– Ой-ёй-ёй! – взвыла Катерина. – Мы же забыли продать герани! Рули к Масючке! – скомандовала она. – Будем врать!

Эту мысль совсем не одобрила Иванова.

– Выпустите нас сейчас же и рулите хоть к черту, врите ему до посинения, а мы с Ефим Борисычем идем накрывать стол.

Понятно, недопьянствовали еще.

Выпустив Иванову, Борисыча и портфель, мы помчались к Масючке. Только там отважились взглянуть на герани. Выяснилось, что герани в прекрасном состоянии, но не хватает одного экземпляра.

«Все ясно, вор есть вор: и здесь не удержался, стибрил-таки горшок,» – горестно подумала я, а вслух горделиво сообщила:

– Одну герань реализовала по самой высокой цене, деньги отдам завтра.

Пока Катерина меняла новый костюмчик на старое платье, Масючка рассыпалась в благодарностях и выудила, конечно, из меня обещание реализовывать ее герани и впредь. Бессовестная Катерина очень способствовала тому, пообещав для этого дела предоставить свою «Хонду».

На обратном пути я мучительно ломала голову над тем, как эта чертова «Хонда» вообще попала к Катерине. Выглядело это фантастично. Даже присутствие в багажнике гераней не убедило меня до конца, что это и есть та самая машина, которую угнал вор.

– Так ты говоришь, что «Хонда» стояла там, где мы с тобой расстались? – пытала я Катерину.

– Как раз напротив калитки портнихи, – подтвердила она.

– Чудеса. Если бы не изодранные руки и ноги, подумала бы что у меня бред. Какой благородный вор. И откуда он знает чья это «Хонда»?

– Может у него связи в ГАИ.

– Ты что, всю госавтоинспекцию держишь в курсе у какой портнихи шьешь свои костюмы?

– Нет, но другого объяснения не нахожу.

– А я нахожу, но не хочу тебя расстраивать, – с этими словами я вошла в дом.

Иванова и Ефим Борисович сидели за накрытым столом и выпивали. Витька покорно им прислуживал. Иванова учила его своим латинским глупостям, а Витька за это ее боготворил. Меня начинало раздражать то, что здесь все боготворят не меня, а Иванову, словно я, выражаясь ее латинским, какой-нибудь «пенис канина» – хрен собачий.

– Ха, явилась! – пьяно пробасила Иванова, вытряхивая из бутылки остатки водки, естественно в свой стакан. – Тарде венеэнтигус – оссе.

– Опоздавшему – кости, – сходу перевел Витька.

Катерина посмотрела на мужа с восхищением.

– Молоток, Витек, – оптимистично подтвердила Иванова и традиционно выругалась. Очень нецензурно.

«Хоть бы не стошнило меня от этой матершинницы и алкоголички,» – подумала я, брезгливо отворачиваясь.

– Не представила тебе нашего Ефим Борисыча! – с пьяным восторгом воскликнула Иванова, обращаясь исключительно ко мне. – Знакомьтесь, мой старый товарищ, добрейшей души человек, прекрасный специалист, интеллигент до мозга костей профессор Моргун Ефим Борисыч! – Она с огромной любовью хлопнула беднягу по спине и радостно прокричала: – Борисыч! Поприветствуй Соньку!

Моргун с добросовестностью дрессированной собаки отвесил мне поклон и промямлил:

– Весьма рад.

«Интеллигент до первой рюмки», – подумала я и смерила его неприветливым взглядом.

Он смутился и, виновато взглянув на Иванову, сказал умную вещь:

– Людочка, ваша подруга юна и красива.

Иванова с остервенением опрокинула рюмку в рот, достала из кармана очки, натянула их на нос и, пристально глядя на меня поверх стекол, сердито рявкнула:

– Рожу вымыть, платье поменять.

Я сотворила презрительный реверанс и хотела выйти, но Иванова сделал знак стоять.

– Приличное платье приличной длины, здесь не бардак, – добавила она и, покрутив пальцем у виска, пояснила окружающим: – Агеразия, очень запущенная форма.

– Что это? – насторожилась Катерина.

Моргун смущенно усмехнулся и вежливо просветил:

– Агеразия – чувство молодости, наступающее в старческом возрасте в связи с недостаточной критичностью к своему состоянию. Наблюдается вне клиники психического заболевания. – И конфузясь, добавил, глядя на меня: – Людмила Петровна шутит.

