и нежелание чем-либо заняться, обмолвился великолепной фра

зой: «Я-то, сударь, по крайней мере выполнил свой долг перед

родиной — я нажил состояние!»

Я могу назвать только двух-трех писателей, в чьей шкуре

охотно очутился бы. Я хотел бы, например, быть Генрихом

Гейне. Или же Бальзаком; впрочем, окажись я в шкуре баль

заковской славы, я чувствовал бы себя в ней так, словно на мне

толстая, неуклюжая одежда, а па ногах — башмаки Дю

пена *. < . . . >

Вторник, 6 мая.

После обеда, за кофе, Мария рассказывала о своей жизни, —

единственное, что может представлять интерес в разговорах та

кой любовницы, как она, да и вообще любой женщины.

Свою жизнь в Париже она начала продавщицей в лавке

колбасника Bep о-Дод а, — тот сказал как-то ее отцу: «У вас пре-

миленькая барышня и, видать, неглупая. Куда же вы собирае

тесь ее определить? В горничные? Отдайте-ка ее лучше в тор

говлю». Хозяевам колбасной она сразу пришлась по вкусу. Им

нравилось, что она «так деликатно режет». Ни крошечки, бы

вало, ни кусочка не пропадет, такая уж она способная, такая

старательная! Вставала в четыре часа утра, прибирала все полки

не хуже хозяев. Веро как-то похвалил ее своему собрату по ре

меслу, некоему Неве, с улицы Бобур, и тот решил ее перема

нить. Девчонка получала четыреста франков в месяц, да и те

выплачивались ее отцу, а он уж сам выдавал ей на наряды, —

правда, одевалась она всегда премило и носила наколки с рю

шем — они как раз вошли тогда в моду. Неве предлагает на сто

франков больше; она переходит к нему.

В этой лавке на улице Бобур — знакомство с молодым чело

веком. Ей было тогда тринадцать лет, она была очаровательна —

белокурая, крепенькая. Как-то, получая у нее сдачу, он пожал

ей руку. И вот заходит уже каждый день, втирается в дом к хо

зяевам. Приходит с двумя собаками, — наверно, им он скармли

вал колбасу, которую покупал в лавке. Сдружился с хозяевами,

отрекомендовавшись архитектором, живущим по соседству. Он

и вправду снял квартирку в доме напротив, и консьержка того

343

дома, которой он хорошо платил, нахвалиться им не могла. Ча

стенько обедал у Неве.

Так продолжается с год. И вот однажды он приглашает хо

зяйку в театр, а билеты взяты на четверг — день, когда та за

нята в лавке, потому что накануне, в среду, делались закупки

на Центральном рынке. Тогда он просит отпустить с ним маде

муазель Марию. Хозяева сперва предлагают взять еще и дру

гую продавщицу, но он говорит, что есть только два билета, и,

так как ему доверяли, Марию отпустили с ним. Пришли во

Французский театр; сидели в ложе. Мария до сих пор помнит,

как она смотрелась во все зеркала. Каждый раз, когда падал

занавес, она думала, что представление кончилось и надо идти

домой. А когда оно в самом деле кончилось, ждала продол

жения.

После театра они очутились в каком-то саду, — кажется, это

был сад Пале-Рояля. Потом оказалось, что он перевел свои часы

назад, и только когда они уже вышли из сада и шли по улице, —

может быть, это была улица Мулен, она не помнит, все было

как во сне, — он сказал ей правду: уже два часа ночи! Она

ужасно испугалась, стала плакать, умоляла поскорее проводить

ее домой... «Вы любите меня?» — «Да, да, очень люблю, но

только я хочу домой!» Он взял ее под руку: «Значит, скоро мы

будем близко-близко друг к другу!» — «Да я ведь совсем рядом,

куда уж ближе». Вся ее тогдашняя дурацкая невинность —

в этой реплике... Откуда-то там оказалась карета, как видно, за

казанная заранее. Он привез ее в «Оловянное блюдо». Там он

бросил ее на зеленый диван. «Этого я никогда не забуду. Я кри

чала, плакала, а он все целовал меня и называл «своей женуш

кой». Наутро я стала просить его, чтобы он первым пошел к

моим хозяевам и объяснил, что и как, чтобы они меня не бра

нили, а он говорит, что это невозможно. И еще сказал, что, если

я хочу, он возьмет меня с собой. А если мне нравится быть

продавщицей, то там, куда мы поедем, тоже ведь есть лавки.

