. Едва мы вступили в город, все его улицы заполнились народом, главным образа женщинами, так как мужчины, в главной своей массе, были мобилизованными, а частью уведены большевиками. В порыве восторга они плакали, ломали руки, целовали полы моей шинели, целовали мои руки, целовали казачьих лошадей!
– Ура! Ура!
* * *
Шорохов постепенно освоился с обстановкой. Как и прочие в этом зале, что-то ел, пил. И мысленно все более зло спорил с Мамонтовым: «Коммунисты, засевшие в городе». Это он говорит о Ельце. Но туда он, Шорохов, въехал вместе с первой мамонтовской колонной. Видел своими глазами: город захватили в результате предательства тех, кто руководил обороной. И «засевшие в городе» это были защитники коммуны в бывшем монастыре. Не сдавались они потому, что там располагался детский дом сирот, родители которых погибли в этой войне… Ну а это: «Особенно мне памятен Воронеж… В порыве восторга они плакали, ломали руки, целовали полы моей шинели, целовали казачьих лошадей…» Целовали лошадей! Это в том, отчаянном бою у Чернавского моста, где он был… И Мамонтов в Воронеже тогда не находился! Застрял со своим воинством в Рождественской Хаве…
* * *
– А когда мы вошли в Митрофаньевский монастырь, чтобы отслужить благодарственный молебен, все, как один человек, запели «Христосе воскресе», раздались рыдания…
– Спасителю Дона – ура!
* * *
Но и в Митрофаньевском монастыре тебя не было!..
* * *
– …В Совдепии не только интеллигенция, представители правых партий, но и все так называемые пролетарии, задыхаются от прелестей большевизма. Там народ вместо хлеба получает жмыхи и даже не ест их, а только сосет, и этим бывает сыт… Большевики дышат на ладан. Во всем, начиная от продовольствия и кончая транспортом, полнейшая разруха.
– Спасителю Дона – ура!
– Национальному герою – ура!
«Но ты же начал свою речь словами: “Нами захвачены и уничтожены железнодорожные узлы. Мы обрекли на голод, истребив огромные запасы, захваченные в тыловых базах”. Значит, до прихода казачьего корпуса были там исправные железнодорожные узлы, были огромные запасы. Кто тогда принес разруху в те края? И неужели никто из сидящих здесь господ в военном и штатском этого не понимает?»
– Ура! Ура! Ура!..
– …Рейд, который мы совершили, крупнейший в военной истории. Счетчик следовавшего с корпусом бронеавтомобиля показал, что всего на 22 сентября было пройдено две тысячи сорок пять верст.
– Спасителю Дона – браво!
– …Большевистские документы в руки к нам попадали. Я отправлял их с разъездами в штаб Донской армии. В частности, чрезвычайно важные сведения, захваченные у комиссара, члена Совета республики Барышникова. Фамилию его помощника я не упомню. Их захватили случайно, когда они проезжали на великолепном автомобиле. Они сказали, что они мелкие служащие. Потом мы узнали: главковерхи. Едут по приказу самого Троцкого, чтобы разоружить Тридцать первую дивизию, состоящую из сибиряков и потребовавшую отправки на Восточный фронт. Я после этого заявил им: «Дни ваши сочтены. Требую от вас полного и чистосердечного признания. В противном случае смерть ваша будет горька». Командир восьмой советской армии прислал ко мне делегацию произвести обмен обоих комиссаров на наших пленных. Я предложил этому командиру в трехдневный срок очистить фронт Восьмой армии, сложить оружие, обещая за это освободить Барышникова и его компаньона. Он моих условий не принял, и оба комиссара не избегли своей участи.
«В обмен на двух человек вся армия должна была сложить оружие! Предложение – на завал. И этим он хвастает!»
Седоусый, худощавый старик в полковничьей форме поднялся из-за столика, что-то стал говорить. Расслышать его слова Шорохову не удавалось.
Мамонтов тоже поднялся, чеканно отрезал:
– Корпус шел в совдеповский тыл не за бумажками. Прошу, господа, это не забывать. Судьба войны. Вот задача, которую он решал.
– Ура! Ура!
– Спасителю Дона – ура!..
– Герою Русской Вандеи – ура!
Ликашин повернулся к Шорохову:
– Что с вами? Вы спите?.. Аплодируйте. Генерал откланивается.
Под восторженные возгласы Мамонтова на руках вынесли к стоявшему у подъезда автомобилю.
* * *
По дороге к гостинице – Ликашин жил неподалеку от нее, их путь совпадал – Шорохов проговорил:
– Все-таки Мамонтов фигура политическая.
Они вот-вот должны были расстаться. Хотелось успеть вызвать Ликашина на разговор об обещанном им предложении.
– В чем? – неприязненно спросил Ликашин.
– Ну, как же! С одной стороны: «Посылал разъезды с важными документами», значит, собирали их там, с другой: «Корпус шел в совдеповский тыл не за бумажками». Что любо, тому и верь.
– По вашим суждениям это и есть признак фигуры политической? – Ликашин остановился, негодующе взглянул на Шорохова. – Вы что? Опять морочить мне голову? Мамонтов заботится о безбедной жизни в эмиграции. Ничего иного из его ответа тому маразматику не следует… «Русская Вандея» – это правильно. А чем завершилась Вандея во Франции? Полным разгромом. Надо бы не забывать. И зачем ее судьбу афишировать? Не поняли? Все равно можете это передать своему генералу.
– Передам, – подтвердил Шорохов. – А, простите, о каком предложении прежде вы говорили?
Ликашин широким жестом указал на дом, возле которого они стояли:
– Как можете? Здесь! У подворотни!.. Есть вещи, которые нельзя профанировать. Святые вещи… Отложим на завтра. Стены помогут. Или обрушатся. Так тоже бывает.
Он повернулся на каблуках и, прямой, гордый, благородный каждой черточкой внешности, поступью, прошествовал по тротуару.
* * *
«Идти к этому деятелю или не идти? Крутит, красуется. Предо мной-то ради чего?» – эта мысль не давала покоя.
Была еще загадка. Ответы Мамонтова на вопрос о захваченных во время рейда бумагах. Сначала он заявил: «Большевистские документы в руки к нам попадали. Я отправлял их с разъездами в штаб Донской армии». Проговорил это совершенно спокойно. Так сказать, мимоходом. Затем вдруг раздраженное: «Корпус шел в совдеповский тыл не за бумажками!» Объяснить можно только одним: в этот второй раз честь не позволила сказать неправду. Ответил уклончиво. Значит, все же имелись какие-то документы, говорить о которых, генерал был совершенно не расположен. Не потому ли, что они находились теперь в личном его распоряжении? Ликашин знал про них. Еще в Таганроге, по обычной своей привычке краснобайствовать, выболтал. Знал про них и Чиликин. Слова «полная опись» ничего другого не означают. Потому его и убили. Кто?
