заданный в наказание, — и я берусь за альбом японского искус

ства, погружаюсь в эти красочные сны... По существу, грече

ское искусство не более как обожествленная фотография чело¬

веческого тела, представление о мире, присущее чисто мате

риальной цивилизации. < . . . >

У буржуа существует восхитительный евфемизм для обоз

начения собственной скаредности. В их устах быть скупым —

значит «собирать дочерям на приданое». <...>

349

Воскресенье, 8 июня.

Вместе с Сен-Виктором мы, словно приказчики, отправились

на загородную прогулку. По дороге на вокзал мы говорили о

том, что, в сущности, человечество (и это, несомненно, к его

чести) — величайший Дон-Кихот. Правда, его неизменно сопро

вождает Санчо, то есть Разум, Здравый смысл. Но Дон-Кихот

чаще всего берет верх, — ведь самые великие свои усилия чело

вечество сделало ради чистых идей, ради них были принесены

самые большие жертвы. Великий тому пример — гроб госпо-

ден, отвлеченная идея, ради которой вчера еще пришел в дви

жение весь мир *.

В Буживале мы шли вдоль Сены. На острове, в высокой

траве, какие-то люди читали вслух статью из «Фигаро».

Гребцы в красных фуфайках пели романсы Над о. На повороте,

возле ивы, Сен-Виктор повстречал какого-то знакомого, по виду

мелкого маклера. Долго бродили в поисках уголка, пока нако

нец не набрели на укромное место, где не было ни пейзажиста

с мольбертом, ни дынных объедков...

Природа для меня — нечто враждебное. Оказавшись вне го

рода, я чувствую себя словно ближе к смерти. Эта поросшая

травой земля кажется мне притаившимся в ожидании огром

ным кладбищем. Эта трава выросла из человеческого праха.

Эти деревья растут из того, что уже умерло, — из трупов. Это

сияющее солнце, такое светлое, такое бесстрастное и безмятеж

ное, когда-нибудь будет способствовать моему гниению. Эта

вода, такая теплая, такая красивая, будет, может быть, омы

вать мои кости. Деревья, небо, вода — все это словно арендо

ванный на десять лет участок, где садовник обязался каждую

весну сажать новые цветы и где устроен небольшой водоем с

красными рыбками...

Нет, все это для меня — не жизнь. Жизнь для меня лишь

в том, что скользит мимо, чуть касаясь души: в прошумевшем

женском платье, в профиле, например, той, что была за сто

лом у Пувана, — она чем-то напомнила мне «Милосердие»

Андреа дель Сарто, а бледностью своей и формой рта — вам

пира из «Тысячи и одной ночи». Или же мою мысль будит и

развлекает интересная беседа, вроде той, которая завязалась у

меня тогда о Миресе с сыном Боше... Лицо женщины и беседа

мужчины — только в этом моя радость, только это вызывает у

меня интерес.

350

11 июня.

Нет ничего более уморительного, чем мой кузен Альфонс,

продвигающийся по матримониальному пути. Словно сама Ску

пость, стеная, движется по кругам Дантова Ада... Расходы на

ложу в Оперу и на перчатки, потом мороженое у Тортони.

Всякие другие статьи ухаживания: экипажи, букеты; цветов,

что он привез из деревни, оказалось мало, и ему приходится

ежедневно их покупать; да еще цветы для жардиньерок неве

сты — горничная находит, что их недостаточно; да еще кольцо

в пятьсот франков. Затем первостепенно важные переговоры

нотариусов, вопрос о раздельном праве собственности вступаю

щих в брак, отстаивание пункта за пунктом.

Удивительная, кстати, вещь — это раздельное право собст

венности! Одна из тех чудовищных условностей, которые так

часто встречаются в обществе. Между супругами — полный

союз. Их кладут в одну постель, отныне у них все должно быть

общим — кровь, здоровье, одним словом, все — кроме денег.