И распорядился принести для меня из магазина новые платья...

И мы с ним уехали. Мне не было тогда и четырнадцати».

Потом она полгода жила у него в замке, но больше он ни

разу к ней не прикоснулся. Затем всякие истории о герцоге

Орлеанском — о том, как он нанял ей особняк на улице

Мартир — «с выездом, с горничной — я всегда вспоминаю об

этом, когда прохожу теперь мимо». Потом ее любовником стал

граф де Сен-Морис. < . . . >

Потом, — это было уже несколько месяцев спустя, — они по

ехали вместе путешествовать, жили в горах в какой-то дере-

344

вушке. Все это туманно, неясно... Наверно, это была Швейца

рия. Они много гуляли — сначала шли все вперед и вперед, на

верно, с добрых полмили, а потом возвращались назад. И еще

там была гора, покрытая снегом; однажды она взобралась туда

верхом на муле.

Потом граф разоряется, пускает себе пулю в лоб. Ей прихо

дится вернуться в Париж, без гроша в кармане, настоящей го

лодранкой, и к тому же она еще и беременна. Встреча с

акушеркой — та взяла у нее бриллианты, обещала обучить сво

ему ремеслу, а сама обокрала, да еще стала торговать ею. Зна

комство с клиникой. Описание комнаты Марии, — на столе гра

фин, по бокам два стакана, старый ореховый секретер. «Он,

наверно, приносил мне несчастье, в конце концов я его про

дала».

Потом роман с чиновником, компаньоном какого-то комис

сионера из ломбарда, — он снимает для нее квартирку, обещает

обставить мебелью, но когда она перебралась туда, оказалось —

комнаты пусты! И не забудьте, что она беременна. Ночью ей до

того стало обидно, что даже зубы заболели, пошла туда, где он

жил, уговорила консьержку пустить ее: «Меня-де послала се

стра, она рожает, ей очень худо». Входит в его комнату и прямо

ему в упор: «Вы порядочный человек или подлец?» И тут же

требует, чтобы он сдержал свое слово, предъявляет расписки,

распахивает окно и говорит: «Если не сдержите, клянусь бо

гом, вот сейчас на ваших глазах выброшусь на мостовую!»

Тогда он согласился.

Потом рассказ о том, как она была бедна в клинике — два

чепчика, две нижние юбки, два воротничка и две пары манжет.

Но все, бывало, так и блестит, люди думают, что у нее много

белья, а она просто каждое утро стирает. Пол у нее в комнате

блестел — «ну прямо как во дворце».

Гулял на Бульварах и встретил Шолля, — он затащил меня

к себе, на улицу Лаффит, выкурить трубку.

В его квартирке красуется на стене портрет Леблан с увере

ниями в ее вечной дружбе. Квартира мужчины, в жизни кото

рого много женщин, — настоящая квартира девки: повсюду

парфюмерия. В книжном шкафу — одни только современные

авторы, зеркала украшены по бокам парой бра с розовыми све

чами.

Он сразу же снял сюртук, жилет — ему все жарко, он взвол

нован, он открыл окно. Заговорил о том, что собирается вызвать

на дуэль Водена — тот оскорбляет его в своей книге, которая

345

уже печатается. Рассказывая об этом, он шагает взад и вперед

по комнате, как дикий зверь в клетке.

Страшная жизнь! Нездоровая, возбуждающая атмосфера

мелкой прессы, скандальные слухи, которые приходится подби

рать каждую неделю, роман, который он стряпает на скорую

руку, используя факты своей жизни и собственные любовные

истории; вечная погоня за деньгами, жизнь, проходящая в ре

сторанах и кофейнях. Эскапады в публичные дома, ночи у Лео

ниды; честолюбие — по мелким поводам, но тем не менее беше

ное, лихорадочное; попытки проникнуть в театр с помощью