Дело сближения левых сил шло туго. У сторон было немало оснований подозревать друг друга в стремлении перехватить чужой актив.

Коммунисты относились к анархо-синдикалистам как к противнику и стремились к их изоляции от рабочих масс. Именно такая задача ставилась политкомиссией секретариата ИККИ на заседании 15 февраля 1933 г. В то же время стратеги Коминтерна признавали, что изолировать рабочие массы от анархо-синдикалистов труднее, чем от социалистов, из-за «внешней революционности» анархизма. Рабочие анархисты — «честно заблуждающиеся революционеры», — говорилось в материалах к этому заседанию[92].

29 декабря 1933 г. Ларго Кабальеро высказался за единый фронт, но не «снизу, как у коммунистов, а путем соглашения между партиями»[93]. Анархо-синдикалистов «верхушечное соглашение» как раз не устраивало. 30 января 1934 г. один из лидеров НКТ О. Фернандес писал: «Единый фронт может быть осуществлен… Самое главное, чтобы этот единый фронт базировался на революционной платформе и чтобы при этом основой для согласия служило бы только одно условие: исключение всякого сотрудничества с буржуазным режимом»[94]. Обсудив политику союзов на пленуме 10–12 февраля 1934 г., представители региональных организаций НКТ решили, что на определенных условиях можно вступить в союз с ВСТ, но не с партиями. Однако 28 марта в Астурии был создан «Рабочий альянс» как союз социалистов, коммунистов, ВСТ и НКТ региона. Этот союз возглавит восстание в Астурии в октябре 1934 г.

А пока астурийское начинание вызывало опасение лидеров НКТ. 4 июля 1934 г. А. Жиляберт в «Солидаридад обрера» заявил: «Неправда… что НКТ когда-либо вздумала участвовать в политике или согласиться на союз с коммунистами и социалистами»[95]. Под «политикой» имелось в виду участие в выборах.

В августе 1934 г. некоторые коммунисты и умеренные анархисты стали вступать в созданные социалистами «рабочие альянсы». Коммунисты оправдывали присоединение к организации социалистов тем, что рабочие альянсы могут стать «эмбрионами советов»[96]. Так был сделан первый шаг к созданию Народного фронта в Испании. Но потом дело застопорилось — лидеры социалистов, коммунистов, республиканцев, каталонских националистов и анархистов находились в состоянии идеологической войны между собой.

Раскол НКТ и неудачи стачек-восстаний в 1933 г. заставили анархо-синдикалистов заняться переосмыслением своего идейного багажа в сторону большей умеренности и практичности. Еще в 1931 г. такие будущие лидеры испанского анархо-синдикализма, как Диего Абад де Сантильян, придерживались взгляда, в соответствии с которым «анархизм — это идеал без границ. Он не может быть помещен в рамки программы»[97]. По мнению Федерико Уралеса «Анархизм должен создаваться бесконечным множеством систем и индивидуумов, свободных от любых оков. Он должен быть экспериментальным полем для всех типов человеческих темпераментов»[98]. Получается — нечего и думать об обществе после свержения государства и капитала — народ сам разберется. Но среди «разных темпераментов» могли оказаться и люди умеренных взглядов. А тут еще «триентисты» начали работать над проектом переходного общества от революции к анархии. В 1934 г. Д. Абад де Сантильян публикует в работе «Экономическая организация революции» конструктивную программу, которую предлагал испанскому анархо-синдикализму. Как анархист, автор признает право производств и регионов на широкую автономию. Ссылаясь на П. Кропоткина, он пишет: «Выгоды регионального хозяйства основываются на том, что человек в отдельных регионах лучше может понять проблему и вместе с тем он выступает за ее развитие с большим интересом и воодушевлением». Но Абад де Сантильян протестует против хозяйственного «провинциализма». Он считает: «Автономия не означает несолидарное отделение или независимость, поскольку все области Испании по необходимости зависимы друг от друга»[99]. Согласно Абаду де Сантильяну, местная экономическая автономия — это анахронизм, а все теории о вольных, самообеспечивающихся коммунах — реакционные утопии.

