«Командиры более опытные и сноровистые проявляют изобретательность и инициативу. На первом месте тут, конечно, хитрый генерал Лукач. Он уже отлично разобрался в незнакомой обстановке, подобрал энергичных снабженцев, развил громадную деятельность…

— А как же! Сплошной блат, дорогой Михаил Ефимович, я прямо измучился. Без блата ничего не достанешь. Артиллерия стреляет по блату, ей-богу!»[832], — рассказывал М. Кольцов. Только подружившись с командиром артиллерийского артдивизиона, Лукач обеспечил достаточную интенсивность огня.

Теплой одежды не хватало. Пришли болезни. Под Мадридом потери от болезней были сопоставимы с боевыми — в типичном батальоне из 510 бойцов осталось в строю 201, при этом за 13.11–15.12.1936 г. боевые потери составили 196 человек, а по болезни — 96[833].

Бойцы требовали отпуска, чтобы помыться и почиститься от насекомых[834]. Вся эта обстановка деморализующе действовала на бойцов Центрального фронта. Иногда происходили волнения, солдаты требовали их сменить. Зачинщиков арестовали[835].

Сама столица при этом снабжалась нормально[836]. Как рассказывает И. Эренбург, «даже в Мадриде молодежь танцевала, суды разбирали дела о разводах, профсоюз официантов обсуждал новые ставки, и мальчишки выпрашивали у интербригадовцев заграничные почтовые марки»[837].

К началу 1937 г. в районе Мадрида сконцентрировались основные силы противников — по 30 тысяч с обеих сторон. Общая численность республиканских войск на фронте в начале года оценивалась в 100–110 тысяч, а франкистов на фронте — в 65 тысяч[838] (однако с учетом фалангистской милиции и рэкете, в том числе в тылу, численность вероятно доходила до 150 тысяч)[839].

В 1937 г. обе стороны развернули мобилизацию, которая на территории Франко шла быстрее, так как там не было дефицита стрелкового оружия. Но главным фактором, который в начале 1937 г. нарушил равновесие сил, стало прибытие итальянского экспедиционного корпуса.

Война, начавшаяся как маневренная, превратилась в позиционную. Теперь под Мадридом, а с весны 1937 г. по весну 1938 г. — и на других фронтах, операции проводились, как в Первую мировую — лобовым ударом на перегруженных войсками участках фронта. Большим успехом было продвижение на несколько километров. Война в Испании стала — как и Первая мировая — войной на изнурение. Этим она дезориентировала военных специалистов Европы, не ожидавших возможностей блицкрига.

События в Мадриде подтвердили необходимость сочетания кадровых и милиционных форм военного строительства. Концепция Ларго Кабальеро и его сторонников, с которой согласились и анархо-синдикалисты, называлась «Народная армия». Все колонны милиции были 29 января 1937 г. объявлены батальонами и бригадами «Народной армии». Они должны были подчиняться общему командованию, но по своей внутренней структуре часть из них, особенно в зоне влияния анархистов, сохраняла начала «военной демократии» (выборность командиров, обсуждение с бойцами плана боя, политические дискуссии и др.).

В. В. Дамье считает принятие декрета 29 января 1937 г. «контрреволюционной мерой», которая означала «ликвидацию народных ополчений и замену их регулярной армией», которая «оказалась, как показал дальнейший ход войны, гораздо менее боеспособной…»[840]. Такие резкие оценки основаны на явном недоразумении. Во-первых, единственный очевидный успех республиканской армии — битва при Гвадалахаре — относится к периоду после принятия декрета 29 января. Получается, что ликвидация ополчений помогла одержать победу (что соответствует и этатистским оценкам). Во-вторых, январский декрет подтверждал решения, уже принятые в октябре. Но в том-то и дело, что в этот период «ликвидации народных ополчений» и «замены» не произошло, поскольку у правительства при всем желании не было возможности изменить структуру милиции там, где бойцы за нее держались (а только в этом случае она давала эффект). Поскольку ни октябрьские, ни январские решения не привели к полному вытеснению милиционных начал, можно говорить о процессе реорганизации, а не о каком-то переломе. Этот процесс шел практически всю войну в одном направлении — больше регулярности. До середины 1937 г. он вел в сторону баланса между милиционными и административными началами. Только после падения Ларго Кабальеро казарменность стала преобладать над милиционностью все сильнее — вплоть до полного вытеснения.

Военное строительство первой половины 1937 г. де-факто основывалось на сочетании милиционных и регулярных принципов. Это сочетание и давало положительный эффект. А вот чисто регулярная армия в 1938 г. действительно показала себя менее боеспособной (впрочем, на то были и другие причины, о которых ниже). Но это произошло вовсе не в результате январского декрета 1937 г., а после падения правительства Ларго Кабальеро и антимилиционной реорганизации армии, предпринятой Прието во второй половине 1937 г. Военное строительство — еще одно подтверждение того, что перелом в развитии революции наступил не в период широкой коалиции с участием НКТ, а после ее распада и падения правительства Ларго Кабальеро.

Создатели новой «Народной армии» прежде всего думали о том, что делать с милиционной «вольницей», а между тем не меньшие, если не большие проблемы исходили как раз от принципов регулярности, от авторитарных устремлений офицерского корпуса. Советские специалисты отмечали многочисленные недостатки республиканских командиров: местничество, неумение действовать согласованно, отсутствие инициативы, неумение маневрировать. «Командиры дивизий, армейских корпусов и армий нуждаются в переподготовке: одни в силу устарелости их методов, другие по молодости и недостатку опыта в управлении крупными соединениями»[841]. Эти недостатки мало зависели от милиционной организации. С вытеснением «военной демократии» во второй половине 1937 г. многие из них только обострятся. Почти все эти недостатки можно было встретить и у франкистов. Но все же была и существенная разница, способствовавшая развитию офицерского своеволия у республиканцев: советские специалисты отмечают, что у франкистов за неисполнение приказа наказывают, а у республиканцев, как правило, — нет[842]. До второй половины 1937 г. своеволие командиров сдерживал хотя бы политический контроль и давление снизу.

Старые офицеры ревновали к выдвиженцам из милиции, да и эти выдвиженцы вскоре «бронзовели». Кастовость офицерства вызывала напряженность в отношениях с лучшими бойцами. На Центральном фронте, как жаловались комиссары, «имеется много милиционеров, бывших солдат старой армии, которые воюют с самого начала войны, и они не получают никакого продвижения. Среди этих бойцов можно наблюдать ослабление энтузиазма; это факт, который не следует отрицать»[843].

Новые бригады, формировавшиеся из вновь мобилизованных солдат уже на чисто регулярных началах, не отличались от старых бригад в лучшую сторону. По советским оценкам, их боеспособность была «на уровне „середнячков“ — бригад, в большом количестве созданных после реорганизации в Мадриде из разных батальонов и колонн, и надежной силы не представляют»[844]. Комиссар Центрального фронта, коммунист Антон признавал: «На новые пополнения мы не можем полагаться в такой степени, в какой это делаем в отношении частей милиции». Поэтому нужно смешивать пополнения с революционными солдатами, прошедшими школу милиции[845]. В этом сочетании тоже заключались принципы «Народной армии». Но в феврале она еще только начинала формироваться. Прежде чем она одержит первую победу, республике предстояло испить горечь поражения.