Иванова заржала, как конь, и, хлопнув Моргуна по спине, изрекла:

– Старый член!

При этом (должна пояснить) слово «член» заменял совершенно нецензурный синоним, столь любимый в русском народе.

На лице Моргуна отразился девичий испуг.

– Людмила Петровна шутит, – пролепетал он и полез под стол.

– Пусть она лучше лечит свою бласфемию, – с важным видом посоветовала я и, не дожидаясь вопроса Катерины, пояснила: – бласфемия – болезненное непреодолимое влечение к произношению без всякого повода циничных, бранных слов. Особой выраженности достигает при шизофрении, – в этом месте я жестом указала на Иванову.

– Вот п…! – заржала она, упомянув орган, противоположный члену.

– Об этом и говорилось? – подытожила я и с достоинством удалилась в ванную.

Там перед зеркалом, глядя на окровавленную себя, я мгновенно вошла в положение Ивановой. Судя по пятнам на теле и на платье, на мне не должно быть живого места. Однако кроме ушибов и царапин ничего серьезного я не обнаружила.

В голове возник вопрос: «Значит кровь не моя, но чья же? Видимо того организма, который душераздирающе вопил. Что вообще происходит в том подвале?» Ответ очень хотелось получить в ближайшее время. Я дала себе слово принять к тому все меры.

Когда я чистая и переодетая в скромное платье вошла в комнату, веселье было в самом разгаре. На столе стояла новая бутылка, а Иванова готовилась произнести тост.

– Вита брэвис, аква витэ лёнга! – торжественно произнесла она и лихо замахнула полный стакан.

Позорно пьяная Катерина вопросительно уставилась на своего Виктора.

– Жизнь коротка – водка вечна! – важно перевел он заплетающимся языком.

– Именно, – пропищал Моргун, после чего громко икнул и застенчиво молвил: – Простите.

Бедняжка очень косо сидел на стуле и жмурился от удовольствия, что было особенно противно.

Почему-то на него я разозлилась больше всего. «Посидел бы этот интеллигент с мое в подвале, понял бы чему в этой жизни следует радоваться, – с ненавистью подумала я. – И Иванова тоже хороша. Ей бы все пьянствовать. Знало бы министерство здравоохранения, зачем она ездит в командировки. И Катька тоже фрукт. Из-за ее причуд я вляпалась в такое дерьмо, а ей все пофигу. Даже толком не расспросила куда путешествовала ее „Хонда“. Пьют как ни в чем не бывало и никому до меня нет дела. Что за народ?»

– Чего смурная? – вывела меня из задумчивости Иванова.

– Не смурная, а трезвая, – напомнила я.

Иванова решила меня подбодрить.

– Тебе это идет, – пробасила она, наливая себе полный стакан.

Умеет она довести до бешенства.

– Слушай, – завопила я, – пора бы тебе меру знать, алкоголичка!

Иванова искренне удивилась:

– Что такое мера? Парс про тото?

– Часть вместо целого, – мгновенно перевел Витек.

Катерина разразилась бурными аплодисментами.

– Похвально, похвально, – запричитал Моргун. – За это надо выпить.

С быстротой молнии компания наполнила стаканы, Иванова рявкнула:

– Пэрикулюм ин мора! – и тут же подала пример.

– Промедление смерти подобно! – перевел Виктор, бесстрашно следуя за Ивановой.

Катерина и Моргун мгновенно поддержали почин, ловко «опрокидывая» свои стаканы. Когда все дружно выдохнули и потянулись за огурцом, сиротливо лежащим на тарелке, я пришла в себя.

– Вы что делаете, изверги! А я? Даже пустого стакана мне не поставили! Хотя бы каплю налили в качестве лекарства от стресса и простуды!

– Оптимум медикаментум – коитус эст, – заявила Иванова, с хрустом закусывая огурцом, отбитым у других претендентов.

Потрясенная Катерина с открытым ртом уставилась на Виктора.

– Лучшее лекарство – совокупление, – перевел он, нежно обнимая жену за необъятную талию.

Это возмутительно!

– Иванова, – закричала я, – учти, я весь вечер просидела в подвале и за себя не ручаюсь. Если не заткнешься со своей латынью, погибнешь от моей руки. Обещаю!