В это время идеолог НКТ испытал влияние французского синдикализма[100]. Это сказалось на его концепции. Необходимо «связать свободу отдельного с обязанностями целого общества… Хозяйственный индивидуализм и локализм бесперспективны. Хозяйство должно быть планируемым, с тем, чтобы исключить индивидуализм»[101]. Поэтому после революции координация производства и распределения должна осуществляться производственными советами, делегаты которых будут объединены в индустриальные и отраслевые советы. Их работу будет, в свою очередь, координировать Объединенный экономический совет, который «состоит из делегированных производственных отраслей. Он представляет хозяйство всей страны»[102]. Получается конкретный проект регулирования экономики[103]. Эта модель очень похожа на демократическое федеративное государство. Такой образ будущего выглядит уже гораздо более конкретно и умеренно, чем прежние позиции антитриентистов. Обдумывая, как можно реорганизовать общество после революции, анархо-синдикалисты готовили ее не в меньшей степени, чем когда доставали оружие[104].

И вот Абад обращается к самой болезненной теме: «Мы все равно останемся меньшинством, даже если в массах революция пробудит волю к освобождению, которая пока текучкой заслонена. Нельзя навязывать мнения силой, но можно силой обороняться… Наше преклонение перед свободой должно включать также свободу наших противников, их частную жизнь, но всегда при условии, что они не будут агрессивны и не будут пытаться подавлять свободу других»[105]. Таким образом, было ясно, что первоначально после революции наряду с анархистской системой будут существовать другие «сектора», и общество будет переходным. Анархистам придется как-то выстраивать отношения с ними, сотрудничать с другими революционерами. Анархический коммунизм сразу не возникнет.

Программа Абада де Сантильяна уже мало отличается от идей триентиста Пейро. А это создавало возможность для объединения анархо-синдикалистов на основе прагматической тактики. А значит — для интеграции всех левых сил.

Очередные правительственные перестановки резко обострили ситуацию. В сентябре, обвинив правительство радикала Риккардо Сампера в неспособности навести порядок в стране (манифестации левых сорвали конференцию молодежи СЭДА в Астурии), Хиль Роблес спровоцировал правительственный кризис, дабы взять власть самому. 1 октября Сампер ушел в отставку. Но президент опасался энергичного вождя правых, которого его сторонники уже открыто называли «хефе» (испанский эквивалент слова «фюрер»), и предложил сформировать новое правительство Леррусу. Бывший борец с Церковью был готов пригласить в коалицию клерикалов — религиозный вопрос уже не играл той роли, что прежде, ибо на первый план вышли социальные проблемы. Левые с возмущением утверждали, что в правительство могут войти «фашисты». Действительно, в СЭДА входила организация «Испанское обновление», лидер которой Хосе Кальво Сотело, бывший министр финансов при диктаторе Примо, отстаивал право-радикальные идеи, предельно близкие к фашизму. Он утверждал: «рабочие-аристократы, которые в случае установления анархо-коммунистического режима оказались бы в худшем положении, когда им подобные в России работают больше, а получают меньше, бросаются в эту авантюру, потому что их опьянили, их отравили ядом классовой борьбы. Поэтому надо зафиксировать принцип со всеми его последствиями. Надо ликвидировать классовую борьбу как самый факт. Ясно, что устранение классовой борьбы — это задача, которая не под силу ни вам, ни какому бы то ни было правительству в либеральном государстве. Эта задача может быть выполнена только в государстве с руководимым из единого центра хозяйством, в государстве, преследующем верховные интересы национальной промышленности, обуздывающем в одинаковой мере как аппетиты профсоюзов, так и злоупотребления плутократии»[106]. Американский посол писал о Кальво: «Это был настоящий фашист»[107]. Репутация Кальво Сотело окрашивала в коричневые тона всю СЕДА, хотя ее лидер Хиль Роблес был не фашистом, а консерватором. Но и он проявлял большой интерес к применению в Испании отдельных черт фашистской модели, а молодежная организация СЭДА действовала в тесном контакте с фалангистами.