В Крайплане, как и в японском консульстве, долго листали бумаги, справлялись о фондах и запросах, поступивших с мест, из многочисленных округов края, потом посоветовали пойти на рынок, познакомиться с реальной торговой конъюнктурой.
Так и прошло четыре дня, а перспективы? И с горя, что ли, Корнилов зашел пообедать в ресторан «Меркурий», это на втором этаже здания с башенками, построенного под старину. Старины в Красносибирске не было и не могло быть — город-то ведь заложен тридцать три года назад и под старину построено всего лишь одно-единственное здание. Без этого неудобно — не то город, не то вокзал.
И вот существовал дом с башенками и назывался «Деловой двор», в «Деловом дворе» ресторан «Меркурий», реклама на голом торце «двора» огромная: небесное светило, а вокруг тарелки, и все доверху чем-то переполнены, какими-то гуляшами и бифштексами.
Популярный ресторан, особенно среди нэпманов.
Сов и партработникам, как правило, не по карману.
Было между тремя и четырьмя пополудни, время после окончания рабочего дня в совучреждениях, а значит, и нэпманы в этот час тоже освобождались от трудов, они строго приспосабливались к государственному распорядку, но «Меркурий» был пустоват, малолюден, и закрадывался вопрос: как идут дела у хозяина предприятия? Он, может, только делает вид, что процветает? Впрочем, есть ведь еще и вечерние часы, и ночные, когда дневной недобор кассы, вполне вероятно, компенсируется?
В темноватом большом зале было тихо; как бы в чем-то сомневаясь, тапер постукивал по клавишам пианино, получалось вроде «Сказки Венского леса», может быть, и не получалось; шикарные официанты, из них добрая половина пожилые, еще дореволюционной выучки и закалки, держались в середине зала кучно, обсуждали цены на Красносибирском рынке и советско-английские отношения; с улицы через окно доносился грохот сгружаемых с ломовых телег предметов; внизу, в первом этаже «Делового» размещался самый большой в городе государственный универсальный магазин, к магазину, должно быть, и относились этот грохот и выразительные крики извозчиков-ломовиков.
Корнилов занял столик вблизи окна, вот ему и слышались эти крики и возгласы во всей их отчетливости.
А заказал он рыбное ассорти, грибной суп, жареного рябчика с моченой брусникой и стопку водки.
Кухня была доброкачественной, а с неудачей сбыта продукции аульских промысловых артелей надо было смириться. Он так и сделал и тут же, в тот же момент своего смирения увидел Бондарина.
Бондарин сидел за столиком один. Тот же, хоть и без мундира, без погон, а все равно военно-профессорский вид: очки с тонкой золоченой оправой, бородка клинышком, тщательно расчесанные на пробор не светлые и не темные волосы, выправка, четкость движений. Конечно, ничего императорского, но как раз оттого, что ничего, ты невольно думаешь: «А вдруг что-то?»
Разумеется, Корнилову было известно, что Бондарин проживает в Красносибирске, что работает в Крайплане, в том самом, в котором он вчера был, был, конечно, у тех служащих, которые на два и на три ранга ниже Бондарина.
Как обо всем этом было не знать, если Бондарин постоянно публикует статьи в газетах, в журнале «Жизнь Сибири», если он составляет и тоже публикует ежемесячные конъюнктурные обзоры по краю? Кроме того, прошлое! Всем было известно его незаурядное прошлое еще и потому, что в 1925 году в Красносибирске вышла его книга «Пять лет — 1918 — 1923 гг. Мемуары и воспоминания», в печати появилось на эту книгу множество рецензий, были и протесты деятелей революции и участников гражданской войны, которые усматривали необъективность автора, его желание обелить белогвардейский лагерь, а самого себя прежде всего, но были вполне положительные отзывы видных большевиков, они утверждали, что «Мемуары и воспоминания» — одна из самых интересных, поучительных и порядочных книг такого рода.
Да, Бондарин был где-то наверху, на самом верху элиты «бывших», а в то же время он большой советский специалист и казался «агенту по сбыту» аульского окружного Союза промысловой кооперации гораздо более недоступной фигурой, чем во время своего верховного командования в Омске. Любое приближение к нему казалось агенту по сбыту чем-то опасным, даже неестественным.
