на той его части, которая написана братьями совместно, так и на при

надлежащей перу одного Эдмона, — лежит печать общей литературной

манеры; своеобразие гонкуровского художественного метода чувствуется

на каждой странице.

Само обилие записей в «Дневнике», его хроникальная непрерывность

связывают материал воедино, создают определенную последовательность

и плавность переходов, диктуемых самим движением времени. «Дневник»

охватывает почти полвека. Начатый 2 декабря 1851 года, в день пере

ворота Луи Бонапарта, он был оборван только смертью старшего Гон

кура. Перед читателем словно развертывается бесконечная кинолента,

показывающая все новые и новые эпизоды. Немало персонажей появ

ляется в кадрах этой ленты но многу раз: на этой странице они скажут

21

одно, еще через десять или сто страниц другое, повернутся к читателю

той или иной своей стороной, и из разрозненных записей возникают

составленные «по кусочкам» поверхностные, но живые портреты людей

XIX века.

На страницах «Дневника» с наибольшей яркостью выступает авто

портрет Гонкуров. Но братьям никогда не были свойственны погруже

ние в себя, увлеченный самоанализ, лирические излияния, столь харак

терные для авторов многих других известных дневников. Все внимание

Гонкуров устремлено вовне, интерес сосредоточен главным образом на

впечатлениях от окружающего мира. Подобно тому как в их романах

герой действует в соответствующей «среде», так и сами Гонкуры в каче

стве героев этого автобиографического повествования выступают в окру

жении своей среды, в данном случае — литературно-художественной.

Сами для себя Гонкуры были таким же объектом наблюдения и изуче

ния, как и весь окружающий их мир. Уделяя большое внимание своим

личным восприятиям и ощущениям (вплоть до образов, являющихся во

сне), они на своем примере изучали человека во всей сложности его

физической и душевной жизни.

В «Дневнике» практически не отражаются индивидуальные черты

каждого из Гонкуров. Слияние их личностей было настолько полным,

что они предстают читателю как один человеческий характер, один ум,

один писатель. Местоимения «мы» и «я» в томах «Дневника», написан

ных обоими братьями, взаимозаменяемы и встречаются одинаково часто.

Из множества отдельных записей складывается облик Гонкуров — с их

скепсисом, отвращением к буржуазной пошлости, самоотверженной пре

данностью литературному труду, обостренной наблюдательностью, общим

грустно-меланхолическим взглядом на мир. Гонкуры упорно создают

свой образ «писателей с нервами», изматываемых, опустошаемых не пре

кращающимся ни на мгновение творческим трудом, «распятых» им, но

не мыслящих себе существования без него. В предисловии к «Дневнику»

Эдмон писал: «Не скроем, мы были существа страстные, нервные, болез

ненно впечатлительные, а следовательно, порой и несправедливые».

В «Дневнике» действительно немало импульсивных, раздраженных, по

верхностных и подчас совсем необоснованных суждений о литературных

коллегах. Гонкуры говорят здесь прямо от своего имени, не пряча от

читателя своего авторского лица; их личное, пристрастное отношение

к людям и событиям проявляется куда определеннее, чем в романах,

и эта особенность «Дневника» придает ему характер действительно вол

нующего «человеческого документа».

В «Дневнике» проступают и такие, не красящие Гонкуров черты,

как чрезвычайное самомнение и тщеславие, которые вели к преувеличе

нию ими своей литературной роли и умалению заслуг других писателей,

подозрительность, обидчивость и нетерпимость к критике. Видел ли Эд-

22

мон Гонкур, отдавая «Дневник» в печать, что на многих страницах

авторы показывают самих себя в не очень выгодном свете? Во всяком

случае, он не стал приукрашивать образ авторов, освобождать его от

заурядных человеческих слабостей и опубликовал свой и брата авто

портрет без всякой ретуши.

Но мы находим в «Дневнике» не только психологический автопорт

рет Гонкуров. Весь их духовный мир получил здесь свое выражение.

Гонкуры предстают на страницах «Дневника» как люди своего времени,

носители порожденных им идей, вкусов и предрассудков, которые отли

чали ту часть французской творческой интеллигенции, что находилась

в разладе с буржуазным обществом, но не способна была порвать с

ним. Тут и там на страницах «Дневника» раскиданы политические суж

дения Гонкуров — порой глубокие и проницательные, порой наивные

или вовсе ошибочные, свидетельствующие об их идейной беспомощности.

Вообще склад ума Гонкуров не предрасполагал их к философскому,

отвлеченному мышлению. И все же из «Дневника» достаточно отчетливо

вырисовывается общая картина отношения к миру, к человеку и обще

ству, характерного не для одних Гонкуров, но и для целого поколения

французских писателей. Мы ясно видим, что пессимистическая окраска

их мировоззрения — следствие глубоких разочарований во всякого рода

социально-политической и религиозной демагогии того времени, которой

это поколение ничего не могло противопоставить, кроме общегумани-

стической скорби, проповеди «научного» познания, толкуемого к тому же

ограниченно, и прославления искусства. Гонкуры выступают в «Днев

нике» как единомышленники ряда современных им выдающихся писа

телей — таких, как Флобер, Бодлер, Леконт де Лиль. Все они пережили

крушение надежд и иллюзий после бесславного конца буржуазной Вто

рой республики и утверждения грубой цезаристской диктатуры Луи Бо

напарта. Не найдя пути к прогрессивным силам общества, они утратили

веру в прогресс. О каком прогрессе может идти речь, если «рабочие

хлопчатобумажных фабрик Руана питаются сейчас листьями рапса,

матери вносят имена своих дочерей в списки проституток» («Дневник»,

запись 28 января 1863 года).

Отнюдь не будучи глубокими социальными мыслителями, Гонкуры

записывают в «Дневнике» свои наивные мечтания о правлении некоей

духовной аристократии, открытой для народа и широко пополняющейся

людьми из различных слоев вплоть до «мыслящих рабочих». Им хотелось

видеть правительство, которое «попыталось бы уничтожить нищету». Но

они сами чувствовали беспочвенность таких надежд. А политическая

действительность Второй империи не являла собой ничего утешитель

ного. Гонкуры высказывают на этот счет в «Дневнике» весьма печальные

соображения. Не удивительны выводы, которые делали эти честные,

антибуржуазно настроенные, но ограниченные условиями своего времени

23

писатели: «В конце концов это приводит к величайшему разочарованию:

устают верить, терпят всякую власть и снисходительно относятся к лю

безным негодяям — вот что я наблюдаю у всего моего поколения, у всех

моих собратьев по перу, у Флобера так же, как и у самого себя. Видишь,

что не стоит умирать ни за какое дело, а жить надо, несмотря ни на что,

и надо оставаться честным человеком, ибо это у тебя в крови, но ни

во что не верить, кроме искусства, чтить только его, исповедовать только

литературу. Все остальное — ложь и ловушка для дураков» («Дневник»,

28 января 1863 года).

Последующее развитие истории полностью опровергло пессимизм

Гонкуров. Но в середине XIX века на Западе нелегко было сохранить

веру в будущее; для этого надо было находиться на значительно более

высоком уровне социально-философского мышления и стоять намного

ближе к передовым демократическим силам эпохи.

«Дневник» полон размышлений об искусстве. Гонкуры не оставили

никакого специального эстетического трактата, но «Дневник» с успехом

заменяет его. При этом записи, касающиеся искусства, говорят не только