Один ночной столик, — но два разных состояния. Они начи

нают совместную жизнь, — но свои кошельки оставляют за

порогом.

Какие жестокие испытания! Невеста требует, чтобы в кон

тракте была оговорена сумма в четыре тысячи франков еже

годно на туалеты. По мере того как все больше раскрывается ее

сущность светской женщины, перед испуганным женихом воз

никает страшное видение грядущих расходов, и мрачные пред

чувствия все больше охватывают его. Колебания по поводу сва

дебных подарков. Г-жа Маршан дала ему адрес своего юве

лира. Сцена отказа, где он держится обороны и ведет себя так,

словно его грабят разбойники в почтовой карете где-нибудь в

Испании. По поводу суммы в двадцать тысяч франков, в кото

рую она оценивает свои туалеты: «Да знаете ли вы, что такое

двадцать тысяч франков?» — торжественно вопрошает он де

вицу. «Это двадцать тысяч франков, вот и все», — спокойно от

вечает та. И в конце концов невеста ему отказывает. Потом,

задним числом, Альфонс узнает, что она успела уже подыскать

дом, договориться с лакеем, кучером, поваром. Ему передают

сказанные ею слова: «Муж будет ложиться рано, я буду выез

жать одна».

Он не может отдышаться, словно выскочил из пучины. Он

даже не оскорблен ее отказом; радуется, что счастливо отде

лался. Чувствует себя как человек, чудом избежавший разоре

ния. Его огорчает лишь мысль о понесенных убытках — кольцо

351

и т. п., — вплоть до конфет, которыми он угощал ее в театре!

Ибо он ничего не забыл, все подсчитал — это обошлось ему в

тысячу двести двадцать три франка! Возвратит ли она кольцо?

Вот что его беспокоит больше всего.

Среда, 11 июня.

<...> Надо где-нибудь в «Наполеоне» * развить такую

мысль: и тогда над миром воздвиглось новое божество, более

кровожадное, чем Ваал, чем Молох, более жестокосердное и не

приступное, чем все античные боги, — Слава.

Июнь.

Терзания мыслящего человека состоят в том, что он стре

мится к прекрасному, не обладая при этом точным и определен

ным понятием прекрасного в искусстве. Перед ним смутно

брезжит цель, но как достигнуть ее — он не знает. И по мере

того как он пишет, его охватывает все больше сомнений и ко

лебаний в выборе средств, которыми надо пользоваться.

15 июня.

Нет, право, я не встречал еще более законченного человече

ского типа, чем моя двоюродная племянница. Во всем и прежде

всего она — марионетка моды. Ее душа, ее разум, ее мысли,

каждое ее слово — все подчинено одному, моде. И нет ничего

любопытнее, как наблюдать эту совершенно безличную лич

ность, одушевленную одним стремлением — поступать как при

нято; она словно и дышать-то может только приличным возду

хом Парижа.

Положила себе не иметь детей — знает немало порядочных

людей, у которых их нет. Кроме того, это помешало бы ей бы

вать в свете и пришлось бы сократить расходы на туалеты. Да

и вообще надобно стараться, чтобы детей было поменьше, —

незачем дробить состояние. Мысль о детях связана у нее только

с одной приятной мыслью: их можно было бы наряжать, но от

этого удовольствия ей все же придется отказаться, — иметь де

тей — удовольствие бедняков.

Если вы заметите ей по этому поводу, что ведь для того,

собственно, и выходят замуж, чтобы иметь детей, она ответит

вам, что девушки выходят замуж, чтобы быть свободными.

«Госпожа де Ф. мне рассказывала: «Целыми вечерами я томи

лась между отцом, читающим газету, и матерью, занимающейся

вышиванием; вот я и стала подумывать о замужестве». Для

таких женщин (а их большинство) брак — что-то вроде каникул.

Это — совершеннолетие, своего рода эмансипация. Замужество

352

Дом Гонкуров в Отейле на улице Монморанси. Фотография