Между тем Бондарин деловито доедал второе блюдо, доев, опрокинул стопку, откинулся на спинку кресла — за его столиком было почему-то кресло с высокой спинкой, тогда как повсюду стояли обыкновенные, хотя и хорошей работы новенькие стулья. Посидев так минуту и как будто бы даже успев чуток вздремнуть, Бондарин встрепенулся и принялся за газеты, которые лежали тут же, на столешнице. Он пробегал газеты быстро, две-три положил в портфель желтой кожи, потом откинулся опять, опять провел в расслабленности некоторое время, и все в том состоянии, которое свойственно только людям военным, видавшим виды. «Сколько раз я мог быть убит,— как будто думал в это время Бондарин о себе самом,— сколько раз? Десять? Сто? Тысячу раз? Но не убит, не расстрелян, а живу. Живу! Обедаю! Газеты почитываю! Хотите посмотреть, как все это делается? Впрочем, смотреть не надо, я все это делаю исключительно для себя и ради себя самого! Я живу!»
Еще чуть спустя Бондарин кивнул, к нему приблизился официант, и он расплатился, должно быть, хорошо дал на чай, взял портфель, еще раз доброжелательно кивнул официанту и что-то объяснил ему, что-нибудь по поводу сегодняшних блюд, Потом ушел.
Невероятным показалось Корнилову все это, хотя невероятного не было совершенно ничего.
Корнилов спросил официанта:
— Скажите, пожалуйста, за тем столиком, в углу, это ведь Бондарин сидел... Генерал?
— Безусловно, они-с... Вы правильно утверждаете! — подтвердил официант.
— Ну и как же?
— Как позволите понять?
— Часто он у вас бывает? В «Меркурии»?
— Каждый день, помимо выходного. Ежели назавтра быть не намерены, предупреждают: «Завтра не ждите».
— И всякий раз садится за тот столик?
— Только. И только ко мне. Ну и еще к одному тут, достаточному специалисту. Два дня кушают мясное, третий — вегетарианство. Позвольте, со своей стороны, поинтересоваться: вы интересуетесь по знакомству? Или по родству? По службе? Или просто так? Большинство интересуются просто так.
— И я просто так. Очень известный человек.
— Мало сказать! Вы посмотрите, как они ножичком, как вилочкой владеют! Как салфеточкой! Как что! Верите ли, нынешние наши коммерсанты, когда им ехать в Питер или даже в Ригу, или даже в Берлин-Париж, так они приходят ко мне и просят местечко неподалеку: посмотреть, как что. Как и какой прибор держать, как самому за столом держаться.
— Он что же, всегда один?
— Отчего же? Обедают они редко-редко когда с сослуживцем, хотя бы с тем же профессором Сапожковым, но вечером одни никогда не бывают.
— С кем же?
— Ежели вам это просто так, тогда с теми же сослуживцами либо с дамами. Ежели какая-то приезжая гастроль, тогда они приглашают актрису или две, или три, или несколько больше и очень хорошо их угощают. Позвольте, в свою очередь: вы приезжий? Из центра? Либо, наоборот, с места?
— Из центра...— зачем-то соврал Корнилов, но официант был дока и Корнилову не поверил. Не поверив, сказал:
— Конечно... Сразу видно.— И отошел.
А Корнилов с того часа совершенно охладел к своим обязанностям агента по сбыту веревочной и другой продукции, он каждый день с нетерпением ждал трех часов пятнадцати минут, шел в «Меркурий», а в три тридцать туда же являлся и усаживался за угловой столик с газетами бывший генерал Бондарин. Впрочем, «бывший» — это слово к нему не подходило, уж очень он был настоящим.
И вот что Корнилова поражало: и тот, давний, и этот, настоящий Бондарин были удивительно похожи друг на друга. И внешне близнецы, и в манерах, в каждом движении полное сходство! Никакая «бывшесть» не мешала этому сходству.
Если бы генерал-лейтенант в том, 1918 году вздумал вдруг переодеться в штатское и зайти отобедать в «Меркурий», он вот так точно и выглядел бы, так же и вел себя, как нынче, если бы этот, член президиума Крайплана, надел сегодня мундир генерал-лейтенанта и занял бы место в салон-вагоне главковерха, он точно так же и принял бы Корнилова, как принимал тогда.
